Командир полка
Командир полка
Принял я полк со жгучим желанием навести порядок. А как это сделать? Нужно наладить жизнь по Уставу, а для этого нужно разработать четкий распорядок дня. У нас в армии распорядок дня чуть ли не с суворовских времен — тот же подъем, физзарядка, утренний осмотр, завтрак, развод, занятия. Все впритирку, нет времени, чтобы построиться, пройти от казарм до столовой. Или взять, например, уход за техникой. Раньше на вооружении была винтовка, — на то, чтобы ее почистить и поставить в пирамиду, часа хватало вполне. А у меня в полку танки, стоящие в парке, до которого от казарм километр. Пока подразделение построишь, пока приведешь, вскроешь парк… Когда работать? Уже некогда! Я долго добивался того, чтобы адаптировать этот распорядок к современным условиям. Кроме того, за год я добился, чтобы на всех восемнадцати построениях в день, которые должны выполняться по Уставу, проводились проверки наличия личного состава. В таких условиях у солдата даже мысли не может возникнуть попытаться уйти в самоволку! Я ввел ежемесячное подведение выполнения распорядка дня с командирами рот и батальонов. В конечном итоге я знал все, что творится в полку. У меня было подсобное хозяйство, в котором находилось 500 свиней с поросятами и тысяча кур, и я бывал там каждый день. Один раз свинья принесла 12 штук поросят и не стала их кормить. Я собрал «женский совет» и попросил разобрать поросят и выкормить и жене говорю: «Тебе два поросенка». Действительно, выкормили! Конечно, не все принимали мои нововведения. На одном из первых совещаний командиров я заметил, что командир батальона Третьяков комментирует своим соседям мои слова. Я сделал ему замечание, но он не отреагировал. Тогда я попросил его уйти и больше никогда ни на каких совещаниях полка не присутствовать, поскольку я в нем не нуждаюсь. Проходит неделя, я работаю с заместителем командира батальона. Третьяков ко мне приходит:
— Как мне быть?
— Это твое дело, хочешь на Луну лети, хочешь отдыхай, я без тебя справлюсь.
Он пошел к начальнику политотдела дивизии. Мне звонит начальник политотдела:
— Что это ты мудришь?
— Я не мудрю, я к порядку приучаю. Зачем мне нужны невоспитанные командиры?
— Накажи, дай выговор.
— Нет, он мне не нужен. Можете перевести в другую дивизию.
Еще через неделю комбат взмолился:
— Что мне сделать, чтобы загладить вину?
— На очередное совещание ты приходишь, извиняешься перед офицерами за свое нетактичное поведение и извиняешься передо мной. Но больше, если еще такое повторится, разбираться не буду.
Действительно, на ближайшем собрании офицеров полка он выступил:
— Товарищи офицеры, прошу меня извинить за поведение на собрании. Командир полка правильно мне сделал замечание. Товарищ полковник, прошу меня извинить. Впредь такого не повторится.
А потом мы с ним подружились — он был хорошим офицером. К концу 1956 года на Военном совете армии при подведении итогов полк отметили как лучший в нашей армии. В то время были отличные роты, батальоны, а полков не было. Это объяснялось тем, что личный состав отличной части должен был иметь не менее 75 % отличных оценок по всем нормативам: от строевой до огневой подготовки. А полк — это две тысячи человек, 94 танка! Стать отличным — это надо изрядно попотеть! И вот на этом Военном совете встает вопрос о том, кто из командиров добровольно возьмется вывести свой полк в отличные. Кто ж на себя такую ношу добровольно повесит?! Все молчат.
Ко мне обращается командующий армией:
— Брюхов, а ты чего не берешь?
— Никто из командиров полков не берет, а что я, лучше всех, что ли?! Раз они не берут, и мне нет необходимости. Пусть у меня хорошие оценки, пусть у меня хороший полк, но сделать его отличным мешает ряд причин.
— Что же вам мешает?
— Я могу взяться, но мне должны не мешать работать.
Ух он и взвился!
— Смотрите на него! Это я, командующей армией, ему мешаю работать?! Он умнее всех нас!
Я спокойно выслушал эту тираду и продолжил:
— Товарищ командующий, представьте: я спланировал боевую подготовку на основании планов, которые разрабатывает ваш штаб. Программа очень напряженная, год под завязку забит мероприятиями. Тут вы приезжаете в полк. Значит, мне надо все бросать, вас встречать.
