Германия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Германия

После окончания академии все разъехались по разным округам и группам войск. Мне откровенно не повезло: я был назначен в Группу советских оккупационных войск в Германии старшим офицером оперативного отдела штаба 3-й механизированной армии. Без всякого желания поехал я в Вюнсдорф — мне хотелось командовать. Командиром полка я готов был ехать куда угодно, хоть на Северный полюс, но мне было сказано: «Тебе только двадцать восемь. Успеешь еще полком накомандоваться. Сейчас в Германии требуются старшие офицеры оперативного управления армии».

Тяжело прошло расставание с семьей. Конечно, холостяком я горя не знал, мне было трын-трава куда ехать, а тут приходилось оставлять жену и маленькую дочь. Тяжело было на душе. Провожали нас со слезами на глазах, как будто мы едем на фронт. А мы ехали в мирную страну, очень быстро вставшую на ноги. Прошло всего семь лет после окончания войны, а магазины Германии были завалены продукцией: трикотажем, обувью, шубами, мехами. Это для нас было дико… Как же так?! Мы победили, они побежденные, но у нас этого ничего нет, у них все это есть!..

В Вюнсдорфе мы разместились в общежитии, чудом не разрушенном в результате договоренностей между союзниками об уничтожении немецких военных объектов. Жили по двое в комнате: я с Северовым, а Лохматиков с Тягуновым. Мы друг друга хорошо знали по академии, так что не нужно было притираться. Работать мы начали, едва прибыв на место. Мне поручили разработать замысел и план проведения тактических учений 14-й механизированной дивизии, которой командовал полковник Соколов, будущий маршал[28]. Я с удовольствием включился в работу, ездил по полигонам, в дивизию. В общежитии по вечерам мы частенько выпивали. Поначалу больше пили ликеры — они подешевле, сладкие и крепостью градусов 60. Потом кто-то пустил слух, что ликеры понижают потенцию. Все сразу прекратили их пить, перешли на корн[29] и коньяк. Причем уже через месяц это стало происходить ежевечерне. Я сказал Лене, что каждый день я пить не могу, и стал делать перерывы, а он потом так и спился — талантливый, толковый мужик…

За два месяца (май и июнь) все работы по подготовке и планированию учений были выполнены. Я приехал в штаб армии на доклад, и меня принял начальник штаба армии Стогнеев. После моего доклада мы зашли к командующему армией, генералу, который во время войны командовал 18-м танковым корпусом.

Он сразу поинтересовался, где я служил.

— Под вашим начальством, — ответил я.

— Очень хорошо! Тогда будем продолжать служить. Ты молодой человек, энергии у тебя много. Военный опыт у тебя большой, дерзай! У тебя хорошая перспектива роста. Важно, чтобы ты работал по-настоящему.

Мы тепло поговорили, вспомнили войну, и я уехал с радостным чувством, что буду работать под командованием уважаемого мной офицера. Но буквально через несколько дней приходит телеграмма из штаба Группы войск с требованием явиться в управление кадров для беседы. Я слегка труханул — причина вызова была совершенно не ясна. Зачем я понадобился Главкому[30]? В чем провинился? Я волновался и побаивался, поскольку был уже наслышан о его крутом необузданном нраве.

Мне дали машину, и в назначенное время я был в штабе Группы. Принял меня начальник управления кадров полковник Домников. Он побеседовал со мной, посмотрел мое личное дело.

— Все, что требуется, есть. Все данные подходят. Еще и спортсмен… — сказал он задумчиво.

— А что требуется?

— Главком приказал найти ему офицера для особых поручений: чтобы он был молодой, окончил Академию бронетанковых войск, чтобы был спортсмен и чтобы во время войны имел приличную должность — не ниже командира батальона или заместителя командира полка. Так что собирайся, поедем на прием к Главкому.

— Нет смысла меня представлять. Я не хочу на эту должность, я категорически возражаю против моего назначения, — в сильном волнении ответил я.

— Ладно. Ему и скажешь, — спокойно парировал полковник.

— Конечно, скажу. Я просто хочу вас предупредить, чтобы потом ко мне не было претензий, — продолжал возмущаться я.

Я быстро привел себя в порядок, и мы направились к приемной. Там мы сели на стульях в коридоре, ожидая, когда нас вызовут. Народу много, суета, беготня, кого-то вызывают. За столом сидел высокий сухощавый майор Судаков. Он каким-то чутьем угадывал и выхватывал из кучи телефонов нужную трубку, отвечал на вопросы, то и дело бегал по вызову к Главкому, уточнял данные, готовил справки, направлял в кабинет Чуйкова генералов и офицеров. Перед тем как войти в кабинет, каждый волновался, суетливо еще и еще раз пробегая глазами документы и, почтительно открыв дверь кабинета, скрывался за ней. Ожидающие на креслах и диванах приемной нервничали. Вся эта обстановка на меня подействовала удручающе. «Нет! Это не для меня!» — подумал я. Вызвали нас на 10 часов. Сидим час, два, три — нас не принимают. Прием закончился. Вдруг распахивается дверь. Все вскочили, замерли, подобострастно вытянулись. Быстро и решительно вышел Чуйков. Он был атлетически сложен, из-под густых нависших бровей сурово смотрели два колючих глаза. Волевое лицо выражало неприязнь и досаду. Он был явно не в духе. Следом понуро шли несколько генералов. На ходу бросив что-то начальнику штаба Группы, он направился к выходу, но, увидев Домникова, раздраженно спросил:

— А ты чего сюда пришел? Что тебе нужно? Я же тебя не вызывал.

— Товарищ Главнокомандующий, вы же мне поручили подыскать офицера для особых поручений!

— Где он?

Я маленького роста (164 см) и весил 58 килограммов, хотя форма на мне сидит ладно, подтянутый и стройный. Но я стоял рядом, а он на меня не обратил внимания.

— Вот этот.

