Государственные заботы

Государственные заботы

Талант – это длительное терпение.

Гюстав Флобер

Терпение для любого политика – непременное условие. В противном случае в те времена ему пришлось бы распрощаться с политикой вообще. При всем том, что Джулио Мазарини был исключительно подвижным, он еще оказался и бесконечно терпеливым. Только благодаря этому он два раза выдержал изгнание, а в последний раз даже не торопился возвратиться в Париж; только благодаря своему терпению он победил Фронду. И именно поэтому кардинал в последовавшие за смутой годы с успехом делал то, что считал необходимым для себя самого и для государства, которое его приютило и возвысило.

Мазарини, как и Ришелье, по сути являлся политическим консерватором. Он прежде всего апеллировал к традиции и исходил в своей деятельности из неписаной конституции Франции. Кардинал никогда не говорил о необходимости ликвидации какого-либо из старых государственных учреждений. Но традиционалистами и консерваторами в период Фронды в конечном итоге оказались и парламенты, и аристократы, и народ. Так чем же отличался первый министр Франции от них, за что боролся и что делал?

На самом деле Джулио являлся еще и новатором. Новатором в пределах всеобщего консерватизма, границы которого в первой половине XVII века удалось нарушить лишь Голландии и Англии. Но там эти границы уже размывались и до политических потрясений. А во Франции они еще были крепкими и существовали возможности для дальнейшего развития государственности в их пределах.

Джулио Мазарини создавал крышу государственного здания, которое назовут Старым порядком. Его крестнику королю Людовику XIV оставалось лишь украсить то, что он сделал, нанести позолоту.

Особенностью государственного развития Французского королевства во время Старого порядка являлось то, что устаревшие государственные институты не ликвидировались или реорганизовывались, а тихо и незаметно оттеснялись на второй план. Они не исчезали, а только постепенно утрачивали статус государственной важности. Это выражалось в укреплении центральной власти и института назначенных ею чиновников. Одновременно падало значение сословно-представительных учреждений, таких как Генеральные штаты, в которых чаше всего совместно с духовенством доминировало дворянство. Оттеснялись на задний план и местные парламенты, и губернаторы, обычно прочно связанные с дворянством своих провинций.

Борьба между новаторством, представленным правительством Мазарини, и старыми учреждениями была особенно острой в период Фронды на фоне сильнейшего экономического кризиса. С 1653 года политические волнения во Франции стали понемногу затихать, хотя рецидивы сопротивления деятельности кардинала – так называемые «хвосты Фронды» – существовали и в последующие годы.

Исследователи истории Франции этого времени нередко писали о том, что после триумфального возвращения короля и Мазарини в столицу во Французском королевстве воцарились спокойствие и порядок. Мол, парламент сразу же подчинился, успокоились провинции, началась регулярная выплата налогов, а французские армии успешно противостояли войскам испанцев и Конде, и вообще впереди государство ожидали одни удачи. Между тем победа первому министру далась нелегко.

Вернувшись в Париж, первый министр прежде всего подумал об организации традиционного и столь необходимого для сплочения подданных королевства вокруг трона после потрясений Фронды торжества – коронации Людовика XIV. Из истории он знал, что такие события запечатлеваются в душах людей на века. Во Франции так было с крещением Хлодвига, коронацией Карла VII и коронацией Генриха IV. Почему бы коронации «его» Людовика не оставить свой след в душах французов?

Пятнадцатилетний король вместе с Анной Австрийской, своим братом герцогом Анжуйским и кардиналом Мазарини находился в стенах Реймса, где по традиции всегда происходит таинство коронации французских королей, с 3 по 10 июня 1653 года. Совершив все необходимые обряды – получив ключи от города, отстояв молебны и посетив святые реликвии, 7 июня Людовик, наконец, пережил церемониал миропомазания. Впоследствии король в своих мемуарах признавался, что боялся и одновременно радовался этому событию. Впервые в своей жизни по совету крестного отца он, положив руку на Евангелие и давая торжественную королевскую клятву, громко произносил ее слова. Людовик поклялся перед Богом даровать своим народам мир, справедливость и милосердие – другими словами, привести французские законы в соответствие с заповедями Господа Бога и естественным правом. С тех пор король Франции всегда будет громко и четко произносить любые фразы в своей жизни. Даже на смертном одре. Затем епископ Суассона взял святой елей и семь раз совершил миропомазание, а в этот момент клир произносил: «Пусть король обуздает горделивых, пусть станет примером для богатых и сильных, добрым по отношению к униженным и милостивым к бедным, пусть будет справедливым по отношению ко всем своим подданным и пусть трудится во благо мира между народами». И только после этого Людовик получил кольцо, скипетр, руку правосудия и корону. Джулио Мазарини облегченно вздохнул: свершилось! Именно с события, имевшего символическое значение для Франции, многое нужно начинать заново и продолжать уже начатое.

