ПРО ПОГОДУ И СУЩНОСТЬ ПОЭТИЧЕСКОГО ДАРА
ПРО ПОГОДУ И СУЩНОСТЬ ПОЭТИЧЕСКОГО ДАРА
О сущности поэтического видения мира.
Говорили о Пастернаке. АА сказала, что у него очень развито чувство погоды и способность находить все оттенки для ее описаний.
П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 257
Анна Андреевна снова о Пастернаке и поэме «1905 год».
«А я очень не люблю Шмидта, кроме отдельных небольших кусков. Ведь он там, в сущности, ни о чем, кроме погоды, не пишет».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 219
«Знаешь эти накатанные осенние дороги…» — говорил я и кончил признанием, что хочу написать об этом рассказ. Она пожала плечами: «Ну, миленький, о чем же тут писать! Что ж все погоду описывать».
Иван БУНИН. Жизнь Арсеньева
Марина Цветаева написала большую статью о Пастернаке, где есть раздел «Пастернак и дождь». Одно это заглавие показывает, в каком масштабе ей видится Пастернак и его творчество — а меньший ее не интересует.
В начале сотворил Бог небо.
Библия. Первая книга Моисея. Бытие.
С неба началась погода. Наверное, ее и стоит описывать. Нельзя это отнести только за счет плохой памяти и приблизительности Лукницкого. Вот Ахматова действительно ничего не понимала ни в погоде, ни в природе. Описывала это, включала в свои произведения со своей всегдашней приблизительностью и формальностью: мол, как у всех, и шиповник, и лебеда.
Не понравилось ей стихотворение Пастернака в «Знамени». «На июльском воздухе нынче далеко не уедешь».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 230
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаем.
Б. ПАСТЕРНАК
А нынче что же у нас в моде? Какие такие острые социальные вопросы велено освещать?
Волков: Русский поэт обыкновенно оказывается более демократичным в своих стихах, чем в реальной жизни. Анна Андреевна в одном из ранних своих стихотворений говорит о себе: «На коленях в огороде / Лебеду полю». Лидия Гинзбург вспоминала, как гораздо позднее выяснилось, что Ахматова даже не знает, как эта самая лебеда выглядит.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 236
В том-то и беда, что ничего демократического в этом приеме (наигранной простонародности) — нет. Над Есениным она первая смеялась — не беззлобно, конечно, за кушаки и поддевки, а сама знай про лебеду да про шиповник. У Есенина как раз прием был чисто внешний, для «реальной жизни», никто ведь не сомневался, что он и лебеду видел, и жеребенка трогал, и по полю бегал — и что для него эти образы несут конкретный смысл, если он выражает себя через них, значит, он знает, о чем говорит. А когда Ахматова пишет про шиповник — кто ее знает, заалело у нее в душе или пожелтело, — она и сама не знает, что там это значит. Но — красиво. Поэтому-то для нее и не было слишком основательным комплиментом, что «природу знает» или — «погоду». Действительно, как формальный прием это не бог весть что, даже религиозная символика, при всей и ее заезженности, все-таки понаряднее будет. А реальный смысл природных (и «погодных») явлений был ей полностью недоступен. Ускользающий от нее самой смысл внешних, простых и простоватых красивостей — вот и все значение ее поэзии.
Чем ниже уровень поэзии, тем чаще эти поэты прибегают к образам погоды и природы, они знают, что этим и полагается заполнять строки. А когда появляется Пастернак, он пишет о погоде — и не знает, есть ли что-то еще достойное того, чтобы об этом писать. Смешно, но даже в нашей отечественной городской — пригородной — фабричной попсе — и то пишут и поют только о тропках, стежечках, веретенах. Они, которые снега от дождя не отличают. Не видели их никогда. Как Анна Ахматова.
Волков: При встрече Фрост подарил Ахматовой книгу с надписью. Анна Андреевна об этой книге высказалась весьма сдержанно: «Видно, знает природу». Что было в ее устах невеликой похвалой.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 109
А зачем тогда она в своих стихах обращается к образам природы? Для проформы, как всегда?