Чуйков перевел свой тяжелый взгляд на меня. Я сразу понял, что я ему не понравился. Пауза затянулась. Потом он оторвал от меня свой взгляд и бросил:

— Ну, ладно. Пошли, зайдем. — Он стремительно развернулся и пошел к кабинету, мы следом. Кабинет еще больше подавил меня своими огромными размерами и роскошью. Я оробел.

У тыльной стены стоял массивный стол из темного дерева, покрытый зеленым сукном, поверх которого лежало толстое отполированное стекло. На столе было огромное количество телефонов. В левом углу кабинета стоял сейф, а рядом с ним располагалась дверь в комнату отдыха. Справа стоял длинный стол для заседаний, с придвинутыми к нему стульями.

Чуйков подошел к столу, снял фуражку, сел за стол.

— Сколько вам лет? — уперся он в меня взглядом.

— 28.

— Когда окончили академию?

— В этом году.

— Какая должность была во время войны?

— Командовал батальоном. После войны еще два года командовал батальоном в Австрии.

— Желаешь на должность, которую тебе предложили?

— Не понял вопроса.

Начальник управления кадров предупредил меня, чтобы я не говорил, что знаю, на какую должность меня назначают.

— Что, начальник управления кадров не говорил?

— Да, говорил, но я не пойму, что за должность.

— Ко мне, офицером для особых поручений.

— Откровенно?

— Да ты что, непонятливый, что ли?! — возмутился Главком.

— Никогда непонятливостью не отличался, — твердо ответил я.

— Тогда чего ты начинаешь лишние вопросы задавать?!

— Откровенно? — еще раз спросил я.

— Я тебя вызвал сюда дурака валять, что ли?! — начал гневаться Чуйков.

— Тогда я не желаю, — собрав волю в кулак, произнес я.

Видимо, он не ожидал такого ответа. Ярость его была безмерной. Я сам не робкого десятка и к своим годам успел много испытать, но тут легкий холодок страха побежал у меня по спине. Чуйков с размаху грохнул кулаком по столу. Матом он ругался хорошо…

— Домников, посмотри на этого сопляка, у него молоко на губах не обсохло, а он уже не желает! В армии нет такого слова! Где ты нашел?! Покажи мне хоть в одном Уставе — «не желаю»?! Куда нужно, туда и пошлют! Куда прикажут, там и будешь работать! Это что тебе, колхоз, тебя зовут туда бригадиром? — ревел Чуйков. — Понял?!

Я молчу.

— Что ты молчишь? — чуть сбавив тон, спросил он.

— Я свое мнение не изменил, — как можно тверже ответил я.

— Где приказ?! — грозно потребовал Чуйков.

Домников, опытный кадровик, заранее подготовил проект приказа о назначении, который не глядя и подписал Главком.

— Завтра утром быть на службе! — немного успокоившись, повелительно распорядился он, встал из-за стола и, не прощаясь, вышел.

Так неожиданно решилась моя судьба. Возможно, это назначение не состоялось бы, поскольку с первого взгляда я ему не понравился, но мой отказ задел самолюбие генерала.

Генерал-адъютант Шувылин, вошедший в кабинет, вернул меня к действительности:

— Не переживай и не расстраивайся. Работа интересная, живая, она захватит тебя. Машину я вызвал, поезжай в Вюнсдорф, забирай свои пожитки и возвращайся.

Приехав в Вюнсдорф, я доложил начальнику штаба армии, что переведен к Чуйкову. Он меня отругал:

— Ты чего сопротивляешься?! Будешь работать вместе с Главкомом, будешь на виду. Если вы сработаетесь, у тебя перспектива будет значительно лучше, чем здесь.

Утром я уже восседал за столом приемной. Встретил Чуйкова, поздоровался. Он оглядел меня с ног до головы:

— Вот он, «не желает»! Будешь работать!

— Слушаюсь.

Позже, заслушав доклады командующих армией и переговорив с Москвой, он вызывает меня:

— Ну, вот что. Приказ подписан, будем работать. Вот тебе мои условия: во-первых, никогда, ни при каких условиях меня не обманывать. Говорить правду и только правду, какая бы горькая или какая бы хорошая она ни была. Во-вторых, я прошу, чтобы те поручения, которые я тебе даю, были выполнены точно и в срок. В-третьих, видишь стопку корреспонденции? Все письма от министра обороны и до личных просьб и жалоб военнослужащих лежат в ней. Все эти документы ты должен знать так же, как и их составитель. Тебя никто не торопит: подготовил, доложил, но если у меня возникнут вопросы, ты должен на них ответить. Понятно?

— Все понятно.

— Больше у меня никаких требований.

Надо сказать, что Чуйков в то время был очень занят, поскольку был не только Главнокомандующим, но и членом Совета оккупационных войск Германии (СОВГ), в которую входили представители всех союзных держав. Он день работал в Группе, а день в СОВГ. Рабочий день у него начинался в 10 часов утра, а заканчивался иногда в 3 часа ночи с перерывом на обед и сон с 16 до 18 часов. Трудился Чуйков, не считаясь со временем, не щадя сил и здоровья. Утром взбадривался часовой зарядкой, верховой ездой или игрой в теннис с начальником охраны. Я приезжал на час раньше, разбирал документы. К десяти появлялся Главком. Уточнив текущую обстановку в войсках группы и переговорив с Москвой, он брался за почту: внимательно все просматривал и по каждому документу или частному письму принимал конкретное решение и писал краткую исчерпывающую резолюцию. После работы с корреспонденцией он принимал генералов и офицеров группы, решал служебные вопросы. Часто Чуйков выезжал в войска. Меня поражали его терпение, внимательное отношение и конкретика в решении всех вопросов. В его жизни не было мелочей. Это дисциплинировало и нас, его подчиненных. При этом он никому никогда не прощал неправды, неточных, а тем более ложных докладов. Человек, допустивший такую ошибку, переставал для него существовать.