После коронации кардинал вплотную занялся администрацией королевства. При нем важнейшие государственные дела обсуждались и проводились через Большой совет, который иногда все еще называли старым именем – Деловой или Тайный совет. Высокопоставленные лица, регулярно заседавшие здесь, назывались государственными министрами и являлись ближайшими советниками короля. Они имели право лично приветствовать монарха при встрече. Король присутствовал на всех сессиях своего совета. Но во время малолетства Людовика XIV и даже много позднее именно Мазарини вел заседания. Юный король начал посещать некоторые из сессий с одиннадцати лет, а когда ему исполнилось шестнадцать, его присутствие стало почти регулярным. В то время Людовик больше учился у своего первого министра.

Другие ответвления совета были более специализированными. Реорганизованный кардиналом Совет депеш наблюдал за администрацией королевства. Помимо членов Большого совета он включал канцлера, четырех государственных секретарей, а также несколько других советников короны. Он взял на себя некоторые функции старого Государственного совета и Совета финансов. Последние стали менее эффективными после того, как в их ряды были введены принцы крови, маршалы Франции, герцоги и пэры. В Финансовом совете король, канцлер и государственные секретари встречались с финансовыми экспертами короны, регулирующими доходы и расходы. Все они были тщательно подобраны первым министром. Другие ответвления совета, такие как Военный совет, собирались, когда в том была нужда.

В аристократических и парламентских кругах Франции росло понимание того, что контролировать Королевский совет – значит управлять всей государственной машиной. Поэтому высшая знать и после Фронды старалась «завоевать» совет. Главный козырь они видели в борьбе за созыв Генеральных штатов. Эта проблема продолжала будоражить умы многих и даже иногда грозила серьезными осложнениями для правительства. Но разве для первого министра это могло идти в сравнение с событиями Фронды?

Ряды противников Джулио в 1650-х годах значительно поредели. Покидая Париж, Конде основательно промок под дождем и подхватил воспаление легких. Несмотря на долгое выздоровление и потерю своих союзников, упрямый принц решил еще побороться с Мазарини, но вдали от родины вместе с ее закоренелыми врагами – испанцами.

Однако болезнь принца, хотя и была тяжелой, не привела к роковому исходу. Иначе случилось с Шавиньи, который с подачи кардинала стал козлом отпущения. Его обвиняли в том, что он за спиной принца выслушал предложения, сделанные ему двором через посредничество аббата Фуке (брата генерального прокурора и будущего сюринтенданта финансов Николя Фуке), и пообещал склонить Конде пойти на уступки в тех пунктах, от которых тот не хотел и не должен был отступаться. Атакуемый со всех сторон, Шавиньи умер в Париже в 1654 году. В том же году в Понтуазе скончался герцог де Бульон. Его смерть стала чувствительной потерей для обеих партий, поскольку он был человеком незлым и его можно было уговорить склониться на любую сторону.

Мадрид покарал долгим и суровым заключением посягательство потенциального сторонника Конде герцога де Гиза на Неаполитанское королевство. Испанский король оставался глух ко всем настоятельным просьбам отпустить его на свободу. Генрих де Гиз четыре года являлся пленником в Сеговии за поддержку восставшего против испанского владычества Неаполя. Заключив договор с испанцами, Конде способствовал его освобождению, за что де Гиз дал обещание принять сторону принца. Тем не менее, едва оправившись от заключения, недавний пленник перешел в лагерь короля.

Так как старый архиепископ Парижа умер в марте 1654 года, Мазарини решил в целях предосторожности перевести в Нант племянника и наследника покойного прелата кардинала де Реца, все еще находившегося под стражей в Венсенне. Но Гонди 8 августа оттуда сбежал. Новый архиепископ нашел убежище в Риме под покровительством пап Иннокентия X и затем Александра VII. Людовик XIV и кардинал не желали признавать архиепископскую власть этого неуемного бунтаря и поссорили его с папой Александром VII. С 1656 года де Рец был приговорен к вечному скитанию без уверенности, что останется на свободе – в 1657 году шпионы Мазарини даже пытались похитить его в Кёльне. Де Рец просил Людовика помиловать его, но вместе с тем противился требованию короля подать в отставку с поста архиепископа Парижского. Поэтому парижская кафедра оставалась свободной с 1654 по 1662 год. Людовик простил де Реца только в 1662 году, когда первого министра уже не было в живых. Для Джулио же он навсегда остался опасным и достойным его особы противником.

Итак, одни противники кардинала сделали ставку на Мадрид и Рим, другие же тихонечко возились внутри королевства. В провинциях Франции продолжалась борьба за созыв Генеральных штатов. Более серьезный оборот она приняла в Анжу, Пуату и особенно в Нормандии, где провинциальные штаты были ликвидированы по прямому указу первого министра в 1655 году. Ситуацию попытались смягчить обещанием Людовика XIV созвать их в подходящий момент, но королю мало кто тогда верил. Непокорное и возмущенное дворянство провинций продолжало собираться на свои ассамблеи. И в августе 1658 года Королевский совет постановил, что дворяне Нормандии под страхом смертной казни не должны проводить ассамблеи без специального разрешения монарха.

