Глава третья, в которой говорится об Алле Борисовне, Отарушках Интернешнл, двух известных братьях, а также о том, чего нельзя спускать Эрнсту
Глава третья, в которой говорится об Алле Борисовне, Отарушках Интернешнл, двух известных братьях, а также о том, чего нельзя спускать Эрнсту
Алла Пугачева
Она – красивая, потерянная, разудалая, смахивающая слезу, жалкая, жалостливая, томная, капризная, смурная, смирная, меланхоличная, роковая, доступная, недосягаемая, самовлюбленная, закомплексованная – теребила фотографа (про этого упыря ничего не знаю, тем более в кино его не было, но скорее всего это шустрила, они все шустрилы, как Боря Краснов, умело имитирующие кипучую деятельность, будучи самопровозглашенным авангардом альтернативного художества): ты так меня сними, зафиксируй для вечности, чтоб я получилась разухабистая и, как поляна зимой в горностаевой опушке белейшего снега, красиво-величавая, но смотри, гад, «чтоб никто и не заметил, как на сердце одиноко мне».
Заметьте, в песне песней нет сакраментального детального призыва морщинки убрать, как в книгах и в кино полнометражно, или там «разве тут подбородок не ниже дозволенного», в песне песней просьба, чередующая лихость со слезой, чтоб наблюдатель не наблюл, что трудно, слезливо, невозможно!
В жизни Аллы всегда наличествовала помесь навоза и зефира: навоз – это ее отчего-то редко ротирующееся окружение, навоз – это я, зефир – это то, чем она кормила и кормит, но реже теперь, нас с ложечки, потому что любит нас.
Секрет ее (величия) в том, что она рассматривает понятия в их базовом, незамутненном значении: жизнь она воспринимает как дар, историю своей жизни как столкновение невинности со злом (то есть это все в ней, как во всех нас).
Она знает про песню (я сейчас не только про песню, про фотографа и про никому не нужные слезы, я про способ жить) все; по крайней мере, то, чему не научат на «Фабрике». Не вот тот трафарет, мол, «строить и жить помогает», а тот антитрафарет, который гласит, что песня помогает дышать, исподлобья улыбаться и не бояться холестерина.
Она знает толк в науке облегчения людям жизни.
Они – люди, катаклизмы (людьми порожденные) – уйдут, испарятся, сойдут на нет, а Алла останется с нами, она каждой песней это обещала.
Ужели вы думаете, что декларации про уход серьезные? Ужели затем я плачу всякий раз, когда она воспаряет крещендо в «Трех счастливых днях», на строчке «Расставанье – маленькая смерть», пролетая над планетой Земля, чтобы ее, даже ввиду неслыханной выслуги умопомрачительных лет, вот так просто отпустить?! Не отпущу.
Я руками трогаю лучшие строчки ее лучших пьес; их можно нанизать на нитку и носить как бусы.
Люди в деревнях и на виллах почитают ее своей. Я имею на нее прав не меньше, чем предмет девичьего психоза Михаил Прохоров, который, говорят, помог ей учинить такой день рождения, что твоя инаугурация.
Ей, если не считать последней истории с внуком, априорно доверяют все поборники молодой демократии, все апологеты моего нелепого землячка Сталина. Она нужна всем, потому что всем нужна Песнь Песней. А ведь только она умеет такую пропеть.
Вот те самые «счастливые деньки»… Ведь свою их версию предложила и Агузарова, Великое Воплощение Ослепительной Буддистской пустотности. Ан волнения умов не случилось, уж на что умеет всякий раз напомнить, что даже кровь у нее зеленая, не то что у нас, плебеев.
Она пела как небрежный пастырь, не глядя в зрительный зал. Алла – будто охваченная сумеречной лихорадкой, прощаясь с душой, благодарной за 72 часа счастия знойного.
Столько лет летать на высотах недосягаемых, быть на всех радарах – и сохраниться.
Я не задружился, но это моя проблема, не ее.
Ее – в отсутствии конгениальных песен и людей.
Ты с кем угодно можешь валять дурака, но не с Аллой. При ней ты быстренько хвостик подожмешь, так она устроена. Оппозицию она быстро умеет усмирять; я знаю, сам был оппозицией.
Сначала меня смущало присутствие в каждой песне обращения к Богу. Распните меня, не кажется мне этот жанр удобоиспользуемым для подобных обращений! Да еще с очевидно деланным выражением неземной скорби на лице.
Пугачева, когда от нее далеко отстоит Галкин и она не беседует о своем величии с журналистом Гаспаряном, чистой воды шекспировской высокооктановости героиня.
Вступите, неучи, со мной в полемику!
Я предъявлю вам песню «Приглашение на закат». У нас давно, лет 40, не было песен, вовремя застывших между аффектированностью и потаенными слезами. Эта песня, как и положено крепкой, разом рождает два ощущения: неуюта и, в противность, небессмысленности самоанализа. Добавьте харизму АБП и просто красивую мелодию: вот почему 99 из 100 ее коллег – ремесленники, а у нее это называется высоким служением.
Те песни, о которых я пишу, каждая из них, – наглядный урок запутанной истории души русской женщины, живущей не ради себя, полагающей жизнь без надрыва пустой.
Ее песни поет Леди, не выдумывающая чопорных претензий, но взыскующая предметного разговора на тему «За что?».
Расскажите подробнее о скандале с А. Пугачевой.
Он, скандал, был отвратным, потому что Он (я) был тошнотворным. Я был очень молод и очень глуп – и вся недолга. Славы хотелось.
Славу получил.
И шесть месяцев.
Физиономически – это такой типаж, что немыслим без сгустка эмоций, без их выброса в атмосферу; жизнь не то чтобы улучшается с помощью экзальтации, она просто искреннее становится: «Лунной ночью настежь окна отворю и помолюсь…» Вот кабы не это «помолюсь», получилась бы песенка не великих музыкальных достоинств, но редкой сентиментальной точности. Но это, может, с колокольни неврастеника так видится? Мы-то лунные ночи заполняем другими занятиями на предмет уничтожения грусти.