В 1952 году в авральном порядке строилась прямая подземная линия связи Москва — Берлин. За ее прокладку и работу на территории ГДР отвечал лично Главком. 31 декабря начальник войск связи Группы доложил Чуйкову о том, что все работы завершены. Чуйков доложил министру обороны и в Генеральный штаб. Поздно вечером, за несколько часов до Нового года, раздался звонок «ВЧ»[31]:

— Товарищ Чуйков, Хозяин выражает вам свое недовольство. Он хотел лично переговорить по прямой связи с Вильгельмом Пиком[32], но связь не работала…

Чуйков побледнел, потом побагровел от бешенства. По резкому, продолжительному треску вызова я понял, что случилось что-то неладное, и вбежал в кабинет. Впервые я увидел столь разъяренного Главкома. В приступе буйства он орал, перемежая слова потоком нецензурной брани:

— Срочно! Немедля! Сию же минуту ко мне генерала К…!

Я бросился выполнять приказ. Позвонил на квартиру начальника связи группы.

— Товарищ Брюхов, — с трудом услышал я ответ, — передайте Главкому, что я болен. У меня высокая температура, и врачи уложили меня в постель.

Я доложил Чуйкову, но ответ еще больше взбесил его:

— Я же приказал! Живого или мертвого доставить ко мне!

Я выскочил за дверь, как ошпаренный, и по телефону предупредил генерала, что выслал за ним машину. Вскоре этот сильно больной человек появился на пороге приемной. Лицо его пылало, пот градом катился по лицу.

— Что случилось? — чуть слышно проговорил он.

— Я не в курсе. Проходите в кабинет.

Даже через закрытую дверь было слышно, как беспощадно Чуйков распекал генерала, оскорбляя и унижая его. Выплеснув злобу, Главком выгнал начальника связи из кабинета. Убеленный сединами боевой генерал, тяжело шаркая ногами по ковру, еле двигался к выходу. Я помог ему добраться до кресла. Сев в него, он безжизненно откинулся на спинку; голова свалилась набок, по морщинистым щекам вместе с потом текли слезы. Я подал ему стакан воды. Смочив губы, генерал отстранил его и, посидев минут десять, с трудом встал и, отказавшись от моей помощи, побрел к выходу. Мне было жаль этого человека…

Вскоре раздался звонок из Москвы, который я переключил на Главкома:

— Василий Иванович, спасибо, связь работает. Хозяин переговорил с немецкими товарищами…

Оказалось, что работы по установке оборудования были выполнены в срок, о чем генералу доложил его заместитель. Тот, лично не проверив, доложил Главкому, но на одной из подстанций связисты замешкались и чуть позже включили линию. Тем не менее участь начальника связи группы была предрешена. Вскоре на его место прибыл другой генерал.

Грубость и хамство удивительным образом уживались у Чуйкова с добротой и простотой. Однажды в выходной день, под вечер, мы возвращались с охоты и обогнали автомобиль «БМВ». Судя по зигзагам, которые он выписывал на дороге, за рулем сидел пьяный водитель. Мы остановились, и Чуйков послал меня узнать, чья это машина и кто в ней едет, а сам, не утерпев, пошел за мной следом. В машине за рулем не сидел, а буквально лежал пьяный водитель из Военторга. Рядом сидел сильно подвыпивший офицер, а на заднем сиденье вповалку лежали три пьяных лейтенанта. Увидев генерала, молодой лейтенант вылез из машины и, стараясь устоять на не слушающихся его ногах, заплетающимся языком стал докладывать:

— Товарищ генерал…

Чуйков не стал его слушать и твердо и спокойно сказал:

— Садитесь в машину и ждите. За вами приедут.

— Никак нет! — хорохорился лейтенант. — Я трезв, могу вести машину. Я имею любительские права, а это значит, могу любую машину водить…

Последние слова развеселили Главкома. Он повернулся ко мне:

— Сделай так, чтобы машина не тронулась с места.

Я снял трамблер, и мы уехали, а вернувшись к себе, я послал коменданта с машиной забрать офицеров. Утром в комнате для задержанных я сообщил лейтенантам, кто их задержал. Они сникли и походили на провинившихся школьников. После этого я доложил Чуйкову, предварительно подготовив записки об арестованных.

— Зачем их сажать на гауптвахту? — спокойно сказал Главком — Не нужно портить им службу. И командира предупреди, чтобы не наказывал их.

Чуйков был заядлым охотником. Я тоже очень любил охоту, но когда в течение года ты каждый выходной ездишь охотиться, это надоедает. А мы ездили именно каждый выходной — то за уткой, то за оленем, то за кабаном. Надо сказать, что на охоте Чуйков терпеливо выслушивал указания егеря по мерам безопасности, безропотно стоял на номере, куда его ставили, и своевременно реагировал на все сигналы. Здесь он был охотник, а не Главком, — равный среди всех.

С особой любовью и уважением Чуйков относился к солдатам. Им он многое прощал и часто защищал от правосудия, если для этого была хоть малейшая возможность. Это чувство глубокой привязанности к ним, видимо, родилось в годы войны. Он еще тогда берег солдат и без нужды не бросал их в огненное пекло. В подтверждение своего мнения приведу один рассказ Чуйкова о выработке решения по ликвидации окруженной группировки противника в Сталинграде.

На заседание Военного совета, который проводил представитель Ставки Верховного Главнокомандования главный маршал артиллерии Воронов, были приглашены командующие фронтами и армиями, участвующими в предстоящей операции. По очереди шли доклады с предложениями по уничтожению окруженной группировки. В ходе обсуждения Воронов неожиданно обратился к Чуйкову:

— А каково ваше мнение, товарищ Чуйков?

— Товарищ маршал, я считаю, что тратить силы и время на уничтожение группировки не стоит. Армия Паулюса окружена, войска внешнего кольца окружения успешно наступают и далеко продвинулись вперед. Окруженная группировка обречена — горючее продовольствие и боеприпасы у нее на исходе. Если они и дальше будут оставаться в котле, то сами подохнут от голода и болезней. Если попытаются вырваться, то им придется бросить все тяжелое вооружение. Голодные, они по морозу далеко не уйдут. Если же мы попытаемся их уничтожить, то, опираясь на подготовленные позиции, они будут драться до последнего — терять им нечего. Поэтому я предлагаю простой план. Использовать все инженерно-саперные бригады фронтов. Огородить окруженную группировку проволочным ограждением в два кола, повесить таблички с надписью: «Осторожно! Здесь находятся вооруженные фашистские военнопленные». Оставить для охраны 2–3 стрелковые дивизии, а остальные войска бросить на развитие успеха и гнать фашистов за Днепр.