Мазарини и после Фронды продолжал соблюдать осторожность в политике. Теперь он последовательно действовал через Людовика XIV и своих возвысившихся ставленников. Новый сильный человек королевства Жан-Батист Кольбер писал патрону в июле 1658 года: «Вы, Ваше Преосвященство, совершенно справедливо отметили, что следует употребить сильнодействующее лекарство, чтобы предотвратить болезненный зуд устраивать собрания, который охватил сейчас дворянство во всех провинциях… Точно известно о том дурном расположении духа, в котором находятся провинции Нормандия, Пуату, Анжу. Вам необходимо прибегнуть к показательным наказаниям, чтобы сознание долга восторжествовало в этих провинциях». Кольбер советовал беспощадно расправиться с непокорными дворянами, к которым к тому же чувствовал личную неприязнь.

Расправа не заставила себя ждать. Руководители мятежных дворян во главе с их лидером по имени Боннесон были схвачены и преданы суду. Парижский парламент как судебное учреждение уже не казался первому министру достойным доверия. Суд над дворянами доверили Большому совету.

Процесс длился несколько месяцев. Боннесон и его ближайшие сподвижники, даже те, кто сумел скрыться, были приговорены к смертной казни. Недвижимость осужденных сровняли с землей, их леса вырубили. Сам Боннесон был казнен 13 января 1658 года. До последнего момента этот человек был уверен в правоте своего дела.

Казнь Боннесона способствовала окончательному подчинению дворянства бюрократическому государству. С тех пор оно смирилось со своим положением, проявляя себя лишь во время войн – правда, довольно частых и продолжительных в эпоху Короля-Солнце. Этот паразитизм служил украшением Французского государства во время царствования Людовика XIV, ему активно подражали за границей. Потомственные дворяне шпаги уступили силе, но уступили во многом потому, что сами уже были бессильны. Дальнейшей борьбе за власть они предпочли приближение к ее эпицентру – королевскому двору.

Недолго сопротивлялось политике Мазарини и «старое чиновничество» – дворянство мантии, в ряде случаев выступая совместно с дворянством шпаги. Построенная еще при Ришелье административная система формирующегося централизованного и монополизирующего власть государства во время Фронды была частично разрушена. Правительству Мазарини предстояло ее восстанавливать, преодолевая сопротивление парламентов и прочего «старого» чиновничества.

В 1653 году первый министр восстановил былую практику посылки интендантов в провинции. Борьба центральной власти с волнениями в Бордо и Гиени, Марселе и Провансе продолжалась, и поэтому комиссаров прямо не называли интендантами. Эти люди не жили постоянно в подконтрольных им местностях, потому что рисковали жизнью почти каждый божий день. Обязанности их поначалу были различными, как бы замаскированными. Некоторые посланцы центра отвечали не за одну, а за две или даже три провинции.

Конфликтные ситуации возникали и в столице. Здесь с ними умело и дипломатично справлялся сам кардинал. За всю свою жизнь Джулио привык быть там, где горела почва под ногами. Своим острым чутьем среди выросших новых сильных политиков он ощущал: чем дольше тлеют конфликты, тем больше в нем сохраняется необходимость.

Весной 1655 года правительство Людовика XIV предложило для регистрации Парижскому парламенту несколько финансовых эдиктов, которые вызвали критику и противодействие магистратов. В дело решил вмешаться юный король: разряженные в охотничьи костюмы, люди его свиты явились в парламент. И во главе их красовался сам Людовик. Там монарх пробыл всего несколько минут, раздосадованный тем, что его отвлекают от любимых занятий и не слушаются, как подобает подданным. Он объявил, что запрещает проводить совместные заседания всех палат парламента и тут же покинул Дворец правосудия.

Парламентарии были оскорблены таким неуважением к себе и решили не подчиняться. Людовик тут же побежал к своему учителю и крестному отцу, а первый министр своим дипломатическим искусством «утопил» парламентский конфликт в долгих и запутанных переговорах.

Мазарини знал, что делает, несмотря на имевшиеся еще трудности. «Сейчас я, как никогда раньше, уверен в будущем», – говорил он королеве. Кардинал не спешил, поскольку имелись его выдвиженцы, которые продолжат дело, пусть даже несколько иными способами.

За спиной мудрого и осторожного первого министра все более становилась заметной фигура его личного интенданта Кольбера, представлявшего интересы нового государственного чиновничества, добивавшегося более жестких мер по отношению к любым формам оппозиции власти. После выходки Людовика XIV в парламенте Кольбер заметил Мазарини: «Все добропорядочные люди в ужасе от зловредных умыслов членов парламента, слышатся справедливые жалобы, что Ваше Преосвященство не желает преодолеть свою доброту и действовать так, чтобы в сознании магистратов отпечатался страх, в то время как это единственный путь к тому, чтобы удерживать их в рамках должного. Существует мнение, что следует в ближайшее воскресенье вызвать старейшин палат парламента, со всей строгостью сказать им о неудовольствии короля деятельностью парламента и в выражениях твердых и энергичных объяснить им, что у них нет никакой надежды на проведение совместных заседаний».

Джулио Мазарини многим уже казался добрым, чего не бывало раньше. Кардинал с большим вниманием относился к советам своего энергичного протеже, но продолжал поступать в соответствии со своей давно выработанной и проверенной тактикой поведения. Но он понимал, что за силовыми методами в будущем дело не станет.

Магистраты потихоньку продолжали настаивать на проведении совместного заседания всех палат. Спустя год, в августе 1656 года, парламентом был поднят вопрос об участившейся практике передачи важных судебных дел, ранее рассматривавшихся в парламенте, в Государственный совет. Было принято постановление о подотчетности парламенту докладчиков Государственного совета.

