LXXX

LXXX

Чуть только я спешился, я сразу же отправился к герцогу Лессандро и премного его благодарил за подаренные пятьдесят скудо, говоря его светлости, что я всячески готов на все, чем могу служить его светлости. Каковой сразу же мне поручил, чтобы я сделал чеканы для его монет; и первая, которую я сделал, была монета в сорок сольдо, с головой его светлости с одной стороны, а с другой — святой Косьма и святой Дамиан. Это были монеты серебряные, и понравились они так, что герцог решался говорить, что это самые красивые монеты во всем христианском мире. Так говорила вся Флоренция и всякий, кто их видел. Поэтому я попросил его светлость, чтобы он назначил мне жалованье и чтобы он велел отвести мне комнаты на монетном дворе; каковой сказал мне, чтобы я продолжал ему служить и что он даст мне гораздо больше того, о чем я его прошу; а пока он мне сказал, что отдал распоряжение начальнику монетного двора, каковым был некий Карло Аччайуоли, и чтобы к нему я и ходил за всеми деньгами, какие мне нужно; и это оказалось верно; но я так умеренно брал деньги, что мне всегда еще причиталось что-нибудь, по моему счету. Снова сделал я чеканы для джулио, каковой был святой Иоанн в профиль, сидящий с книгой в руке, и мне казалось, что я никогда еще не создавал ничего столь прекрасного; а с другой стороны был герб сказанного герцога Лессандро. После этого я сделал чекан для полуджулио, на котором я там сделал голову святого Иоанчика с лица. Это была первая монета с головой с лица на такой тонкости серебра, которая когда-либо делалась; и эта такая трудность незаметна, иначе как глазам тех, кто изощрен в этом художестве. После этого я сделал чеканы для золотых скудо; на каковых был крест с одной стороны с некоими маленькими херувимами, а с другой стороны был герб его светлости. Когда я сделал эти четыре рода монет, я попросил его светлость, чтобы он определил мне жалованье и отвел мне вышесказанные комнаты, если ему угодна моя служба; на каковые слова его светлость милостиво мне сказал, что он весьма доволен и что он отдаст эти распоряжения. Пока я с ним говорил, его светлость был у себя в скарбнице и рассматривал чудесную пищаль, которую ему прислали из Германии, каковое прекрасное орудие, увидев, что я с большим вниманием на него гляжу, он дал мне в руки, говоря мне, что он очень хорошо знает, как я люблю такие вещи, и чтобы в зачет того, что он мне обещал, я себе взял из его скарбницы аркебузу по своему вкусу, но только не эту: потому что он хорошо знает, что там много еще более красивых и столь же хороших. На каковые слова я принял и поблагодарил; и, видя, что я ищу глазами, он велел своему скарбничему, каковым был некий Претино да Лукка, чтобы тот дал мне взять все, что я хочу; он вышел с приветливейшими словами, а я остался и выбрал самую красивую и самую лучшую аркебузу, которую я когда-либо видел и которую я когда-либо имел, и ее я отнес к себе домой. Двумя днями позже я ему понес некои рисуночки, которые от меня требовал его светлость, чтобы сделать кое-какие золотые работы, каковые он хотел послать в подарок своей жене,[204] которая все еще была в Неаполе. Снова я его попросил о том же моем деле, чтобы он мне его устроил. Тогда его светлость сказал мне, что он хочет сначала, чтобы я ему сделал чеканы для красивого его портрета, как я делал для папы Климента. Я начал сказанный портрет в воске; поэтому его светлость велел, чтобы в любое время, когда я приду с него лепить, меня всегда впускали. Я, который видел, что эта моя работа затягивается, позвал некоего Пьетро Паголо из Монте Ритондо, что возле Рима, каковой еще маленьким мальчиком жил у меня в Риме; и найдя его, что он живет у некоего Бернардоначчо, золотых дел мастера, каковой обходился с ним не очень хорошо, я поэтому взял его оттуда и отлично научил его прилаживать эти чеканы для монет; а тем временем я лепил герцога; и много раз я его заставал дремлющим после обеда с этим своим Лоренцино,[205] который потом его убил, и никого больше; и я очень удивлялся, что такого рода герцог так доверчив.