По словам Чуйкова, среди присутствовавших поднялся шум, гам, негодование, послышались оскорбления. Воронов успокоил всех:

— Вы, товарищ Чуйков, как всегда, рассчитываете на оригинальность, но это глупо и несерьезно.

— Вы же спрашиваете, я вам докладываю свое мнение. Решать вам.

История не имеет сослагательного наклонения, однако думаю, что исход весенних боев 1943 года был бы иным, прислушайся Воронов к предложению Чуйкова…

Боевая подготовка в Группе войск шла своим чередом. Регулярно проводились войсковые, командно-штабные учения и штабные тренировки. Чуйков отлично разбирался в оперативных и стратегических вопросах, имел богатый опыт руководства войсками, цепкую память и светлую голову. Но часто ему недоставало такта, выдержки и умения выслушать пусть и не совсем удачный доклад.

Ранней весной 1953 года проводились фронтовые командно-штабные учения. Мы поехали на командный пункт 1-й танковой армии, командовал которой генерал-лейтенант П. Д. Говоруненко, под началом которого я служил во время войны. Пока ехали, мне вспомнился февральский день в Венгрии, когда Говоруненко покровительственно заявил, что готов помочь нам, молодым офицерам, разобраться во всем, «кроме, может быть, высшей математики». Мне хотелось увидеть, каким командармом стал мой бывший командир, — я был уверен, что он успешно отчитается перед Главкомом.

На командном пункте, расположившемся в живописном лесу, Чуйкова встретил располневший Говоруненко. Сопровождая Главкома, командарм суетился, лебезил, заискивающе задавал неуместные вопросы. Чуйков молча вошел в просторную штабную палатку и сразу начал заслушивать доклады об обстановке:

— Разведка готова доложить данные о противнике?

— Так точно.

— Тогда докладывай.

Начальник разведотдела начал докладывать, запинаясь. Чуйков делает первое замечание, — тот совсем теряется. Второе замечание, — тот почти замолчал. Чуйков разозлился:

— Ты что, ничего не знаешь?

— У меня все написано.

— Ты должен знать без всяких записей. Кто докладывает следующим?

— Начальник оперативного отдела, за свои войска.

— Свои-то войска знаешь, наверное?

— Так точно, — доложил офицер, но в процессе доклада тоже растерялся.

Чуйков вышел из себя:

— Командарм, как же ты готовишься к принятию решения, когда у тебя такие помощники? Что они тебе внятного могут сказать? Как ты будешь решения принимать? Ты тоже ничего не знаешь! Ни хрена ты не готов, ничего ты не знаешь. Как же ты армией командуешь?! Хорошо послушаем, что ты там нарешал.

К моему удивлению, свой доклад Говоруненко начал робко, неуверенно. Чуйков часто обрывал его, что еще больше выбило командарма из равновесия. Под конец он совсем растерялся и глупо моргал глазами, походя на школьника, не выучившего урок. Я смотрел и думал: «Вот она, армейская действительность: ты начальник — я дурак. Я начальник — ты дурак». Чуйков прервал доклад, подошел к карте, на которой было отображено решение, сорвал ее:

— Учение отменяется. Вам двое суток на подготовку. Через двое суток приеду, проверю. — И вышел.

В молчании мы поехали по узким немецким дорогам на командный пункт 3-й армии под Магдебург. Впереди, на правом сиденье, сидел угрюмый, насупившийся Чуйков, за рулем был его водитель Хмелев, который возил Чуйкова еще со Сталинграда, сзади сидели я и ординарец. Ехали мы быстро. Впереди показалась небольшая армейская колонна нестройно идущих автомашин. Слабо подготовленные водители вели тяжелые грузовики неуверенно, стараясь придерживаться осевой линии, заданную скорость и дистанцию не выдерживали. Обгонять машины на узкой дороге практически без обочины, обсаженной мощными черешнями, даже такому опытному водителю, как Хмелев, было трудно. Рискуя столкнуться или с машиной, или с придорожными деревьями, он тем не менее обогнал несколько грузовиков. Вижу — Чуйков заводится, начинает нервничать, затем ерзать на сиденье, то подаваясь вперед, то откидываясь назад. Шея его побагровела. Наконец он взрывается:

— Обгоняй!

— Как я их обгоню, если они так идут? Разобьемся, — спокойно отвечает водитель.

— Обгоняй и не рассуждай! — грозно крикнул Чуйков. Но Хмелеву опять не удалось обогнать грузовик, который вилял по шоссе. Оборачиваясь ко мне, Чуйков орет:

— Стреляй!

— Как стрелять? — спрашиваю я. — У меня и пистолета нет.

— А на кой … ты со мной ездишь тогда?! — И тут же набросился на ординарца:

— И у тебя нет оружия?!

— Никак нет! Есть! — испуганно ответил тот.

— Стреляй!

— Куда стрелять, товарищ Главнокомандующий?!

— По колесам, по скатам! — уже просто вопил разъяренный Чуйков.

Я тихо шепнул ординарцу:

— Стреляй ниже, по дороге.

Так, ведя стрельбу из пистолета, мы с трудом обогнали все машины.

— Стой! — заорал Чуйков. Хмелев, чуть проскочив вперед, перекрыл дорогу. Передняя машина колонны, затормозив, остановилась. Чуйков выскочил из машины и бегом направился к правой двери грузовика, где должен был сидеть старший колонны. Полы шинели развевались, фуражка сбилась набекрень, лицо исказилось в лютой злобе. Он со всей силой рванул дверцу машины на себя и онемел от удивления. Голова колонны ушла вперед, это был всего лишь разрыв в ней. Вместо начальника колонны сидела молоденькая и довольно симпатичная девчонка, державшая на коленях пишущую машинку. Главком на какое-то мгновение даже потерял дар речи и, как рыба, вытащенная из воды, искаженным от злобы приоткрытым ртом хватал воздух, ноздри его дико раздувались. Плохо соображая и с трудом подбирая слова, он взревел:

— А это еще что за б….?!!