Это постановление вызвало бурное негодование правительства. Лишь один Мазарини сохранял полное спокойствие, понимая, что все выльется в пустую говорильню. Кольбер же предложил первому министру составить мемуар о незаконности претензий парламента. Одновременно докладчики Государственного совета отправили к Людовику XIV свою делегацию. Глава делегации государственный советник Ж. Гомен заявил, что Франция до тех пор не обретет спокойствия, пока все гранды не будут лишены власти, пока у всех гугенотов не будут отобраны занимаемые ими места и пока парламенты не принудят к молчанию.

Король принял их ласково. Фактически это была программа, которую он в будущем претворит в жизнь с помощью тех людей, которых оставит ему Мазарини. Но некоторых из них он уничтожит в самом начале своего настоящего правления. Пока же король был молод, уважал первого министра, привык ему подчиняться и не желал ничего предпринимать против его политики.

При Людовике XIV выживет и фактически будет осуществлять управление Францией главный выдвиженец и своеобразный «серый кардинал» Мазарини – Жан-Батист Кольбер. Однако в 1650-е годы после Фронды на первом плане внутренней политики первого министра работали два человека. Когда кардинал вернулся в Париж, он назначил сразу двух сюринтендантов финансов: Фуке и Сервьена. Последний уже изрядно послужил ему, был уставшим и больным, и поэтому для него это была своего рода синекура, хотя она и ограничивала власть другого, главного и более талантливого сюринтенданта – Николя Фуке.

Понесшие убытки во время Фронды, испытавшие страх перед возможными судебными преследованиями, финансисты после возвращения кардинала вновь осознали себя хозяевами положения. Никогда еще они так не ощущали свою государственную значительность, никогда так не афишировали своего богатства. Самым богатым, даже супербогатым должен был выглядеть ярчайший представитель делового мира тогдашней Франции – Фуке, несший ответственность за доходы государства и пользовавшийся большим доверием у банкиров своего королевства и всей Европы. Этим доверием он был обязан своей ловкости, обходительности, смелости, прекрасному имиджу и, как отмечали современники, опасному обаянию, но прежде всего тем, что являлся выдвиженцем Джулио Мазарини – непререкаемого европейского авторитета.

Таланты достались Фуке по наследству. Николя Фуке был сыном государственного советника Франсуа Фуке, который в свое время являлся ближайшим помощником кардинала Ришелье в вопросах морской торговли и флота. Поэтому Николя без особых хлопот были обеспечены безбедное существование и неплохая карьера. Но помимо приятной внешности он обладал еще немалым умом.

Юный Николя дважды заключал очень выгодные браки. Первый раз он женился в Нанте в 1640 году, когда ему было только двадцать пять лет, на одной из самых богатых наследниц Бретани. Скоро она умерла, оставив ему все свое состояние и дочь. Второй брак был заключен в Париже в 1651 году с молоденькой девушкой пятнадцати лет Мари-Мадлен де Кастиль, за спиной которой стояли двадцать высокородных персонажей, занимавших важные посты в финансовом и юридическом ведомствах, в парламенте и Государственном совете. Семья второй жены «стоила» Фуке двадцать миллионов ливров.

С самого начала Фронды Фуке сумел угадать, кто есть кто, и выдвинуться, став с ноября 1650 года королевским прокурором в Парижском парламенте. На этой должности Николя оказал немалые услуги Мазарини и двору. Когда первый министр был вынужден бежать из Парижа, ему в большей степени помог именно Фуке. Поэтому в феврале 1653 года кардинал о нем вспомнил и в награду (правда, не без колебаний и за наличные деньги) назначил одним из сюринтендантов финансов. В декабре 1654 года были распределены основные обязанности между Фуке и Сервьеном.

Николя было поручено взять на себя самую ответственную и трудоемкую часть работы, на что он и претендовал. А после смерти Сервьена в феврале 1659 года он стал единоличным сюринтендантом финансов.

Не исключено, что внушительное состояние Николя – от трех до четырех миллионов ливров – сыграло решающую роль в выборе кардинала. Изнуренному войной и Фрондой королевству требовались прежде всего финансы. Восемь лет Фуке совершал тяжкую работу «по доставанию» денег. Основной стержень его политики – это кредит, кредит без меры и совести. Поскольку война с Испанией продолжалась, кредит был необходим, и первый министр принимал эти принципы его незыблемости. Фуке любил повторять: «Никогда не угрожать банкротством, не говорить о банкротстве 1648 года иначе как с отвращением, как о причине беспорядков в государстве, дабы никто не мог и подумать, что мы способны его повторить; никогда не урезать ни рент, ни жалованья… не говорить об обложении финансистов, угождать им и вместо того, чтобы оспаривать законность их процентов и прибылей, раздавать им вознаграждения и возмещения… Одним словом, главный секрет состоит в том, чтобы дать им получать прибыль».