Фрост подарил ей свою книгу с надписью. О книге она отозвалась довольно-таки небрежно: «Видно, знает природу». Я несильна в английском, но мне его стихи нравятся — он не только знает природу, он и сам как бы часть ее.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 509
О Солженицыне:
Он читал ей свои стихи. На мой вопрос, хороши ли они, она ответила уклончиво: «Из стихов видно, что он очень любит природу».
Наталья РОСКИНА. Как будто прощаюсь снова… Стр. 538
С природой у нее что-то неладно. Она настолько бессмысленно употребляет всегда это слово, особенно когда речь идет о стихах, что кажется, будто ей совсем неведомо, что это такое — природа. Ну а к стихам какое это имеет отношение, даже природа. Стихи должны быть о сущности вещей, а не о природе.
Это не уклончивый ответ, а глупость.
Тем не менее она знает, что про погоду — это прилично, все-таки про погоду поэт должен писать, тогда его можно будет «от прочих незнающих болванов отличать». Сама природа для нее — пустое место. Тогда она заменяет ее другим, более понятным и обжигающим ее словом: дача.
Пишет о Пастернаке. За всю жизнь две странички воспоминаний и философствований набралось.
Появилась дача (Переделкино) сначала летняя, потом и зимняя (немножко слишком подробно для конспекта). Там, в Подмосковии (ой ты, гой еси, Подмосковии), — встреча (встреча! больше негде было встретиться и некогда до 1936 года?) с природой. Природа всю жизнь была его единственной полноправной музой, его тайной собеседницей, его невестой и Возлюбленной, его Женой и Вдовой.
Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 153
Как скучно читать, правда? особенно потому, что — читано (Россия, Русь, жена моя, да и потом перепевали, кому не лень)?
Бесконечные ахматовские бессмысленные «тайны».
Поэзия Ахматовой — это песня (чтоб было складно) или новелла (по-лагерному — роман) в стихах — чтобы про любовь, чтобы страшная любовь, вам не понять. А погода — это о сути вещей. Суть ей недоступна.
Она механически перемешивает свои темный, светлый, первый, последний, как делают пародисты. Ей кажется, что
Ненастный день потух,
Ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой
можно легко заменить на
Погожий день потух и т. д.,
но Пушкин в таком случае пишет
Мороз и солнце! День чудесный…
потому что его стихи о сути вещей.
Погода, как мы поняли, тема мелкая, недостойная поэта. Есть еще одна — еда. Правда, при этом перечислении мне опять вспоминается Толстой, который сказал: «Kinder, Kirchen, Kuche — немцы отдали женщине самое важное. Что же осталось мужчинам?»
Вульгарная мысль — разоблачать литературу за сюжеты. К тому же выбран все-таки неоднозначно низкий — еда.
Я очень хорошо помню, как это было. Журнал «Иностранная литература» напечатала тогда «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя. Ахматова была удивлена низменностью этой вещи, тем обстоятельством, что столь одаренный и знаменитый писатель под старость не может вспомнить о Париже времен своей молодости ничего, кроме меню — что и как он ел и пил. «Неужели, — спрашивала она, — и мои воспоминания о Модильяни производят такое же впечатление?» Мы все, разумеется, ее разуверяли.
Михаил АРДОВ. Возвращение на Ордынку. Стр. 51
А она разве там писала о еде? Могла бы помнить и сама, писала или нет, что спрашивать?
А что их объединяет? Почему они должны быть похожи?
Какая наивная и недалекая вера в то, что сюжеты — даже просто место и время действия — объединяют произведения литературы! Тогда надо было бы ожидать, что «Приключения барона Мюнхгаузена в России» должны «производить такое же впечатление», как произведения Гоголя. Она не догадывается, что в литературе важно совсем другое?
А вот здесь запомнить еще слово «разоблачать»:
«Как не похоже на Хема. Они только и делают, что говорят о еде, вспоминают вкусную еду, и это как-то разоблачает его беллетристику, где все время едят и пьют».
Михаил АРДОВ. Возвращение на Ордынку. Стр. 93
И немедленно выпил.
Венедикт ЕРОФЕЕВ. Москва — Петушки
Безобразие. Эти вообще даже и не «едят и пьют», а совсем в мелкотемье впали и уже только пьют.