Перепуганная насмерть девчонка еле слышно пролепетала:

— Товарищ генерал, я не б…., я машинистка.

Чуйков подскочил, как ужаленный, и, яростно стуча кулаком по подножке и растягивая слова, ревел:

— Все равно! Все равно б….! — Затем, словно опомнившись, он бросился, огибая машину, к водителю, рванул дверцу. Молодой пацаненок, наверное, впервые увидев так близко столь разъяренного генерала, как мешок, вывалился из кабины. Чуйков с силой схватил его за плечи, поднял и, рыча, потребовал:

— Права, давай права, подлюга!

Водитель трясущимися от страха руками с трудом расстегнул пуговицу пухлого кармана гимнастерки. На асфальт посыпались документы, письма, фотографии родных и близких. Чуйков, не выдержав, оттолкнул солдата. Тот еле устоял на ногах. Наклонившись, он копался в ворохе выпавших бумаг, нашел права, попытался их разорвать, но дерматиновые корочки не поддавались. Тогда он схватил один конец зубами, а другой рванул обеими руками. Права треснули и разорвались на две половинки, он швырнул их в сторону. После этого его гнев сразу схлынул, и Чуйков уже спокойно пошел к машине, на ходу буркнув:

— Поехали…

Все это время я стоял рядом и поражался происходившему: «До какого же скотского состояния может дойти человек? Что с ним делает власть, необузданная, бесконтрольная…»

Чуйков, успокоившись, осматривал окрестности, о чем-то думая. Через некоторое время он сказал:

— Узнай, кто командир, и посади его под арест на пять суток.

Недалеко от Магдебурга, у населенного пункта, в котором располагался штаб армии, нас встретил молодой, шустрый подполковник, офицер разведотдела:

— Товарищ Главнокомандующий, я прибыл для вашей встречи.

— Раз прибыл, тогда веди. — Надо сказать, что Чуйков хорошо знал расположение войск и часто не нуждался ни в карте, ни в сопровождающих. А вот подполковник, петляя по узким, извилистым улочкам деревни, завез нас в тупик. Чуйков чертыхнулся, но, к нашему удивлению, не рассердился.

— Разворачивайся обратно, — обратился он к водителю. — Найдем штаб и без него.

На командном пункте Главкома встретил командарм генерал-лейтенант Андреев, внешне неуклюжий и словоохотливый генерал. Они обнялись. На вопрос Андреева, встретил ли нас офицер, Чуйков буркнул:

— Да, встретил.

Заслушивание здесь прошло спокойно и быстро. Чуйков был рассеян, быстро утвердил решение командарма, и, пообедав, мы уехали.

Прошло несколько дней. Возвращаясь с работы, Чуйков спрашивает:

— Посадил командира?

— Так точно!

Немного подумав, Главком добавляет:

— Отсидит, посади замполита. Пусть подумает, как надо воспитывать личный состав.

Многие большие командиры, наводя страх на подчиненных, часто сами лебезили и пресмыкались перед вышестоящими начальниками. Но Чуйков был не таков. Он был крут, тверд и решителен в отстаивании своего мнения. Кроме того, если бы все относились к расходованию выделяемых на армию государственных средств так, как он, то проблем у нас было бы меньше.

Помню, было много жалоб от семей офицерского состава дивизии, расположенной в городе Галле. Мы поехали туда разбираться. Главком попросил собрать в доме офицеров жен офицерского состава и обратился к ним с речью:

— Я получил много жалоб от вас на условия проживания. Действительно, вы живете в коммунальных квартирах, где каждой семье выделяется одна комната. Жить в таких условиях тяжело, но давайте посмотрим на этот вопрос по-государственному. Ваши мужья направлены служить в Группу войск на три года с последующей заменой. Они получают двойной оклад, паек высококачественными продуктами и отпуск 45 дней. Таких льгот не имеют военнослужащие в СССР. Вы все приоделись, приобрели вещей не только для себя, но и для семьи, и для близких родственников. Да, можно строить здесь жилье, но зачем, когда у нас на Родине восстановление после войны идет с таким трудом?! Кроме того, поймите, мы — оккупационные войска, находящиеся на территории Германии временно. Рано или поздно, но мы отсюда уйдем и все бросим. Так зачем же мы будем строить и оставлять немцам?! Ну и в конце хочу предложить: если кому-то тяжело, то прямо сейчас скажите мне откровенно, пишите рапорт, я прямо здесь его подпишу, и вас отправят домой досрочно.

В ответ — тишина.

И еще один пример. Рядом со штабом Группы находился спортивный стадион, а рядом с ним два плавательных бассейна, зачем-то взорванных нами после войны как «военные объекты». Поскольку за стадионом не ухаживали, то постепенно он обветшал — поле было покрыто сетью тропинок, ограда частично поломана. Чуйков приказал привести его в порядок, сделать трибуны, восстановить газон. Помощник Главкома по боевой подготовке и начальник физподготовки и спорта Группы подготовили смету. «Физкультурник» спокойным голосом доложил Главкому, что нужно поле распахать, утрамбовать, засеять, установить разбрызгиватели, купить лес, построить трибуны, требуется восстановить бассейны. На все эти работы необходимо пять миллионов марок. Чуйков, услышав сумму, раскипятился:

— Вы кто?! Физкультурник или пастух какой-то?! Пять миллионов! Вы понимаете, что такое пять миллионов?! Это же государство наше должно заработать эти деньги! Вот что: я уезжаю в Москву на две недели. Вернусь, чтобы стадион был приведен в порядок. А ты, спортсмен, — повернулся он ко мне, — будешь контролировать и добиваться, чтобы мой приказ был выполнен. Не будет — накажу. Все! Можете идти!