Формально Фуке был подотчетен только королю, фактически – первому министру. Он всегда был готов снабдить Мазарини деньгами, в которых тот постоянно нуждался. Джулио с помощью сюринтенданта нажил многомиллионное состояние и ко времени своей смерти обладал фантастической суммой в пятьдесят миллионов ливров. Были богаты не только Николя и его патрон. Все подчиненные Фуке являлись состоятельными людьми королевства. Он гордился этим и позже говорил: «Я был заинтересован в том, чтобы их считали скорее богатыми, чем бедными, потому что пользовался их кредитом».

Принципы святости кредита, проповедуемые сюринтендантом, вовсе не гарантировали интересов всех кредиторов государства. Правительство не могло аккуратно расплачиваться по своим обязательствам, и его невмешательство в кредитную систему оборачивалось постоянным ограблением мелких кредиторов крупными. Рядовые рантье, лишенные связей, теряли надежду получить свои деньги и продавали купленные облигации за бесценок. А влиятельные финансисты были способны добиться их реализации по нарицательной стоимости. Этим пользовались и сам сюринтендант, и Мазарини, и даже «честный» Кольбер. Казначейские билеты скупались, конечно, через подставных лиц. Прибыли были огромными.

В 1659 году Кольбер писал кардиналу о том, что старые билеты скупаются всего за 3—4 процента своей стоимости.

В 1650-е годы королевская казна постоянно пополнялась. Но источники того времени не дают ясного представления о финансах королевства. В бумагах Фуке царил хаос, отчетность велась на отдельных листках, которые он не хранил. Сводки дают представление о суммах, полученных центральным казначейством. А расходы?

Фактически Николя Фуке являлся непревзойденным взяточником, беззастенчиво грабил казну, но так, чтобы она не была пустой и постоянно пополнялась. Это был настоящий талант! Сюринтендант грабил всех, кого только мог. Его огромные доходы можно сравнить разве что с его не менее огромными расходами.

Примечательно, что, если ни один заимодавец или откупщик не мог удовлетворить его просьбу о кредите, он брал суммы из собственных средств. Так, в ноябре 1657 года, когда Мазарини оказался в серьезном положении из-за того, что солдатам французской армии давно не платили денег, Фуке дал государству в долг одиннадцать миллионов восемьсот тысяч ливров. В 1659 году долг французской монархии со стороны Николя Фуке достиг уже пяти миллионов. Вместе с Фуке и через него многие финансисты предоставили королю займы и авансы, помогая добиться военных побед и поддерживать блеск и славу двора. Могло ли это в конечном итоге нравиться Мазарини и особенно Людовику?

Стремясь создать себе влиятельную клиентелу, Фуке щедро раздавал пенсии и субсидии придворным, военным, должностным лицам, литераторам, деятелям искусства. Он строил себе великолепные резиденции, превосходящие по красоте и оснащенности удобствами королевские дворцы. По-настоящему Николя обуревали две страсти: дворцы и женщины, на которых он тратился без счета. Разве такой человек не мог не вызывать зависти?

Жизнь Фуке казалась постоянным праздником и чередой блестящих успехов. Да и сам он являл совершенный человеческий тип, запечатленный для потомков одним из его ближайших друзей – знаменитым художником Шарлем Лебреном. Лицо Николя было очень своеобразным. Большой лоб, прямой, немного длинноватый галльский нос. Под изогнутыми бровями выделяются красивые глаза. Их испытующий, острый взгляд буквально вонзается в собеседника и не выпускает его из поля зрения. На фоне бледных щек под тонкими усами с опущенными вниз концами вырисовываются сочные и яркие губы. С них не сходит улыбка, выражающая пресыщенность и разочарование.

Весь облик Фуке являл подлинную аристократичность. На портрете он строго, но по моде одет в черные одежды из дорогой ткани. На праздниках, конечно, он одевался более пышно и менее строго, предпочитая итальянские костюмы, что весьма импонировало Мазарини. Руки у сюринтенданта финансов были тонкими и гибкими, как у музыканта, постоянно касавшегося нежных струн скрипки или виолончели. Но, возможно, то были руки опытного любовника, знающего толк в ласках. Женщины это чувствовали и любили его не только за красивую внешность и богатство. Однако существовало исключение – Луиза де Лавальер, первая настоящая любовница Людовика XIV, любила всю свою жизнь только одного короля и отвергала настойчивые ухаживания Фуке.

Своим «недобропорядочным богатством» сюринтендант создал себе столько же врагов, сколько и друзей. Его амбиции постоянно сталкивались с амбициями других людей. Фуке отличался непомерным самомнением и необузданной гордыней. «Разве есть что-то недоступное для меня?» – таков был девиз этого самонадеянного человека. Казалось, он мог купить все на свете и построить резиденцию, которой завидовали бы богатейшие властители Европы.

Именно таким он построил в своем владении Воле-Виконт дворец, способный поразить воображение самых тонких ценителей прекрасного и поднявший престиж хозяина на недосягаемую высоту. Для строительства были разрушены три деревни и приглашена самая блестящая «команда» деятелей искусства того времени. Все детали меблировки, внутренней отделки дворца, архитектурного замысла в целом были детищем архитектора Луи Лево, художника Шарля Лебрена, скульпторов Франсуа Жирардона и Франсуа Ангье, садовника Андре Ленотра. Работы начались в 1656 году и продолжались около трех лет. На строительстве трудились восемнадцать тысяч человек, а расходы превысили восемнадцать миллионов ливров. Богатство, власть и популярность сюринтенданта финансов представлялись современникам фантастическими.