— А ты не встречай.
— Интересно, вы приезжаете два, от силы три раза в год, и я вас не встречай?! Хороший же я командир тогда буду! Я должен встретить.
— Ну, ладно, мы подумаем.
После окончания Военного совета командующий вызвал меня:
— Вот что, Брюхов. Мы посоветовались с Военным советом и решили принять твои условия. Но запомни — в апреле мы приезжаем и проводим проверку по всем правилам.
— Пожалуйста. На эти условия я согласен.
Я работаю, и действительно, никто ко мне не приезжает. Даже командир дивизии только проедет мимо, поинтересуется, как идут дела, но ничего не проверяет. Весной при проверке полк получил оценки «отлично» по всем дисциплинам, за исключением тактической и строевой подготовки. Следом приехала комиссия из штаба Группы, которую возглавлял первый заместитель Главнокомандующего генерал-полковник Якубовский. Комиссия подтвердила отличные оценки. При мне Якубовский доложил Гречко, что полк все дисциплины сдал успешно, но по строевой подготовке вместо положенных 75 % отличных оценок набирается только 73 %. Гречко его перебил:
— Ну что там?! Сотой не хватает! Ставьте, конечно, «отлично».
— Есть!
Вот так мой полк стал отличным.
После разгрома антипартийной группировки Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова[38] в июле 1957 года Хрущев приехал в Германию, чтобы проинформировать немецких товарищей о ситуации. Командующий тогда генерал Захаров попросил Хрущева выступить перед офицерским составом группы. Встречу назначили на 10 утра на стадионе под Берлином. Мне от Магдебурга ехать 3–4 часа, я встал в четыре часа утра и где-то в пять поехал. Сидим на стадионе, солнце припекает, а Хрущева нет ни в 10, ни в 11, ни в 12 часов. Наконец, к часу дня раздались крики: «Едут, едут!» Заявляется кавалькада машин. Выходит Хрущев в дымину пьяный, за ним Пик и Гротевальд. Захаров орет в микрофон: «Встать! Смирно!», бодрым строевым шагом подходит к Хрущеву и по полной форме докладывает, что офицерский состав собран и ожидает выступления. Слово предоставляется Верховному Главнокомандующему. Он начал с того, что извинился перед нами, объяснив, что по русскому обычаю «на посошок» в гостях надо выпить. «Какие у вас есть вопросы?» — Все молчат. «Ну ладно, если вопросов нет, то я знаю, что сейчас всех интересует вопрос об антипартийной группировке. Я вам расскажу. Вот Маленков — ну что это за член Политбюро? Когда его разоблачили, определили, что он бездельник. Встал вопрос, куда его деть. Вызвали на Политбюро. Он же министр энергетики. Задаем ему вопрос: „Вы выступили против партии, работали плохо. Как вы смотрите на то, чтобы пойти начальником электростанции?“ Он спросил: „Какой?“ — „Можно атомной, можно и гидро“. — „Наверно, на атомную лучше?“ Вот тут он узрел, что лучше. Там людей много, все автоматизировано. Это он хотел на пасеку без пчел! Ну тем не менее решили назначить директором Усть-Каменогорской ГЭС. Он спрашивает: „А где это, Усть-Каменогорск?“ Это меня министр энергетики спрашивает, где Усть-Каменногорск! Ну а Каганович? Он испугался так, что чуть в штаны не напустил. Просился на прием, клялся, что не виновен. Спрашивал, не собираются ли его расстреливать. Ну, вот Молотов — ну ладно… ладно… Молотова трогать не будем. В общем, надо заканчивать».
Встает Захаров: «На этом встреча с Главнокомандующим закончена». И, обращаясь к Хрущеву: «Товарищ Главнокомандующий, разрешите от имени офицерского состава Группы войск заверить вас, что мы выполним все поставленные задачи!»
Главнокомандующему: «Ура! Ура! Ура!» Откричали. Я сижу и говорю своему приятелю: «Захаров точно маршалом будет. Начальство таких ценит»[39].
А потом был октябрьский пленум «об усилении партийно-политической работы и воспитания личного состава», когда сняли Жукова. Приехал Председатель Президиума Верховного Совета Брежнев. Член Военного совета Васягин его представил, сказал, что «это член ЦК приехал обсудить сложный и важный вопрос». Нам разъяснили, что «в последнее время Жуков не считался с политорганами, принизил партполитработу, оскорблял людей. Я вас прошу критически оценить работу наших генералов и командующих, не стесняясь говорить о недостатках, грубости, хамстве».