Пришлось нам «изыскивать внутренние резервы»! Связались со штабом ВВС, попросили прислать аэродромную технику и семена. Взрыхлили футбольное поле, засеяли травой, укатали, поставили разбрызгиватели воды. Привезли шлакоотходы, смешали с песком, засыпали беговую дорожку. Саперы построили трибуны, поставили ворота, покрасили. С бассейнами мы, конечно, ничего сделать не могли, но Чуйков и не требовал. К возвращению Главкома работы были закончены. Он посмотрел:

— Ну вот! А то им 5 миллионов денег надо! Очумели! В стране не хватает денег, армия и так проедает очень много. А они еще хотят здесь строить!

В июне 1952 года с должности начальника Генерального штаба ВС СССР на должность начальника штаба группы прибыл генерал-полковник Штеменко. Говорили, что он не был снят с должности, а был направлен в войска «с целью приобретения опыта руководства соединениями». Надо сказать, что пробыл он на новой должности недолго, но за короткое время добился того, что штаб Группы войск стал работать, как хорошо отлаженный механизм. Легче стало и Главкому, прекратились авралы, нервотрепка, меньше стало разносов. До Штеменко начальником штаба был генерал Иванов. У нас в ходу был такой афоризм: «Служу уже 20 лет в армии. Из них 15 лет перед приемной у начальника штаба Иванова». Это был неглупый человек, но больше всего на свете он любил себя. Очень внимательно он следил за своим здоровьем: всегда работал не более восьми часов в день и возил за собой корову, чтобы пить парное молоко. Он вызывает, назначает встречу, а сам поехал купаться. Поэтому у него в приемной все время толпились люди, которые ожидали приема иногда по нескольку дней. Когда прибыл Штеменко, буквально через неделю приемная опустела. Он расписал всем, кому когда прибывать с докладом, и строго выдерживал это время.

Был и такой случай: в конце 1952 года Чуйков уехал в войска, я остался в штабе при Штеменко. Днем наша ПВО сбила американский самолет, вылетевший за пределы предоставленного коридора в Западный Берлин, и он упал на нашей территории. Американцы тут же заявили ноту протеста, и Штеменко сразу принял решение: за одну ночь с обломков сняли стволы пушек, отвезли на полигон, отстреляли, собрали гильзы и поставили их на место. Дело представили таким образом, что иностранный самолет мало того, что вылетел за пределы коридора, так еще и открыл огонь по нашим самолетам и был сбит ответным огнем. И все это было проделано за одну ночь! Вот таким организатором был Штеменко[33].

Убыл он так же внезапно, как и прибыл. Как предполагал Чуйков, а затем подтвердили офицеры Генерального штаба, перевод Штеменко обратно в Москву на должность первого заместителя начальника Генерального штаба было совершен по просьбе Берия. Позднее, в 1953 году, когда после смерти Сталина началась борьба за власть, Берия попросил Штеменко доложить ему дислокацию армейских частей и соединений вокруг Москвы. Сделать это он мог только с разрешения министра обороны или начальника Генерального штаба, но в результате Штеменко сделал это без их разрешения. Говорили также, что в списках Берия он значился как новый министр обороны. Когда Берия расстреляли, прошла волна увольнений и перемещений в руководстве Вооруженными силами. Попал под этот каток и Штеменко. Мне врезался в память текст приказа: «В связи с тем, что теоретическая военная подготовка и практический опыт генерала армии Штеменко не соответствуют его воинскому званию и занимаемой должности, понизить в звании до генерал-лейтенанта, назначить на должность заместителя командующего Приволжским военным округом. Впредь использовать на должностях не выше округа». Забегая вперед, скажу, что в 1953 году, после событий в Германии[34], я по поручению сменившего Чуйкова на посту главкома генерала Гречко ездил в Москву к нему на квартиру, располагавшуюся на Садово-Кудринской. У входа в подъезд я встретился со Штеменко. От рослого подтянутого бравого генерала с холеным лицом и пышными усами ничего не осталось. Я увидел поседевшего, похудевшего и сильно постаревшего генерал-лейтенанта. Я узнал его сразу, но он даже не посмотрел на меня — шел отрешенно, глядя перед собой и никого не замечая[35] …

В мае 1952 года на столе зазвонил звонок — вызывал Главком. Я вошел в кабинет:

— Слушаю вас, Василий Иванович.

— Василий Павлович, ты знаешь, что сегодня самолетом прибывает новый Главком генерал Гречко. Бери две-три машины и поезжай на аэродром: встретьте его, предварительно уточнив время прилета. Он едет с женой, а дети и порученец прибудут позже. Проверь гостевой домик и размести его там.

Выслушав Чуйкова, я предложил:

— Василий Иванович, может, лучше встретит Гречко один из ваших замов?

— Поезжай, а заместители после с ним познакомятся. Я считаю, ты вполне справишься с этой миссией.

— Слушаюсь! — Я вышел, отдал необходимые приказания и поехал на аэродром. И тогда, и сейчас меня удивляло отсутствие не только дружбы между бывшими командующими армиями и фронтами, но даже элементарного уважения друг к другу. Никто из главкомов лично не встречал крупных военачальников, прилетавших на отдых, — за исключением тех случаев, когда их связывали родственные отношения. Так, например, Чуйков лично встречал маршала Тимошенко, поскольку его дочь была замужем за сыном маршала.

По дороге я подумал, что все же лучше бы поехал член Верховного совета или начальник штаба Группы войск, — мелковат я для этой миссии… Приехав на аэродром Шенефилд, я осмотрелся, уточнил время прилета. Вскоре приземлился самолет. Пассажиры спустились по откидному трапу. Их было не много, поскольку офицеры жили без семей, и летевших в Группу и обратно было мало. Летевший в салоне для важных персон генерал-полковник Гречко, рослый, сухощавый, подтянутый, с каменным выражением лица, появился одним из последних, а следом за ним шла его уже порядочно располневшая супруга Клавдия Владимировна. Летчики помогли ему вынести два чемодана.

Подъезжаю, докладываю:

— Товарищ Главнокомандующий! Подполковник Брюхов, офицер для особых поручений Главкома, прибыл для вашей встречи.