Кто будет спорить, что АБП, как никто, умеет подбирать для трансляции наших эмоций самые уместные вокальные эквиваленты.
Я уже не помню, по какому поводу пришел к Андрюхе Малахову на съемку, но помню, что базар был про то, как тяжело живется на просвет какой-то Линдсей Лохан. Оказалось, что это американская кино-поп-звезда, которую следует любить, потому что ей тяжело живется. Когда ехал на эфир, по радио крутили: «Это завтра, а сегодня я его поцеловала…» и далее: «Я ведь тоже плохо кончу… Мало, Алла, Алла, мало…»
Какая, нах, лоханка, подумал я, когда мне всучили микрофон, когда у нас такая революционерка! Вызывающе самодостаточная притом. У лоханок тьма-тьмущая людишек, призванных придумать своей каракатице многосложную судьбу, у нас – АБП, которой придумывать ничего не надо, просто непросто жить надо.
Ее раннюю слушаешь, как на последний киносеанс ходишь. Вы мне эту метафору простите, потому что я имею в виду не дурака валять, но ходить, именно чтобы отвлечься и взлететь, чтоб кино было про объятия, чтоб набежала и отпустила грусть.
А не чтоб она сама дала повод изрыгнуть на нее хулы ужасные, как тогда, когда она с подхалимами спела чудовищную «Не имей сто рублей…». Нет, уж лучше, которые, якобы приближенными будучи, имитировали пение этой бестолочи, тем более тошнотной, что дидактической.
Вот и ведение концертов в ее исполнении – вызывающий анахронизм. Но кто я такой, чтоб указывать ей, как их должно вести?! Вот режиссер она – другой коленкор. Даже в молчании слышит пульс мироздания. Ее «Рождественские встречи» принуждали льнуть к экранам, она причудливым образом женила блюз на цыганщине, держала за руку напыщенных рокеров, даже печальной светлой памяти от печали сгоревшей Натали Медведевой нашла место.
И собственные песни режиссировала тоже. Например, когда пела про «голубя сизокрылого», отпускала его, дурынду самовлюбленную, на все четыре стороны, а в конце песни вздыхала: «лети, лети» и тут же – «не знает о расплате». А расплата неминуема.
Тридцать альбомов вашего Кинчева не стоят одного «Осеннего поцелуя»: потому что слушать альбомы КК – это удел тех, кому приятно смаковать свое экзистенциальное мировоззрение, а означенная песня для тех, кто плакать и умеет, и не стесняется.
Правда ли, что Вы «выдвиженец» А. Б. Пугачевой?
В каком-то смысле – да.
Я думаю так, что АБП в высшей степени рефлексирующий человек, из тех, что знают строки (и то, что за ними) «В осенний простор протрублю то, на что не хватило мне слов человеческой речи».
«Протрубит», обязана, про свое неуклюжее стремление стать бизнесвумен. Что заставило, к примеру, выпускать чипсы, обувь, еще какую-то дребедень? Не говорите ни слова про нужду! Оставьте! Раз и навсегда говорю аки знаток: все у них в порядке. Если уж мне, спасшему демографию на Руси, хватает, чего уж им-то стенать?!
Репутационная политика? Тогда – позорная.
А если вы наберетесь наглости и скажете что-нибудь вроде – широкая натура, старается для нас, – я вас ударю.
Ее поле – песня. Пусть это поле возделывает. Пусть даже повода не дает для догадок, что для нее важнее всего в жизни.
В забытой всеми феерической тихой песне она спела: «Если спросит меня голос с небес», мол, кто дороже, мать, более всего на Земле, она ответствовала: «Дочка, мама, ты и я».
В этом месте, чтоб не запамятовать, восклицаю: лучший автор Пугачевой – Игорь Николаев. Он автор и упомянутой песни, в которой есть бьющие наповал, но почему-то самой АБП в ходе последующей жизни игнорируемые строчки: «Но с тобой мы знаем точный ответ, виноватых в том, что прожито, нет».
В таком признании определенно есть отвага. Самый тон – взвешенный, покойный – суть отвага. Мы же филиппики швырять мастера – и вы, и я. Да и она, судя по тому, что в квартете ингредиентов смысла жизни в ответе небесам самое зыбкое звено – «Ты».
Брось в меня булыжники, но не Галкин же разумеется под местоимением!
Был такой в мои студенческие времена журнал «Театральная жизнь», уж не знаю, живой ли (судя по тому, какова она, эта жизнь, без кавычек, вряд ли). Вызывающе антисоветский. Антисоветскость его состояла в том, что он исповедовал и проповедовал – бестрепетно притом – культ отдельно взятого человека.
АБП опубликовала там эссе. Лучшее из того, что она писала. Могу, если она возразит, доказать. Ибо, например, в журнале имени себя, недолго протянувшем, писала она, что ли, устало. А тут – плевок в рутину, проклятие и гимн одиночеству, огонь, радость, скорбь, химеры, секундная эйфория. Эссе было об артистической доле.
О себе.
Это было написано так беспощадно и сердечно, что я, хвастливый журфаковец, изумился, нет, был настигнут прострацией: вот как, оказывается, можно писать.
О себе, о мире – по-доброму и зло, высоким штилем и безмерно едко.
Я тогда неделю проходил в хандре. Нет, лгу. Просветленным, напротив. Если у человека такой высокий уровень самоосмыления, думал я, шатаясь по тифлисским улочкам, понятно, почему страна прислушивается ко всякому его вздоху.
Правда же Максим Галкин – идиот?
О-о-о, поверьте мне, нет! Мне бы научиться – да и вам! – у него много чему. Я, кстати, хорошо знаком с его братом. Славный малый.
А два десятилетия спустя другой титан самоедства, Гриша Лепс, решается на жест, который по охальности сродни покорению Эвереста без подготовки, – перепеть «Озеро надежды» (Игорь Николаев, само собой).
В любом другом исполнении, повторяю, мертворожденная затея. Песня от лица женщины, находящейся на перепутье, угодившей в ловушку собственных химер, невозместимых интимных издержек, потратившей полжизни на поиски счастья и при всем при том – верящей, верующей.