Это еще не все. В одной из эксцентричных выходок Фуке был замешан и первый министр. В 1658 году Сервьен предложил кардиналу приобрести остров Бель-Иль в Атлантическом океане. На острове находилась маленькая крепость, окруженная несколькими километрами укреплений. Эта бывшая монашеская обитель принадлежала семье Поля де Гонди, кардинала де Реца, ныне пребывавшего в Риме. Мазарини не хотел терять контроль над важным стратегическим пунктом, служившим рейдом для кораблей, следовавших из Америки. Но сам не желал пускаться в авантюру – крупная сделка с семьей де Реца могла показаться окружению короля подозрительной. Поэтому первый министр фактически подставил Фуке: сюринтендант купил этот остров за один миллион триста тысяч ливров «по приказу короля».

Возможности талантливого финансиста и блестящего придворного казались неисчерпаемыми. Он был генеральным прокурором Парижского парламента, он затыкал одну дыру в бюджете королевства за другой, он же по приказу Мазарини проводил дипломатические переговоры. Именно Фуке достиг соглашения о женитьбе вступившего на английский престол в 1660 году Карла II Стюарта на португальской принцессе Изабелле Катарине. Умело используя деньги и искусство обращения с женщинами, он добился того, что польский король Ян Казимир назвал своим преемником племянника Анны Австрийской герцога Энгиенского. Цель была достигнута с помощью жены Яна Казимира Марии де Гонзага. Тем не менее, как показала история, подобные договоры с Речью Посполитой являлись чаще всего безрезультатными. Польша не была наследственным королевством, а представляла собой шляхетскую республику с выборным королем и архаическим правом «либерум вето». Любой захудалый шляхтич на сейме мог сорвать своим голосом «против» выборы короля, до этого долго и нудно готовившиеся польскими и иностранными политиками.

Сюринтендант финансов также продлил франко-шведский союз и подписал торговый договор с Голландией. Но еще задолго до смерти первого министра над головой Фуке начали сгущаться черные тучи.

То, что его изначально не любил Людовик, было понятным. Сверхкоролевское богатство сюринтенданта, его претензии на власть и умение влюблять в себя самых блестящих женщин двора, в том числе и женщин короля, не могли понравиться молодому монарху, в душе которого уже зародились и зрели мировые амбиции. Монарху, который кроме профессии короля ничего не знал и не умел и довел свое дело впоследствии до абсурдного совершенства.

Но то, что Фуке недолюбливал и даже побаивался сам его патрон, было, пожалуй, даже интересным. Ведь первый министр сам выдвинул его на широкую арену власти, сам с его помощью делал деньги, сам осыпал его непомерными похвалами. Но уже с середины 1650-х годов кардинал вел двойную игру. Как-то, сидя вечером за картами с Мазарини и Кольбером, Анна Австрийская заметила:

– А не пригласить ли нам четвертым Фуке?

– Нет, Ваше Величество, мы полагаем, что это будет излишним, – почти в один голос ответили первый министр и Жан-Батист.

Джулио Мазарини не любил своего сюринтенданта финансов больше, чем известного своей подлостью канцлера Сегье; больше, чем лицемерного государственного секретаря по военным делам Летелье и изощренного и погрязшего в интригах государственного секретаря Ломени де Бриенна. Дело в том, что никто из этих людей не мог так реально претендовать на власть, как Николя Фуке.

В 1657 году Джулио как-то высказался по поводу своего зарвавшегося подчиненного: «Он (то есть Фуке) говорит и действует, как если бы настоящее время является для него коротким антрактом между двумя министерскими постами, как будто не сегодня завтра он станет первым министром». В беседах с доверенными людьми кардинал стал часто критиковать Фуке, настроил против него и королеву, которой, как женщине, нравился импозантный министр. Хитрый Мазарини пустил слух, что Анна за что-то стала недолюбливать сюринтенданта финансов. И Николя совершил ошибку, осмелившись намекнуть королеве, что получал сведения интимного характера о ее жизни от ее же придворных. Анна Австрийская была оскорблена до глубины души – Фуке знал не только ее долги, но и осмелился вторгнуться в сферу личных отношений. Это было уже слишком!

Но Мазарини не спешил трогать Николя, даже сделал его после смерти Сервьена единоличным сюринтендантом. Во-первых, Фуке еще был ему нужен; во-вторых, кардинал догадывался, что король, а главное, его доверенное лицо Кольбер не замедлят в скором времени свалить сюринтенданта.

В отличие от многих современников первому министру давно было ясно, что самым главным противником Фуке являлся Кольбер, занимавшийся при Мазарини помимо его личных дел вопросами промышленности, торговли и флота.

Природа не поскупилась на контрасты, столкнув этих двух людей. Оба они, как и их патрон, умели и любили работать. Но Кольбер делал это с помощью феноменальной работоспособности, умения усваивать массу информации, унылой педантичности. Фуке же больше полагался на интуицию и позволял себе время от времени расслабляться. Кольбера невозможно было обвинить в том, что за него многое делали заместители, а про Фуке такое говорили на каждом углу. Буржуа Кольбер казался грубоватым тугодумом, а дворянин в третьем поколении Фуке был блестящим и галантным, обладал безукоризненно светскими манерами.