Якубовский в это время только был выдвинут на должность первого заместителя Главкома Группы войск с должности командующего 1-й танковой армией. Он сидит в президиуме. Начинаются выступления, командиры дивизий: «Товарищи, воодушевленные решениями пленума… бла-бла-бла… мы приложим все меры, чтобы навести порядок. У себя мы проводим семинары…» и т. д. И вдруг выступает капитан, секретарь комсомольской организации полка:
— Товарищ член Военного совета, вот вы призывали здесь выступить откровенно. Вот до меня все говорили, что у нас нормально, но мероприятия не доходят до людей. Нам не удается выполнить все, что намечено. Ну а уж если на то пошло, то в президиуме сидит генерал Якубовский, и я не могу его назвать товарищем, это гражданин Якубовский. Посмотрите, что он творил в армии! Мат на мате, он забыл русский язык. Его же все боятся! Если, не дай бог, ЧП, он без разбору увольняет офицеров или отправляет в СССР. У него полная гауптвахта! Это не человек, животное, потерявшее человеческое обличие. Я считаю, что таким в армии места нет.
Под бурные аплодисменты он заканчивает. Потом выступил Толубко, только что принявший 1-ю танковую армию. Он выступил обтекаемо:
— Товарищ Якубовский, а ведь правильно выступил капитан. Я сейчас езжу по полкам и дивизиям и вижу, как люди разбегаются при виде машины командующего. Мне даже неприятно становится. Вас действительно боялись люди!
Якубовский ему это запомнил и, пока был Главкомом и замминистра[40], Толубко даже на округ не назначил. Я думал, что его песня спета, но прошли месяц или два, и все затихло. Вот тут я понял, что законности и порядка у нас нет, и пока мы со старших не будем спрашивать по всей строгости, с младших мы ничего не сможем спросить. Так оно и получилось в итоге…
Якубовский очень много пил, потому и умер в 64 года. Помню, что, когда он был первым замом, в 1957 году перед майскими праздниками он приехал на сборы командиров полков. Нашу дивизию только принял Иван Яковлевич Брайко: очень порядочный, человечный, хороший мужик. Мы Якубовского встретили вдвоем, показали ему боевую стрельбу, ротные тактические учения, батальонные. Более того, показали стрельбу танкового полка с закрытых позиций с корректировкой огня. Все это посмотрели, оборудование танкодрома — осмотр затянулся. Я зампотылу приказал приготовить обед в Доме офицеров и ждать. Только в четвертом часу Брайко сказал: «Товарищ генерал, разрешите пригласить вас на обед». — «Ну вот, наконец додумался!»
Сели мы втроем. Подали закуску. Официантка:
— Что будете пить: водка, коньяк?
— Коньяк.
Она наливает по рюмочке. Он на нее:
— Ты что? Ну-ка, дай сюда! — и бутылку по фужерам. Я смотрю, как он будет пить, а он фужер 150 граммов — залпом. Брайко чуть отпил и ставит, а я держу стакан, наблюдаю. Якубовский на Брайко:
— Ты что, сексот?
— Никак нет, товарищ генерал!
— Или больной?
— Никак нет!
— Тогда пей.
Выпили. Под первое вторую бутылку разлили. Брайко уже развезло:
— Товарищ генерал, расскажите, как в войну…
— Отвяжись, пей!
Под второе — третью бутылку. Я держусь, а Брайко уже пьяный.
— Товарищ генерал, давайте выпьем!
— Ты уже и так пьяный.
Поели, под кофе — четвертую бутылку.