Гречко посмотрел на меня с высоты своего почти двухметрового роста. В его взгляде чувствовалось презрение. Жена тут же прокомментировала: «Вот тебе и встреча… Я говорила, чтобы ты позвонил. Вот и получай!» Гречко промолчал, но побагровел, желваки на лице зашевелились. Он процедил сквозь зубы: «Вези, куда приказали». — «В гостевой домик. Там хорошо, уютно. Вокруг небольшой сад. Тихо, удобно…» Мы все погрузились в одну машину: я сел на переднее сиденье, Гречко с женой — сзади. Ехали молча: говорить не о чем, да и неуместно.

Разместив нового Главкома в чистеньком, уютном, красивом немецком особняке, я передал Гречко желание Чуйкова с ним встретиться, на что получил резкое:

— Во встрече я не вижу надобности. Когда соберется и уедет, тогда доложите мне и поедем в штаб.

Я откланялся и постарался быстрее убраться восвояси и вскоре доложил Чуйкову, что разместил нового Главкома и отдал необходимые распоряжения по его обслуживанию. Вскользь я упомянул, что Гречко от встречи отказался.

— Ну и хорошо, не велика птица, обойдемся. А вас, Василий Павлович, я прошу помочь мне собраться. Уложите все вещи. Проследите и отправьте вагон на станцию Икша. — Он замолчал и, немного подумав, продолжил: — Василий Павлович, поедем в Киев со мной, порученцем?

— Товарищ Главнокомандующий, вы же знаете, что я не хотел на эту должность. Разговор, наверное, помните. И сейчас не хочу.

— Куда ты хочешь?

— Я хочу командовать полком.

— Поедем, я тебя там назначу командиром полка.

— Я понимаю, что вы можете это сделать. Но за это мне обязательно нужно будет у вас прослужить порученцем год, а то и два. Зачем мне терять время?

— Логично. Ладно, коли ты не хочешь ехать со мной в Киев… Тогда останьтесь на этой должности хотя бы месяцев пять-шесть. Гречко Группу совсем не знает, ему первое время после внутреннего округа будет тяжело работать, а вы за это короткое время Группу войск хорошо изучили, узнали и сможете помочь новому Главнокомандующему.

— Хорошо, Василий Иванович. Я так и сделаю, — ответил я.

Чуйков собирался и прощался с руководством ГДР, заместителем и командующими армиями двое суток. Я проводил его на аэродром, где его ждал почтовый самолет, летевший прямо в Киев.

С утра третьего дня я доложил новому Главнокомандующему, что генерал Чуйков убыл и я жду его указаний.

— Хорошо. Едем в штаб, — сухо и, как мне показалось, с неприязнью сказал Гречко.

Подъезжаем к штабу, выходим из машины. Все заместители, которых я предупредил, что еду за новым Главкомом, выстроились в одну шеренгу. Гречко надменно и презрительно окинул всех взглядом и, никому не подав руки, сказал:

— Брюхов, веди в кабинет.

Я иду впереди. За мной с гордо поднятой головой величественно шагает новый Главком, за ним в полном молчании, как нашкодившие мальчишки, плетутся заместители. Даже член Военного совета не проронил ни слова, — видимо, чувствовал свою вину, что не встречал на аэродроме.

Мы поднялись на второй этаж, по пути я объяснял расположение кабинетов. Заходим в приемную, подходим к двери, ведущей в кабинет. Я только успел ее открыть, как Гречко изрек:

— Какой дурак входит в кабинет через свою приемную?

Я поспешил ответить:

— Товарищ Главнокомандующий, дом строился для командования армии Гудериана. Все Главнокомандующие так ходили.

— Так вот что: чтобы к утру был отдельный вход в кабинет! — Он резко повернулся, быстро вышел на улицу к машине и уехал. Все заместители были в шоке от такого знакомства с новым Главкомом. Первым опомнился начальник тыла группы, генерал-лейтенант Рожков:

— Ничего, Брюхов, сейчас покумекаем.

Все остальные, ошарашенные таким вступлением нового Главнокомандующего, молча разошлись, а мы принялись искать выход из ситуации.

Быстро осмотрев кабинет, мы нашли стенку, в которой можно было пробить новый вход, который вел мимо приемной. Тут же строители развернули работу, и к утру отдельный вход в кабинет был готов. Еду к Главкому, докладываю: «Товарищ генерал-полковник, новый вход в ваш кабинет готов». Поехали. Гречко уверенной походкой вошел в заранее открытую дверь, заинтересованно огляделся:

— Ну вот, это другое дело. Теперь будем работать. Пригласите всех заместителей.

Он подошел к столу, на котором я по обычаю подготовил все документы:

— А это что за куча?

— Это почта в ваш адрес. Генерал Чуйков всегда ее разбирал, принимал решения, писал резолюции, а я ее раскладывал по исполнителям.

— Какой дурак этим делом занимается?! На какой хрен мне эта навозная куча? — Он ударил по ней рукой или специально, или машинально — бумаги посыпались на пол. Гречко посмотрел и молча вышел в комнату отдыха, вернулся, когда я все собрал.

— Все эти документы передай секретарю Военного совета, пусть занимается, а мне готовь только папку с шифровками от министра и от командующих армиями. Больше чтобы ничего не было. В комнате отдыха всегда должны быть свежие газеты и журналы. Ясно?

— Так точно, ясно. — Я забрал эту огромную папку и отнес секретарю Военного совета:

— Ну, вот что, закончилась твоя райская жизнь. Разбирайся, докладывай начальнику Военного совета, а какие он будет принимать решения, это его дело.

Надо сказать, что Гречко выводило из себя все, что было связано с Чуйковым. Буквально за пару недель до отъезда Чуйков приказал обить стулья в Доме офицеров красным бархатом. Гречко пришел:

— Что это за цвет?! Яркий, неприятный!

— Две недели назад Чуйков приказал поменять обивку.

— Какой же дурак такой цвет придумал?! Через две недели чтобы обили голубеньким!