Не разоблачить ли ей еще и автора «Старосветских помещиков» да и многих, многих других? Вот Пруст, например, написал об поедании размоченного в чае пирожного «мадлен» много страниц…
Гуров в «Даме с собачкой» ест арбуз — и мы тоже что-то за этим видим. Что останется от мировой литературы? Только глобализм ее поэмы без героя, смущающей двадцатый век.
Везде у нее — о святости сюжета, о его первостатейной важности для литературы, о том, что Чехов плох, потому что «у него не сверкают мечи». Разве она будет так мелочиться?
АА читает мне отрывок из неоконченной поэмы «Трианон».
И рушились громады Арзерума,
Кровь заливала горло Дарданелл…
АА говорит, что «тут и Распутин, и Вырубова — все были», что она начала ее давно, а теперь «Заговор императрицы», написанный на ту же, приблизительно, тему, помешал ей, отбил охоту продолжать.
П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 129
Некоторых не пугает, что темы заняты — любви, измены, смерти, — продолжают себе писать как ни в чем не бывало… «Заговор императрицы» Алексея Толстого… После Толстого уже нельзя писать? Алексей Толстой все описал?
Об Ольге Берггольц.
«И второе то, что это неправда. Все неправда. Потому и не могло стать искусством».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 479
Все как раз наоборот: это не было искусством, а потому было неправдой. Иначе никто не мог бы писать сказок и никто не мог бы описать себя (а только это и делает настоящий писатель). Ведь Я — это неправда для ДРУГОГО.
<…> Обратно ехали мимо новостроек. Разговор перекинулся на Ленинград. Ахматова сказала, что начала было писать воспоминания о Петербурге, но в это время ей попались мемуары Стравинского, где он описывает город и по цвету и по запаху, т. е. так, как хотела написать Ахматова. И тогда она бросила эту затею: «Переписывать его — не моя очередь».
Василий КАТАНЯН. Прикосновение к идолам. Стр. 422–423
То есть после воспоминаний Стравинского никто не должен больше «описывать» Петербург? А ведь смельчаки продолжают находиться — те, кому есть что сказать.
«Я совсем, совсем распростилась с одним поэтом. Его для меня просто нет больше. С Есениным. Вчера Боря прочитал мне стихотворение, в котором поэт скорбит, что у него редеют волосы и как же теперь быть луне, что она, бедненькая, станет освещать. Подумайте, в какое время это написано».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 170
То есть она понимает, что может быть стыдно. В какое время что написано.
Но согласимся, что все-таки было бы довольно естественно допустить в замысле скорбящего о луне поэта хоть чуть-чуть иронии.
Да и если бы она, кума, на себя бы оборотилась — то тоже что-нибудь за собой бы нашла: «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума», например. «Подумайте, в какое время это написано».
Сюжет — основа литературы, среди сюжетов она находит самый достойный.
2 декабря 1961 года. Больница. Я сейчас поняла в Пастернаке самое страшное: он никогда ничего не вспоминает. Во всем цикле «Когда разгуляется» он, уже совсем старый человек, ни разу ничего не вспоминает: ни родных, ни любовь, ни юность.
Анна Ахматова.
Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 291
А почему надо вспоминать? Где это написано, что надо вспоминать? Самое страшное — это когда человек не живет, а вспоминает (уж я не говорю — придумывает воспоминания, как она). Что вспоминал в старости Толстой? Разве на это он тратил свою старость? Разве для этого прожил? Пруст вспоминал, но не в старости, и вспоминал не прошедшее, а усомнился, что прошедшее — прошло и больше не существует. А на теплой лежанке в полумаразме вспоминать родных, любовь и юность — вот это страшная, мелкая участь.
Марина Цветаева назвала слово и похуже «сюжета», она сказала: «содержание». Всю ахматовскую книгу «Ива» (из серии шиповник, лебеда, все дощато…) она меняет на одну пастернаковскую строчку (раздирающую душу, как весь он, это не сероглазый король), и от великой поэтессы ничего не остается.
Боюсь, что Ахматова этого даже бы не поняла.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.