Лепс спел ее от мужского лица – и так, что солнце ярче засияло, дожди стали более частыми и хмель от жизни самой бьет в голову.
Тут же злорадно стали писать: ГЛ спел даже лучше. Не лучше – иначе.
А потом, в чем-чем, а в зависти АБП замечена никогда не была. Уж скольким помогла – от «А-Студио» до Любаши, от Зинчука до Моисеева.
Коротко знающие утверждают, что АБП тотчас, если, натурально, считает нужным, отзывается на зов о помощи; и вообще, для тех, кому доверяет, она не на котурнах и не в маске; ни позы, ни аффектации.
При всем при этом покойный Айзеншпис рассказывал мне, что, когда того требовали обстоятельства, АБП могла заставить тебя пожалеть, что ты не умер ребенком.
Юрий Шмильевич говорил об этом с очевидным восхищением.
Что Вы думаете о Мише Галустяне и что Вы вообще думаете о КВНе?
Галустян и К° показывают высокий класс, но они скоро устанут. Сам по себе МГ по-кутаисски добрый, открытый парень.
Обязан признаться, что в зале суда, когда мне выносили приговор по делу о клевете в адрес АБП (вернее, до начала заседания, разрешившегося перемирием), мне хватило, чтоб я пожалел о своем рождении, одного ее взгляда.
Вот так и я (см. выше) в каком-то смысле стал «голубем», дождавшимся расплаты.
Я знаю старшего брата МГ, Дмитрия, чистого помыслами и, говорят, хваткого бизнесмена.
Ну не могут же братья быть настолько отличными друг от дружки…
Посему я верю в то, что МГ – славный.
А истый, самый что ни на есть аутентичный голубь – Боря Моисеев – ведет под ее покровом авторское шоу на «Радио Алла». Слышали? Говорят, кастинг проходили 3 млн человек. Какие же были остальные, если выбор пал на того, чье появление в эфире заставляет солнце прятаться за тучи?! Того, кому мы обязаны вербализацией однополых интимных мечтаний?
При этом я испытываю определенную симпатию к БМ как, что ни говори, большому артисту… уж не знаю какого жанра.
Но – позвольте внести ясность: ведущий – это я, артист – он. Полагаясь на чувства такта, я не лезу на чужие территории.
Просто АБП своих не бросает, ее милость всеобъемлюща.
Все люди, которых она любит, главные для нее. И даже тех, кто не оценил ее любви, она провожает с грустной улыбкой с миром: послушайте «А ты не знал» и «Не обижай меня».
У нее такая закалка, что она не боится косых взглядов. Я бы боялся, если бы про меня спел Сергей Зверев (я, кстати, дружу с ним, высокой, будете удивлены, самоиронии человек).
Но все это семечки, когда вспоминаешь, что она сделала с песнями Владимира Кузьмина. Кто спорит, он один из самых вкусных мелодистов европейского калибра, но как насыщала она самое пространство этих мелодий: «Когда-нибудь я стану лучше…»! Такая песнь в той мертвящей среде!
И годы спустя – «Будь или не будь» с… Вот как это объяснить? Воздух другой, сбивает с панталыку?
Выпускникам «Фабрик» всех стран и не разобраться, как можно было так в полголоса для хрестоматийного фильма пропеть «Мне нравится», что носовые платки были самым востребованным аксессуаром, а годы спустя забацать дуэт с Веркой Сердючкой.
Я слышу: не тебе, пес, совать нос в эту путаницу противоречивых наслоений в репертуаре Великой!
Но, мужественно отвечу я (да еще подкрепительно-выразительно кашляну), это именно я из-за нее едва не загремел в каменный мешок, а загремел бы – и поделом; это я на гастролях в Самаре ее главному произведению, дочери Кристине, заходя в ресторацию, где она, само совершенство, трапезничала, напел «Не отрекаются любя», а гомерический хохот закончил дивертисмент-элегией «Желаю счастья в личной жизни».
Поэтому – шаттафакап!
Суровый и блистательный Розенбаум, тоже полагающий МГ пластмассовым, тоже не понимает, как вдохнувшая особенную жизнь в его пьесу «Где-нибудь с кем-нибудь как-нибудь» леди, боготворимая им, – вот с этими вот.
Она узаконила честную, со слезами, жизнь, вот что. Увековечила образ той самой леди сильной, но терпеливой, терпеливо плачущей у окна.
Другие карабкаются по призовому столбу, она (если бы не этот окаянный визит на Первый канал с рассказом о том, как за квартиру был прощен ничтожный зять), минуя столб, шествовала по русской, прежде советской, земле; она – наш Клинт Иствуд в юбке, который большую человеческую невинность трактует как осознанное состояние организма, а это состояние требует регулярных упражнений.
Верите ли Вы в дружбу между женщиной и мужчиной?
Только умалишенный верит.
Я мог стать ее другом, но постеснялся. После суда в квартиру меня привел Филипп, меня трясло. А когда б не трясло, этого текста не было бы. Она угостить хотела чаем, а я, идиот, отказался.
Она спела песню, которая называется «Когда я уйду».
Еще чего: стоять! Никуда Вы не уйдете. Вы – наша потому что.
Нет, моя.
Драма Андрея Малахова
Да: драма.
Меньше всего хотелось бы компрометировать тему наскоками, в прежние времена стяжавшими мне славу хама и нигилиста: во-первых, потому, что в самые неприятно поворотные мои катаклизмы, когда все висело на волоске, он звал меня в эфир своей программы, чего не делал никто, во-вторых, если АМ и не заслужил панегириков, то уважения достоин безусловно. Хотя бы за свои заслуги перед русской словесностью (которые, разумеется, ничтожны перед моими), страдающей от обилия косноязычных урюков: в Останкино он, по сравнению с иными, – златоуст. Хотя бы за то, что работает по… денно и нощно работает, в заулках сознания, в той части души, о которой он не будет болтать даже со мной, отчетливо сознавая, что сходит с ума (и то сказать, я не видел ни одного человека в моей профессии, кто сохранил бы на четвертом десятке благоразумие. Вот елейное выражение морды или пучеглазие – это да, у каждого второго это.