Различались у них и жизненные установки. Французский историк П. Моран метко назвал Фуке «персонажем Стендаля», а Кольбера – «персонажем Бальзака». Кольбер видел залог успеха в служении патрону, в умении завоевать его абсолютное доверие и право распоряжаться от его имени. Его подъем к вершинам власти был сменой патронов: Летелье – Мазарини – король. Фуке был впечатлителен, эмоционален, часто переоценивал свои возможности, что, собственно, его и погубило. Он надеялся, что его способности, деньги, обаяние, заставят вышестоящих особ считаться с ним как с независимой и даже способной оказать сопротивление личностью. Но наступали не те времена.

Как политик, Кольбер показал себя более сильным и ловким, чем Фуке. Наблюдательный Жан-Батист изо дня в день подбирал компрометирующие Фуке материалы, ждал своего звездного часа, чтобы нанести смертельный удар противнику. Он тщательно изучал кипучую деятельность финансового бога, сам мечтая быть на его месте. После смерти Сервьена Кольбер советовал Мазарини занять место покойного. Но первый министр не желал гарантировать государственный долг своим имуществом.

Взгляды Кольбера ярко выявляет его обстоятельная записка для Мазарини от 1 октября 1659 года, составленная с тайной целью заинтересовать кардинала своим собственным планом послевоенной политики в пику Фуке. Здесь Кольбер последовательно обличает все злоупотребления сюринтенданта: запутанность в ведении дел, спекулятивную скупку казначейских билетов и т. д. Жан-Батист отмечает падение чистого дохода, то, что казна живет в кредит, а поступления от тальи уже полностью израсходованы. Он объявляет ложной доктриной стремление обеспечить финансистам большие прибыли, чтобы приобрести у них большой кредит. Нельзя быть в долгу и полностью зависеть от финансистов. Надо построить новую финансовую систему и создать Палату правосудия, преследующую финансистов вплоть до виселицы. Основания для этого есть – они превысили установленную законом норму процента. Кроме того, Кольбер предлагает выкупить ренты у рантье на самых невыгодных для них условиях при помощи специального королевского приказа.

В своей записке Кольбер не ограничивался только финансовой политикой и критикой Фуке. Он выступил за корректировку социальной структуры французского общества.

В королевстве, по его мнению, должен вырасти удельный вес полезных профессий – торговцев, мануфактуристов, людей, занятых в сельском хозяйстве и военном деле. «Это единственные профессии, делающие королевство процветающим», – считал Жан-Батист. В результате государство сможет содержать большую армию, обновить крепости, построить мощный флот, восстановить торговлю. Будет взят курс на сокращение раздутого судейского аппарата. Таким образом, в 1659 году Кольбер сформулировал программу, которую будет осуществлять, придя к власти. Но сейчас необходимо было избавиться от опасного конкурента – сюринтенданта финансов Фуке.

Записка была отправлена первому министру по почте, так как в то время Мазарини вел мирные переговоры с Мадридом на испанской границе. Однако сюринтендантом почты был ставленник Фуке, и записка была перлюстрирована. Фуке не был застигнут врасплох и отвел удар излюбленным доводом о том, что малейший признак падения его влияния подорвет кредит.

Кардинал поступил осторожно – ведь Фуке являлся генеральным прокурором, что обеспечивало его личную неприкосновенность. Джулио отказался от ранее планировавшегося намерения запретить сюринтенданту заключать какие-либо откупы без его предварительного разрешения. Мазарини заставил противников примириться.

Тем не менее политическая дуэль с Кольбером закончилась поражением Фуке. После смерти первого министра Жан-Батист представил королю информацию о состоянии финансов его страны в нужном для него свете. Николя из разных источников поступали сведения о том, что Людовик XIV намерен расправиться с ним. Но, авантюрист по природе и игрок во всем, он не обращал внимания на эти предостережения. И сам лишил себя правовой защиты.

Высокий пост генерального прокурора Парижского парламента делал сюринтенданта финансов «неприкасаемым». Людовик XIV, перенявший у своего учителя способность хитрить, которая впоследствии часто поглощалась открытой прямолинейностью, посоветовал Фуке посвятить себя полностью государственным делам. Король непомерно хвалил сюринтенданта, и лесть сделала свое черное дело. Ослепленный возможностью и дальше делать карьеру, Фуке продал должность генерального прокурора за один миллион четыреста тысяч ливров. Из щедрости он подарил королю миллион, что еще больше разозлило монарха. В последовавшей после этого беседе с Кольбером Людовик, успокоившись, бросил: «Все идет хорошо, согласно нашим намерениям. Он запутывает сам себя».

Неоднократно предупреждаемый о кознях Кольбера, Фуке все-таки угодил в ловушки, расставленные его противником. Сюринтенданта финансов угораздило устроить роскошный праздник в своем дворце Воле-Виконт, пригласить на него короля и принять его так, будто король – он, Фуке, а Людовик – бедный родственник. На празднике присутствовал весь двор и была представлена комедия Мольера «Докучные». Описать словами это пиршество и пышное великолепие невозможно – представить этот летний прием 1661 года хотя бы приблизительно можно только разве по историческим фильмам из эпохи Людовика XIV. Лишь затраты на гастрономические деликатесы обошлись в непостижимую сумму – сто двадцать тысяч ливров, а что уж говорить о фейерверках, убранстве и многом другом… Все вокруг пело, плясало и сверкало. Лишь сердце монарха Франции, замышлявшего недоброе, готово было выпрыгнуть из груди от зависти и злости.