— Ну, теперь кто сколько хочет! — И наливает себе граммов сто. Встает — как ни в одном глазу…
Надо сказать, что под конец жизни Якубовский кардинально изменился. Года за три до смерти, когда он уже был Главкомом Объединенных вооруженных сил Варшавского договора, он узнал, что смертельно болен, и его как подменили — он стал заботиться о людях, вникал в их проблемы, решал все вопросы, связанные с карьерным ростом и бытовыми проблемами. Надеюсь, что это раскаяние не было запоздалым…
Когда создавалась немецкая армия, нам было поручено наладить братские отношения с полком, который дислоцировался неподалеку. Немцы пригласили меня замполита и начальника штаба к себе в гости. Мы втроем поехали. Погуляли хорошо. Песен мы их не знаем, но потанцевали. Проводили нас тепло. На следующий день после обеда приезжает от них гонец и начальнику тыла вручает счет. Я говорю: «Что это?» — «Это счет за вчерашний вечер». — «Плати». Ответная встреча 23 февраля была у нас. Я начальнику тыла говорю: «Купи самого лучшего коньяка не по 9 марок как они, а по 27. Закуски, вин французких и итальянских. Короче, чем дороже, тем лучше». А надо сказать, немцы на свои практически не пьют. Могут сидеть в кабаке целый вечер с одной кружкой пива. А за чужой счет — это пожалуйста. Мы их пригласили, показали полковую самодеятельность, танцы не открывали. На следующий день я попросил начфина выставить им счет. Через несколько часов приезжает их начфин ко мне. Вежливо так: «Что-то немножко счет великоват». — «Хорошо, давайте посчитаем». Вызвал начфина. Все подсчитали. Все точно. Я звоню их командиру полка и в разговоре спросил про счет, он сказал, что, конечно, счет великоват, но он оплатит. Я говорю: «Вот что. Мы дружим?» — «Дружим. Вместе выполняем задачи». — «Так вот давай договоримся так по-нашему, по-русски. Мы приезжаем к вам — вы угощаете. Вы к нам — мы угощаем». Он обрадовался! С тех пор ездили в гости и никаких счетов.
После того как мой полк стал отличным, я уже надеялся, что перейду на освобождавшуюся должность начальника штаба моей же дивизии, однако практически на следующий день мне объявили, что приказом министра обороны я зачислен в Военно-политическую академию. Пришлось мне сдать полк и опять ехать в Москву учиться. Но при сдаче полка случился казус, едва не стоивший мне карьеры. Мне нравилось заниматься обустройством жизни полка, и за время моего командования мы построили новый парк, сделали новую циркулярную мойку и практически закончили аккумуляторную, не хватало только электромотора. Я не хотел уезжать, не убедившись, что все работы закончены: вызвал электрика полка и приказал ему поехать в Лейпциг, купить мотор. Он уехал и пропал. День его нет, второй день нет. Звонит командующий армией:
— Говорят, у тебя пропал капитан Дудин?
— Да, товарищ командующий, второй день нет.
— Почему не ищешь, не докладываешь?!
— Думаю, найду, куда он мог деться.
— Лично поезжай в Лейпциг. Пока не найдешь — никуда не поедешь. Ты знаешь, сколько от Лейпцига до границы?! Если он смылся, тебе и на полку будет «скучно», и в академию не возьмут!
В Лейпциге меня встретил военный комендант. Вместе с ним мы развесили фотографии, объехали больницы и морги, опросили кассиров на вокзале — как в воду канул! Куда он мог деться? Он никогда не пил: на праздниках вина половину фужерчика выпьет, и все. Кагэбист нам говорит:
— Давайте проверять проституток!
Жена этого Дудина всполошилась:
— Да не может он! У нас на этой почве все время размолвка идет, детей нет.
Тем не менее вызвали всех проституток. У них было деление на тех, кто русских принимает и кто не принимает. Опросили тех, кто принимает, — не было у них такого клиента. Куда делся? Пить не пьет, с бабами не особенно получается… Я в отчаянии вернулся в гарнизонную гостиницу. Гляжу, промелькнула тень мимо окна. Выскакиваю — он! Пьяный в дым. Пытаюсь расспросить — ничего не помнит. Промычал, что «был у женщины». Посадили его в машину и с немецким полицейским поехали по проституткам. Начали опрашивать тех, кто якобы русских не принимает, и действительно нашли ту, у которой он был. Полицейские ей говорит:
— Слушай, Марта, мы же тебя спрашивали. Ты же сказала, что русских не принимаешь!
— Я испугалась. Он у меня два дня жил. Я пришла домой, решила его вытолкнуть, но никак его поднять не могла — он пьяный был. Только к утру кое-как протрезвел, и я его выгнала.
— Он же не пьет! — встрял я.
— Ну да! Он 700 граммов корна, а потом мы с ним еще бутылку… ну и развлекались целую ночь.
— Так он же импотент?!
— Если бы все такими импотентами были…
Когда мы вернулись в полк, его даже не наказали, просто поругали, но смеху было!.. В общем, уезжал я со спокойной душой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.