И все же усыпанный блестками путь АМ драматичен.
Всякий телеведущий – дитя малое и, следственно, самый мощный потребитель любви на планете. Нарцисс, тщетно силящийся уверить публику почтенную в противном.
Пишу о Малахове – но пишу и о себе. Отсюда болезненные ощущения: ты начинал как герой высокого жанра, а продолжаешь (или заканчиваешь) фарсом.
Свист, увещевания остановиться.
Но на останкинских небожителей улюлюканьем не воздействуешь, едким словом их не проймешь.
Ему приходится быть отвратно самоуверенным, ибо, даже если споткнется, затопчут. До второй молодости далеко, а глаза – прегрустные. Ну что за жизнь, когда самое яркое в ней событие – поход в тренажерный зал?! Я был очевидцем, как воодушевлен он после тренировки и как крепок на едкое слово и раздражен, когда съемки следуют одна за другой. Ургант пошутил: АМ так одержим работой над икроножными мышцами, что, верно, хочет отобрать звание самого красивого человека Планеты у Сергея Зверева, такая у него своекорыстная цель.
Сложно ли сейчас выжить начинающему журналисту в Москве? Сложно ли вообще там выжить? Может, подскажете какой-нибудь способ?
Один из писателей, придавших графоманским забавам художественный статус, обозвал Москву магометански-конфуцианским конгломератом.
«Выжить» – точное слово.
Практически невозможно.
Во второй раз не взялся бы, клянусь.
Кто, задаюсь риторическим вопросом, осуществляет наезды на АМ, суть которых, опуская мат, в том, что он говорлив необыкновенно и в этой многоречивости много от попугайства, – кто эти критиканы? Преимущественно – бездари, считающие себя, разумеется, недооцененными гениями.
Андрей Николаевич Малахов (11 января 1972, Апатиты, Мурманская область) – тележурналист, шоумен, ведущий программ студии специальных проектов ОАО «Первый канал», главный редактор журнала «StarHit». Окончил школу с серебряной медалью. Окончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова в 1995 году с красным дипломом.
В течение полутора лет стажировался в мичиганском государственном университете в США. Еще во время учебы проходил практику в отделе культуры газеты «Московские новости», был автором и ведущим программы «Стиль» на радио «Максимум». В 1998 году поступил на юридический факультет Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ).
Вопреки тому, что эти умники – и многие из вас – думают об АМ, он не лишен чувств, я это знаю по его отношению к маме, и, уж конечно, на голову в профессиональном смысле выше своих ругателей, обанкротившихся прямо во время своих кухонных синклитов.
Проблема лишь в том, что поденщина вынудила его стать певцом «дребедени, лишних мыслей» (И. Бродский), а ситуация в телеистеблишменте, когда никто уже никого не наставляет, и не чтобы там на сияющий путь праведности, а просто сдохла институция педагогов, – эта ситуация обрекает тебя на то, что ты волей-неволей с этим со всем остаешься наедине.
Парадокс: телеведущий – самый социализированный человек, тогда как быть селебрити – это обрекать себя на одиночество. На радость ниспровергателям.
Они же не умолкают ни на секунду, обвиняя АМ в полной творческой несостоятельности, но, хотя он аллергически воспринимает критику, он все еще на ногах.
Сейчас другой состав атмосферы, и, если уж звук в ней распространяется иначе, что говорить о методах достижениях успеха; мы с ним начинали при царе Горохе, на коленях и впотьмах, на трех работах, а теперь – на, получи Интернет! Он хорошо маскирует комплексы и камуфлирует профнепригодность, как бы сказать, стилизует ее под непричесанность.
Говорят, что АМ – креатура всесильного Эрнста, отсюда пропуск в лигу небожителей. Даже если это правда, а это правда, на площадке потеет не Эрнст, а АМ.
Он редко дает интервью – и правильно делает. Вопервых, мало кто умеет интервью брать, во-вторых, у него есть собственный журнал, где он всегда может написать, что он на коне, что он загорал с Киркоровым в Майами, а в Брюсселе жил в номере, недавно оккупированном Боно из U-2.
Хулители хулителям рознь; дурацких мы послали, а кому сказать, что целоваться взасос с Канделаки на церемонии – есть верх пошлости? Мне? Но я и сам пошляк.
Ругать его вообще имеет право только человек удачливый – любой другой тут же, тотчас, сейчас будет заклеймен как завистник.
У него давно нет личного пространства, отсюда раздражительность. Всякий ляп сопровождается хохотом скотоподобной публики, в большинстве своем беспрецедентно глупой, как мы и чем мы себя не тешили.
АМ – ее фаворит, но из кожи вон лезет, чтоб стать любимцем ТЕХ, Главных. Которые любят в отношении себя речи с повышенным содержанием сахара. Которые прежде разрешали огромные тиражи и вояжи за бугор, а чуть что не так, штрафовали игнорированием и бессонницей.
Сейчас, знаю по себе, ровно то же.
У него получается с НИМИ ладить, у меня не получается и не получится, видимо.
Вообще сейчас, когда год идет за пять, удивительно осознавать, что АМ в Останкино за долгожителя, хотя уже срывается и в прямом эфире, в минуту слабости: как, дескать, мне все тут, и вы, надоело!
А выпускникам журфака ему невозможно не завидовать, они о цене успеха не задумываются.
Вы известны как скандальный журналист. Где грань между допустимым с точки зрения журналистской этики. Ведь всегда хочется поставить вопрос остро, но при этом не выйти за рамки этой этики.
Гений и мораль не всегда дружны.
Скорее наоборот.
Меж тем АМ вкалывал с первого курса, приехав (выбравшись) из Апатит Мурманской области, из путаных зарослей провинции, где в теории все самородки, а на поверку ленивая пьянь, любящая пиздеть про недооцененность на кухнях в столь любезной им манере хипстерских терок: «все – чмыри».
Если я правильно понял за эти годы характер АМ (а я не вхожу в ближний круг), он, как все мы, нуждается в успехе, но, в противность большинству из нас, готов заради успеха на все.