Арест сюринтенданта финансов непосредственно свершился в Нанте, куда король выехал 27 августа 1661 года. За несколько дней до этого Фуке получил анонимное предупреждение. Многие придворные и прихлебатели не хотели исчезновения министра финансов – он щедро разбрасывал деньги, раздавал должности, устраивал праздники, на которых каждый мог вволю поесть и повеселиться, и чувствовал себя свободно. В отличие от более поздних и более пышных праздников самого Людовика XIV, на которых за любым придворным тщательно следили. Среди друзей Фуке был государственный секретарь по иностранным делам Ломени де Бриенн, не раз говоривший своему упрямому и самонадеянному другу: «Вас обманывают. Ваши друзья очень боятся за вас». Но сюринтендант почему-то считал, что должны арестовать не его, а Кольбера.

Вплоть до последнего момента Фуке мог бежать. Отель де Руж, в котором министр проживал в Нанте, подземным ходом сообщался с рекой Луарой. У берега стояло готовое к отплытию судно. Но финансист не желал унижаться.

Подобные случаи с похожими по характеру людьми происходили раньше. Ведь можно было опереться на исторический опыт, сопоставить события. В 1617 году английский король Яков I Стюарт подобным же образом арестовал знаменитого в те времена английского пирата, путешественника, философа, писателя, губернатора Ямайки и острова Джерси сэра Уолтера Рэли. Тот тоже знал об аресте – ему предлагалась иностранная помощь со стороны Франции. Свободолюбивый и гордый англичанин этого не сделал и жестоко поплатился. Истинные аристократы не могут поворачиваться спиной к врагу – таковы уж особенности их миропонимания.

5 сентября 1661 года после утреннего заседания Королевского совета арест состоялся.

На суде Фуке умело и стойко защищался, приводя в свое оправдание многочисленные документы. Его недруги по-прежнему боялись, что финансист выйдет на свободу. Маршал Тюренн тогда обмолвился: «Я думал, что Кольбер больше всего хочет, чтобы он был повешен, а Летелье больше всего боится, как бы его казнь не сорвалась».

Людовик XIV, Кольбер, другие противники сюринтенданта финансов желали, чтобы его приговорили к смертной казни. Этого сделать не удалось. За спиной арестованного стояла грозная тень Мазарини, с согласия которого действовал Фуке, обогащая кардинала и себя самого. Николя ловко пользовался этим, приводя на суде неоспоримые цифры, бросавшие тень также на Анну Австрийскую и косвенно на самого короля. Делать нечего! Фигуры Мазарини и королевы-матери были святыми для Людовика.

В результате Фуке было уготовано пожизненное заключение в суровой крепости Пинероль в Северной Италии, где он впоследствии и скончался. Его заключение стало одним из поводов возникновения легенды о знаменитой Железной Маске. Ни историки, ни представители других профессий, интересующиеся этой загадкой, не могут до сих пор точно сказать, кто же действительно скрывался за ней. Но то, что это был не Фуке, уже доказано.

Суд над главой их ведомства вызвал глухое недовольство среди финансистов, администраторов, некоторых аристократов. «Абсолютизма страшились. Многие не хотели допустить бесчестия обладателя должности, его разорения и даже смерти, потому что он кому-то не понравился. Сам не ведая того, Фуке стал рупором подпольной, но сильной оппозиции» – так оценил французский историк Ж. Бордонов те процессы, которые происходили в 60-х годах XVII века во Франции. Мазарини уже не было, а отголоски Фронды еще имелись. Расправа с сюринтендантом раскрыла значение политического наследия Ришелье и Мазарини для укрепления не ограниченной представительными органами королевской власти. Именно их идеи послужили фундаментом здания абсолютной монархии, которое Людовик XIV перестроил по своему образу и подобию.

Джулио Мазарини не очень раздражали существовавшие в 1650-х годах рецидивы фрондерства. Он терпеливо и несколько лениво боролся с ними. Ибо уже ничего не боялся. Первый министр мог позволить себе быть добрым и на многое закрывать глаза. Став победителем Фронды, покончив с кризисом, он воспарил и над своими политическими противниками, и над своими сторонниками и выдвиженцами столь высоко, что его невозможно было ничем достать. Он слишком знал всех и вся. «Находясь при дворе, никогда нельзя сделать и шагу, о каком тотчас же не донесут министру», – отмечали современники. По-прежнему пристально наблюдая со своей недосягаемой высоты за всем, что творится в королевстве, Мазарини возложил все ответственные государственные поручения на своих ставленников.

Было ли это хитростью, для того чтобы создать впоследствии «козлов отпущения» или героев, им лично выдвинутых, или просто внутренней ленью? Кто знает. Однако действительной и подлинной его страстью и после Фронды оставалась внешняя политика.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.