Следует отметить, что после смерти Сталина, а особенно во времена Брежнева, который декларировал, что «на армию будем тратить столько средств, сколько потребуется», военачальники крупного ранга, начиная от министра обороны и до командующего войсками округа, перестали считать деньги. Каждый новый министр обороны считал своим долгом придумывать и утверждать новую форму одежды военнослужащих, раздувать штаты и увеличивать численность войск, перерабатывать и издавать новые уставы и наставления. Вновь назначенные командующие группами войск и округов, как правило, начинали свою деятельность на новых постах с расширения и перестройки своих кабинетов, покрывая стены деревом и обставляя их новой дорогой и шикарной мебелью. Затем начиналось строительство железобетонных заборов, перекраска зданий, бордюров и заборов в свой любимый цвет. Некоторые командующие умудрялись снести хорошие штабные здания и построить новые, из стекла и бетона.

Гречко приказал заново огородить стадион. Опять был вызван зам по физкультуре и боевой подготовке. «Физкультурник» говорит:

— Чуйков не разрешил восстанавливать бассейны. Сказал, что денег нет.

— У него денег нет, а мы деньги найдем. Подготовьте смету.

Составили смету на пятнадцать миллионов марок, заключили договор с немецкой строительной компанией. Как-то я разговорился с немецкими строителями, они шутят: «У вас никогда безработицы не будет, потому что один ломает, второй строит».

Ввел Главком и новый распорядок дня. Начало работы в 9.00, перерыв на обед и отдых с 14.00 до 18.00. Далее работа с 18.00 до 24.00.

Вскоре почтовым самолетом на военный аэродром под Вюнсдорфом прилетел бывший порученец Гречко Иван Николаевич Виноградов. Это был среднего роста, ладно сбитый, смелый, решительный офицер, но при этом слегка разбалованный высоким положением своего сюзерена. Он работал с Гречко уже несколько лет, занимаясь всеми хозяйственными и денежными делами его семьи. У Чуйкова этими вопросами занимался его адъютант майор Судаков, а с его убытием на учебу в Москву все хлопоты по хозяйству взяла на себя его жена. С Виноградовым приехали приемные дочери генерал-полковника и также прибыло все необходимое для жизни имущество. Виноградов был временно назначен на должность адъютанта с сохранением прежнего денежного содержания, что меня устраивало.

Июнь 1953 года был теплым, даже знойным, с грозами. Однако ничего не предвещало беды. Уладив все семейные, хозяйственные и финансовые дела, Гречко, взяв с собой Виноградова, поехал по войскам Группы знакомиться с их дислокацией и командованием армий, дивизий и полков. Связь в ту пору была примитивной — на так называемой хвостовой машине была установлена радиостанция РСБ, которая давала связь на 50 километров, да и то неустойчивую.

Когда 23 июня, в день «Х», началось восстание, Гречко был в пути, и несколько часов связи с ним не было. А события развивались стремительно. Восстали Берлин, Магдебург, Карлмарксштадт, Дрезден. Неповиновение, как потоп, заливало страну. Для предотвращения коллапса власти требовались решительные действия руководства, а Главкома в этот самый ответственный момент не было на месте. За него оставался его первый заместитель генерал-полковник Федюнинский. В годы войны это был смелый и решительный командарм, но он не был готов взять на себя ответственность за политические действия. Командармы обрывали телефоны, докладывая:

— События выходят из-под контроля. Толпы вооруженных немцев, подогретых спиртным и ненавистью к нам, рвутся захватить почты, телеграф. Грабят магазины, разгромили резиденцию руководства ГДР. Основные объекты государственного значения оцеплены войсками и удерживаются в наших руках, но толпа вооруженных молодчиков рвется к тюрьмам и вот-вот возьмет их штурмом. Вильгельм Пик и Отто Гротеволь[36] со своими сторонниками укрылись в нашем посольстве. Что делать?

Федюнинский отвечает:

— Действуйте! Действуйте! Решительно действуйте!

— Разрешите применить оружие?

— Действуйте, действуйте, решительно действуйте!

— Так можно применить оружие?

— Действуйте, действуйте, решительно действуйте!

И так в течение нескольких часов. Наконец-то Гречко узнал о событиях, примчался в штаб и приступил к решительным действиям. В штабе Группы всех перевели на казарменное положение. Весь Вюнсдорф был взят под охрану, а внутри городка был введен комендантский час. Но значительно раньше младшие офицеры, командиры батальонов и полков на свой страх и риск решились на открытие огня. Это охладило пыл бунтовщиков, они отхлынули от тюрем и разбежались. Когда я принял 26-й танковый полк, ранее дислоцировавшийся в Магдебурге, и.о. командира полка подполковник П. С. Иванов рассказывал, что лично отдал приказ танковому батальону, охранявшему тюрьму, открыть пулеметный огонь из одного танка. Длинная очередь на весь пулеметный диск, выпущенная по толпе, положила более трех десятков штурмующих, остальные разбежались.

Моя служба с Гречко продолжалась, но радости она мне не приносила. Я был оторван от жизни, от войск. К тому же методы работы Чуйкова нравились мне больше, они лучше соответствовали моему духу и натуре. Тогда я жил войсками, был в гуще событий!

В сентябре начался период полковых и дивизионных учений, на которые Гречко чаще брал меня, оставляя в штабе Виноградова. Как-то раз мы поехали в 20-ю армию на дивизионные тактические учения. Вечером Гречко заслушал командира дивизии и утвердил его решение. Начало учений было назначено на 9.00. Мы приехали на полигон, обосновались на кургане со смотровой вышкой, с которой далеко была видна открытая местность. В бинокль Гречко увидел, что полки первого эшелона уже развернуты в линию, готовые по первому сигналу перейти в атаку. Гречко психанул. Обращаясь к командиру дивизии, он сказал:

— Я же вчера утвердил ваше решение и хочу, чтобы вы мне показали развертывание полков из ротных колонн, а всей дивизии из батальонных в линию. Ясно?!

— Так точно, товарищ Главнокомандующий!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.