Объективно оценивая АМ, нужно признать, что при огромном количестве плюсов он издает огромное количество несравненно пошлых ляпов, особенно когда переходит на отсебятину.
Вот тут – некая закавыка: в случае с АМ барышням, любящим его, плевать, как и что он говорит, а люди взрослые к нему снисходительны, для людей таких он – чужой праздник, истово болтающий телемэн оттуда, где даже звонки другу просчитанные.
Все равно, что бы ни делал АМ, даже если ему препоручают вести «Евровидение», – он непреодолимо чужеродный для истеблишмента, это читается даже в глазах.
Он, как и я, не борец с Системой, потому что он, как и я, понимает, что Системушка, конечно, уродушка, но вовсе не такая межсумочная, как многим кажется. Тут вопрос в другом: как вписаться?
Он вписался. Его признали своим тузы. И даже капризы, непрощаемые иным, ему сходят с рук.
Однажды, когда на «Евровидении» старательно, но бесславно выступила группа «Премьер-министр», я выругался в прямом эфире и чуть не лишил его работы (а себя лишил на два года даже намеков на эфир). Мы не говорили очень долго. Я тогда наивно полагал себя воплощением манифеста сознательного нигилизма, а он прикидывался лощеным инфантилом.
Прошло лет восемь, и теперь его не узнать. Он может теперь осадить, оборвать, предать остракизму кого угодно. Когда у него микрофон, возражать ему по бессмысленности то же самое, что вычитать из нуля, со стольким количеством лет, озвученных командой «Мотор!», неминуемо приходит масштабная самоидентификация. («Я и Родина – одно!») После стольких лет фавора любой из вас стал бы полагать критиков тараканами, а себя – ровней эпохе. Когда человек в хит-парадах десятый сезон, как может быть иначе? Теперь популярность не с дюйм, а с небоскреб, теперь он принадлежит не Апатитам и Первому каналу, а всей стране.
Я давно ношусь с идеей, что всех небожителей надобно обязать опубликовать свои детские фото; как я это сделал в этой изумительной книжке: чтоб наглядной стала эволюция.
У многих из знаменитостей есть основания избегать этой на вид милой процедуры.
Худшая вещь, случавшаяся с обретшим бронзовый статус АМ, – то, что при всей бронзовости он покуда – подневольный.
И обязан какое-то время быть соведущим у почтенного «Малахова+», который просто тезка.
И, соответственно, худшая вещь, случившаяся с «Малахов+», помимо самой передачи «Малахов +», – это участие Андрея.
Их многое роднило – прежде всего серьезные проблемы со вкусом. (Я не про D&G.)
У него, разумеется, случаются озарения, но зачем он себя превратил в бодибилдера, для меня загадка. Нет, понятно, в здоровом теле здоровый дух, но перебарщивать за каким чертом?
Он не пьет, не курит, а я не верю, что прозрение нисходит на таких. Человек, конечно, неуязвимое звено эволюционной цепочки, но немного сумасшедшинки не помешает.
Но, не будучи в силах обуздать желание быть вхожим в высший свет, АМ приходится играть по правилам. Ну не Шон он Пенн! Не ведает, что наши изъяны имеют свойство бросать слишком яркий отсвет на наши достоинства. Вон Пушкин (далее Довлатов) «создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики». А мы-то, мы-то кто? Создатели второстепенной беллетристики, если из логики исходить.
Якубович жестче выразился: «приложения к программе передач».
Эфирные функции.
Каждый свой успех АМ компрометирует участием в катастрофических обсуждениях, написанием книг ни о чем; он и должен быть таким: чтоб в нем легко уживались Бог и дьявол; первый объясняет участие в благотворительности, второй стопорит развитие, провоцирует эксплуатировать все одни и те же находки, принуждает быть беспринципным до шизофренического блеска (отсюда равно вдохновенные обсуждения инцеста в студии и ведение аукциона).
Это я жертва многовластия, а АМ всю сознательную жизнь знает только одного хозяина Эрнста, адепта-апостола-апологета гигантомании. Это он выпестовал чемпиона (по крайней мере, СНГ) по многоглаголанию, каковое есть первый признак самохвальства и ячества (кому, как не мне, судить).
АМ, как классический карьерист, уловил-таки основной смысл шоу-бизнесовой суетни: себялюбие небоскребное. Так было во времена, когда культура насильно тащила в небеса, так тем более сейчас, когда она макает в помойку.
А перестать быть самовлюбленным и постараться быть просто хорошим человеком АМ позволяет себе только в холостяцкой опочивальне.
При этом (а может быть, в силу выше сказанного, это как раз логично) трудно найти более обидчивого – при такой-то удачливости! – ведущего, откровенно саботирующего всякого, если всяк показался ему непочтительным.
Это так же нелепо, как натужное презрение к успеху, которое выказывает новая формация ведущих. Хорошо еще, что при презрении к успеху не так очевидно презрение к людям, к тем самым, что сделали эту ху…сосню звездами.
На их фоне АМ – исполин! Он любит прикинуться инфантилом, но не все же время!
Он хотел быть звездой не где-то там, в блаженном далеко, а сей момент.
Сей момент не выгорело.
Но в принципе! Годы поденщины – и вот тебе слава большой порцией!
Где-то в кадровых высях под началом Эрнста ломают башку, что делать с АМ далее? Про инцест, про лжецелителей, про умерших в нищете народных любимцев он снял уже четыреста тысяч программ, и глаза его уже не горят, энергетическое остроумие сходит на нет, дух слабеет.
Так, глядишь, в ересь впадет!
Норов-то какой! Хватит на табун мустангов.
В отличие от других, ему есть куда расти.
А пока геометрически прогрессирующая драма. Которая может обернуться тленом.
Ладно бы плоти, абонемент в фитнес-клуб у него пожизненный, – тленом души.
Я, как любящий АМ, этого Эрнсту не спущу.
P. S. Я ходил к нему на вечеринку, посвященную пятилетию «Пусть говорят». Я нашел его в превосходной форме, в отменном настроении. Мы обнялись – две ходячие таблетки от депрессии, самоотверженно развлекающие людей.
Фото: Сергей Берменьев
Есть популяция моих собратьев по полу, которые НЕЧЕПУХОВЫЕ, у которых нимб над головой, которые – по лицу видно – победили в битве с демонами, совершенные мачо, нервические ковбои, иногда на уровне мимолетного взгляда инфернальные, идеально резонирующие с томлением красивых леди. Вот один из них: Сергей Мазаев.
Меладзе. В чем правда, брат?
… Как гений выбирает, в ком поселиться, вы знаете? Я – нет.
Но я точно знаю, что Костя Меладзе – гений, большой, огромный факинг гений!
Его брат настаивает на том, что Костя гений, тогда как он – крепкий ремесленник.
Я помню времена, когда ВМ выступал за двести долларов; я помню, потому что я их выбивал; я помню, как он – в узком кругу – паниковал, из-за отсутствия гарантий светлой будущности терял присутствие духа.
При таких-то песнях, с таким-то голосом!
Дурацкий глагол «перевернуть» в применении к измененному сознанию, ну или штампованный, но ведь и то правда, братья учинили революцию в нашей поп-музыке, подняли мятеж, обернувшийся триумфом.
Сколько всего пережили братовья за последние годы! Особенно Валера: развод, не очень внятные новые отношения, «нездоровое чувство вины», это он мне сказал, мрачнея лицом во время недавней встречи, и гастроли. Для поддержания духа.
Это Они – один сочинил, другой спел пьесу, как лицо сохранить: «спрячем слезы от посторонних…», вынесем все невзгоды часто грубой судьбы, будем для блезиру комедиантами.
Валера ненавидит Интернет, хотя вынужден иметь с ним дело, боготворит, как и брат, родителей, со всей возможной неприязнью относится к папарацци и очень-очень-очень любит детей своих.
Слушайте иногда, жертвы трясины повседневной жизни, Меладзе. И перечитайте главу.
Я не знаю формулы любви.
Я знаю, что живу ради любви.
Намерение, когда я писал эту статью, было простым: сообщить об этом всему миру.
Я хотел снять фильм.
Ужели затем я писал столь восхитительный текст, чтоб предать его забвению?!
Нет уж!
Может, еще сниму?!
Сидим за столом в грузинской ресторации – где ж еще нам сидеть, двум орлам, гордыми в профиль. Я спрашиваю у Валеры Меладзе, отчего с некоторых пор он перестал исполнять иные песни – например, знаковую «Не тревожь мне душу, скрипка». Отвечает менестрель: мол, не тревожь мне душу, О., голос меняется, какой-то фиоритурный ресурс исчерпан, воображение смущается уже другим.
Валера поет (а до этого Костя сочиняет) песни о тех, для тех, от имени тех, для кого главная тема – болезненная, мучительная несостыковка с миром, отвергающим любовь в чистом виде.
Один сочиняет, а другой поет для тех, о тех, от имени тех, кто знает, что на свете есть только один узловой вопрос: «Любишь или нет?», все прочее – вопрос концентрации, а не интерпретации.
Костя М., гениальный сукин сын, знает за людьми свойство даже от шороха впадать в депрессию, он и создает звуковые антидепрессанты, вверив брату почетную миссию лечащего доктора, возглавившего крестовый поход против демонов невылазной тоски, беспросветного отчаяния, склизкой хандры. Ибо невозможно вынести то, что нас не любят. Меладзе это знают (по себе), и дарят нам иллюзию, что нас любят, и желают, чтобы иллюзия стала явью.
Осторожный один, распахнутый другой – братовья дополняют друг дружку. Один, лабораторный гений, готовит почву другому, поджигателю людских сердец, посредством отлитого в песенной позолоте глагола.
«Ваша сила ясная, и в этой ясности – ручательство, что злу она не послужит».
Братьям Меладзе – Тацит (в переводе комедианта, питающегося благорасположением братьев, в особенности В. М.).
Что еще можно было написать после «Посредине лета»? «Стиляги» показали, что КМ может все: даже альбом забацать, полный ямайских вибраций, даже внушить нам, что ИНЬ-ЯН – это артисты!
Я знаю их 400 лет, и вы должны знать, что у автора игривой и разом пронзительной строчки «Чем выше любовь, тем ниже поцелуй» строжайшая этика. Вот в работе он какой, не знаю. Знаю его брата: если не матом, то это называется «перфекционизм».
Когда на соответствующую тему был проведен опрос, меня не удивило, что общественное мнение вручило золотую медаль по части стильности поющему брату. Что тут удивительного, если его вкусовой камертон – денди Брайан Ферри.
(Для невежд: БФ – мировая звезда, презирающая самый институт звезд. Человек-стиль, который на все императивы времен (а жил он во все времена): пой иначе, думай иначе, одевайся иначе – отзывался немедленно, но вальяжно: на-кась, выкуси!)
Ничего удивительного, если оба брата почитают эталоном Фила Коллинза.
(Для невежд: ФК – не Филипп Киркоров, звезда побледнее, всего-то мирового масштаба, ненавидящая самый статус звезды. Человек-мотив, в лучших песнях группы «Дженезис» демонстрировавший такие высоты музыкальной эквилибристики, что твой Гари Барлоу, про которого, конечно, вы тоже не ведаете.)
Вообще-то, положено надрывать голосовые связки ради хлеба насущного, братьям он, хлеб, само собой, надобен, но Валера, если захочет, умеет объяснить, что не хлебом единым. По-грузински поэтично, без помощи трафаретов. Причем непритворно вежливо растолковать, поскольку оба брата лишены сопутствующей профессии зацикленности на себе.
Причем один из них, сочинитель который, молчун до занудства, его серьезность пугающа, а который исполнитель – самый отъявленный холерик, что все же лучше покушений на серьезку, которыми грешат поп-идолы.
Апология жизни в исполнении двух братьев беспримерна. Каждому мгновению – ура, душному лету, шороху пустых тополей, гулкому хлопанью двери; ура неприбранному томному счастью, виду со скалы, ура порожним, но прелестным разговорам о высоких материях под винцо на летней веранде. Ура – даже изводящим нас вечным вопросам.
В песне «Иностранец» очевидно желание очутиться в другом, более дружелюбном мире; большинство их песен, собственно, и есть путевки туда.
Иногда горящие. Как «Вопреки». Про витальное противостояние с реальностью, где нам места нет. Якобы. Потому что место нам – есть.
С другой стороны, песни их можно трактовать как попытку быть счастливым здесь и сейчас. Где, казалось бы, мало приятственных картинок и звуков.
Все чаще в орбите моих личностных, а также просто рабочих отношений появляются люди, разные по степени обаяния и в смысле кошелька, которые говорят, что Валера (Костю толком никто не знает) является примером для них. Но ВМ не любит высокопарностей. Нет, выспренности он не чужд, иначе какой бы он был, к черту, Меладзе, но только не на свой счет.
Любимая поговорка: «Почаще открывай глаза, а не рот». Вот, я думаю, откуда у Кости столько точных наблюдений: «Ты не сбываешься, хоть снишься в ночь на пятницу».
Братья не любят, когда их цитируют, братья любят говорить (я так понимаю, для самозавода), что скоро случатся песни, которые тоже будут разобраны на цитаты.
Хорошие песни учат смирению. Но смирению, вооруженному незлой улыбкой. Как «Комедиант», окутывающий дымкой хоррора самую обыденную профессию – массовика-затейника.
А массовик-затейник не знает (не должен!) уныния!
Косте бы песни сочинять про чистый идеал, который узрит только чистый помыслами человек сквозь туман действительности, а он зачем-то берется продюсировать все подряд.
Денег полно. Их много, слышу возражения двуногих кротов, не бывает, это правда, но у КМ их полно. Зачем тогда распыляться?
Кстати, вот что я наблюдал: как только что не так, Костя тут же зовет в студию для записи дуэта брата, чтоб тот с красотками в альянсе от лица всего мужеска пола что-нибудь пропел про «огонь чресел моих».
Это происходит в последнее время часто. И это не должно удивлять. Значит, связка «ВИА Гра» плюс Меладзе работает. Под ее соусом можно быстро восстановить баланс, состоящий из цифр и уверенности в себе, дать самому себе отчет обстоятельный в песенке сжатой.
Минус эротически вольготное оформление при гипертрофированном экстерьере – и «ВИА Гра»-то поет отменные песни про то, что всякая барышня неминуемо угодит в силки неумолимой судьбы, амурная стрела ее нагонит.
«Направляй меня своей рукой, заслони меня от полнолуния…» Я и не знал, что Меладзе такой шалунишка; его стильность мирит всех с избыточной раскованностью.
Когда я видел его в Киеве, в перерыве между съемками, он был (или показался мне) истощенным. Украинская «Фабрика звезд» измочалила его, а, сколько я понимаю, не в его характере бросать на полпути дело.
Но это дело связано с ненавистной ему публичностью, с прежде вызывавшей у него ужас необходимостью быть все время на людях.
Причем на «Фабрике» дюжина ребят поет одну предлинную песнь песней Кости, то есть пацаны (ну, такие… относительные) и развязные девы – всего лишь эфирные функции какие-то, а не будущие Гари Барлоу и Лизы Стэнсфилд, приложения к кудеснику звука и слов, который способен отозваться на зов о необходимости в примиряющих с жизнью песнях.
Где Стас Пьеха?
Со сверхзвуковой скоростью появляются квазиартисты, со сверхзвуковой скоростью же испаряются. Если уж грузины Меладзе учинили самый смешной карнавал года на Первом канале, называя всех очень плохих певцов и певиц Стивиуандерами и Тинамитернерами, то чего говорить о прочих. Где теперь Стас Пьеха, Началова, Иракли? В клубах на восемь человек, семеро из которых их сродники и закадычники, а один – управляющий.
Песни не всегда должны быть таранно-экспансированными (на чем погорела Приходько), знаете, какими должны быть они?
Вот какими: когда ты видишь первый раз, как солнце погружается в море, и думаешь, что это и есть рай и ты в нем; когда идет дождь, и ты знаешь, что он будет идти вечно, а ты обречен быть один под дождем, и даже когда дождя нет.
Вот между двумя этими ощущениями и расстилается-простирается герметичное поп-государство.
Только этого не постичь выпускникам «Фабрик» – что российской, что украинской, что американской.
В числе немногих это дано было постичь братьям Меладзе, про которых скажут: это те, которые спели и написали «Как ты красива сегодня» и «Ночь перед Рождеством» – две песни, изменившие мир не для всех, но для многих.
Если даже взять его, Кости, в разгар успеха отъезд в Киев, предполагавшийся тайм-аут, разрешившийся переездом, то ведь даже не для встряски он отъезжал, а чтоб основательно, фундаментально все переиначить, чтоб «отстали».
Ситуация с эстрадой в обоих государствах тождественная: пшик, мишура, понтярщик на понтярщике.
Зато – тише. Там градус интриг ниже.
И он сразу был утвержден там, после «Попытки № 5» для «ВИА Гры», богом солнца, священным истуканом на берегу Днепра. Вершителем румянощеких судеб, мечтательно обдумывающих возможность попасть к этому человеку, при куриных вложениях гарантирующему львиные доходы.
Но не для того братья пришли в этот мир.
Они пришли в мир пластиковых звезд, принеся с собой вкус и запах реальности, которая преимущественно свинцовая, то есть малоприятная.
Костя пишет, не стесняясь заглядывать на территорию коллективного бессознательного (взять хоть «Параллельные миры»).
Его брат, судя по последнему нашему с ним застолью, на этой территории живет.
Один анахорет, другой – эпикуреец с намеком на раблезианство, конек коего, при всех невзгодах, – вкус к жизни, проявляющийся даже в чтении «Нашей Версии».
Когда Вы проснулись и поняли, что Вы известны, знамениты, востребованы?
Когда оглянулся по сторонам.
Тогда же отчетливо понимал, что буду клоуном, но карьеристом – никогда. И богатым – никогда.
Вот вам и доказательство теории, что музыка, превосходящая жизнь, включая поп-музыку, должна и может создаваться людьми не от мира сего.
А от того мира, где парень любит девушку и женится на ней, где голоса у людей сладкие, где нет корриды, где собеседники умны, где длинная дорога приводит к дому, а в доме хрустальный перезвон.
Костя Меладзе в знак благодарности за теплые слова в адрес его брата:
«Спасибо, талантливый Гарри, когда-нибудь будут снимать фильм про жизнь того, кто создал в этой стране журналистику 21 века (О. К.). И если они не возьмут у меня интервью по этому поводу, я их маму…»
Матвиенко. С нашего двора
Когда у Рыжего (Андрея Григорьева-Аполлонова, далее АГА) угас отец, я плакал с ним. Будучи в другом городе.
Когда угас мой папа, АГА плакал со мной. В трубку телефонную.
Клянусь богами, если при мне вы хоть колкость отпустите в адрес этого парня, вам пиздец, я порешу вас.
И уж если такой жуир, фат и щеголь, как АГА, признается такому питекантропу, как я, что Матвиенко, спускающий подопечным все, окромя свинячества, кроме низостей, сыграл в его жизни решающую роль (то же, верно, касается Кирилла Андреева и Олега Яковлева), чего говорить обо мне, под его мелодику совершившем, может быть, самые значительные свои поступки.
Я так часто склоняю имена АГА и ИМ, что определенно добился катастрофически землистого цвета рож у их супостатов и оппонентов, копиистов и эпигонов (строго рассуждая, и у своих, у меня их тоже легион, что саранчи).
В день своего полтинника ИМ едва держался, чтоб не расплакаться. Были все. Даже Эрнст. Чего уж, даже я, до сорока лет неважно внимавший богу, а после внявший Его просьбам о дружбе.
Его лучшие песни великолепны, как мой слог, как вид с высоты ледника, как улыбка моего сына Даньки, как толстый кошелек, как игра хоккеиста Ковальчука, как «Доширак» в голодуху, как манеры Клинта Иствуда.
Перечитайте текст про хорошего человека.
Мы стоим на набережной, я говорю витиеватый комплимент, он – глаза в сторону, потерянная, робкая улыбка – внимает, я звонко завершаю осанну, он протяжно: «Да ла-а-дно!»; и в этом «да ла-а-дно!» весь Игорь Матвиенко, живой – уже легендарный, чего там! – ответ на полемику, есть ли у нас качественная поп-музыка. Многоречивость в данном случае неуместна, отвечаю: есть, я знаю ее много лет, на набережной однажды предо мной стояла.
Потом зарядил частый дождь, и я стал атаковать маэстро дурацкими вопросами известного толка: мол, какова она, природа сочинения, вот, например, густой дождик в сию секунду не навевает мотивчик?
А надо знать, что ничем так нельзя смутить ИМ, как допросом на тему «алхимия творчества». Спросишь его, бывало, как писались «Тучи» – и наблюдаешь физиономическое ухудшение.
Мы прозевали момент, когда главной музыкой в стране стала музычка для невротичных сентиментальных бандитов. И эти адепты и апологеты шансона будут утверждать без тени смущения, что их короли Трофим и Стас Михайлов поют не ради гонорара, а ради ответов на проклятые вопросы.
На вопрос, зачем он женится каждый год, продюсер Матвиенко ответил: «Количество браков переходит в качество». Ответил с саркастичной интонацией, а интонация, если кто не знает, это то, чем окрашено сознание. Правда приятный философизм для нынешней благоверной?
На съемках приснопамятных «Акул пера» горе-критики пытались задумчивого ИМ загнать в угол вопросами о ширпотребной музычке, это повторялось снова и снова, ИМ улыбался, и это не было снобизмом, это была уверенность, что нехитрая песенка про «Колечко» способствует нормализации кровяного давления. Понятно же, что песенка «Реви, реви» не для Реввы, не для впавших в разложение от сознания собственной значимости музщелкоперов, а для девушки из Самары, которая верует, что разложению можно противодействовать поцелуями. Во время танца в комнатке с постером «Отарушек интернешнл» в полстены.
Песни – центр его вселенной, артисты-детки, родня разной степени приближенности, и он хочет, чтобы его артисты сохраняли глубокую внутреннюю порядочность при любых раскладах.
Но это невозможно, чертов ты идеалист! Ведь ИМ, по сути, желал, очень желал спасти Игорька Сорина, но не сумел.
Игорька Сорина, и отчасти заслуженно, многие почитали человеком полувеликой святости, но ведь сгубила его гордыня. Был он человеком, как это сказать, поврежденного даром ума. Сохранение порядочности оказалось не подкреплено базисом практичности.
Коллизия между ними была обозначена ясно: ИМ полагает осторожность, основанную на морали, немалой частью доблести, а доблестный Сорин доблестью полагал культивирование неосторожности.
ИМ очень, очень, очень важно, чтобы его артист, независимо от возраста и цацок, объема мозгов и размера… бицепсов, был хорошим человеком.
Вот почему идеальнее тандема, чем у ИМ сложился с Колей Расторгуевым, не вообразить (как шутили мы с Аполлоновым, в некоторых культурах они считались бы помолвленными).
80 млн лет назад, когда заработавшему первые 80 млн грузинских лари ИМ было 80 млн раз наплевать на мнение журналистов, я на съемках сказал, что главная его песня (на тот момент) не «Комбат», но – «Главное, что есть ты у меня».
ИМ токмо производит впечатление человека, насквозь флегматичного; уж ежели его что зацепит – он известен своей снайперской реакцией.
Тут он коротко глянул на меня и улыбнулся: «Точно».
«Улицею нашей я вернусь однажды и скажу: „Родная, я тебя люблю“ – это из новой, про мои деревенские клятвы любить вечно и интуитивное понимание, что все на свете ради вот этой курносой.
И песнь у него такая есть «За тебя», так там даже гитарный рифф демонстративно служит охраной, грозной, мадригала.
Я, между прочим, эту песнь песней много раз использовал как боевую инструкцию, и раза два, напевая ее про себя, я одним грозным видом ускорял или вызывал к жизни у супостатов порыв облегчить кишечник.
Сила, мать его, искусства!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.