1866

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1866

В море. 9 марта[5]

Прочитал письма из дома, которые следовало прочитать еще в Сан-Франциско. Россказни о нефти на теннессийских землях[6]; опять мой братец со своей ханжеской болтовней о законе и церкви, медлителен и глуп, как всегда; ехать собирается в Эксельсиор, вместо того чтобы ехать в Штаты, шлет мне, как обычно, свои благословения.

Сегодня нашелся старый знакомый. Пока еще не было такого места, где я не нашел бы знакомого.

Громадные пространства Тихого океана. Водяная пустыня. Десять дней не видим земли, не встретили ни одного корабля.

Не упускайте случая делать добро — если это не грозит вам большим ущербом.

Не упускайте случая выпить — ни при каких обстоятельствах.

Ранней пташке — жирный червяк.

Не поддавайтесь на эту приманку.

Я видел человека, который принял поговорку всерьез и встал на рассвете; его укусила лошадь.

14-го. Среда

Отличная погода. Я болен уже два дня, кажется, свинка.

15-го. Четверг

Свинка, свинка, свинка — сегодня это выяснилось окончательно. Проклятая свинка; ею болеют одни только дети. Теперь я завезу на острова новую болезнь и истреблю туземное население до последнего человека. Так поступали все белые.

Браун стоптал оба сапога с одной стороны — со стороны крена нашего парохода, и с той же стороны ободрал нос. Думаю, он имеет право вчинить иск пароходной компании.

25 июня

29° северной широты[7]. Сегодня вечером испытал неподдельную радость. Впервые за последние шесть лет увидел сумерки. Ни на островах, ни в Калифорнии, ни в Уошо сумерек не бывает.

Священник (обращаясь к капитану, который клянет матросов, бегущих с корабля на стоянках). Не бранитесь, капитан. Этим ведь не поможешь.

Капитан. Вам легко говорить «не бранитесь», но вот послушайте: наберите команду плыть в рай и попробуйте сделать стоянку в аду на какие-нибудь два с половиной часа, просто взять угля, и будь я проклят, если какой-нибудь сукин сын не останется.

27-го. Пятница

Словили двух альбатросов. Оба одного размера — 7 футов и 1 дюйм[8] в размахе крыла. Крепко привязали одному к ноге деревянную чурку и отпустили летать — низкое издевательство «царя природы» над беззащитными птицами. Когда люди делали свое злое дело, птица глядела на них с укором огромными человечьими глазами.

Плотники, строящие ковчег по заказу Ноя, потешаются над ним, считая его старым выдумщиком.

13 августа. Сан-Франциско

И вот я дома. Нет, не дома, снова в тюрьме, — чувство огромной свободы исчезло. Город так тесен, так уныл со своими тревогами, трудом, деловыми заботами. Клянусь, мне хочется снова в море!

Человеку никогда не достичь столь головокружительных вершин мудрости, чтобы его нельзя было провести за нос.

22 декабря. Полночь

Ровная морская гладь, — нет, не ровная, чуть зыблемая тихим бризом; ветер совсем теплый; отвесно торчащие реи, сияет луна, корабль мирно скользит вдоль мексиканского побережья[9]; все спят, только я не сплю. Какая великолепная ночь, теплый ласкающий воздух.

Никто не доставлял мне в путешествии по морю такого удовольствия, как капитан Нэд Уэйкмен[10], осанистый, сердечный, веселый, залихватский старый моряк. Он не пьет и не берет в руки карт, бранится, только прикрыв дверь своей капитанской рубки и если нет посторонних; но тогда взрывы его фантастического богохульства вселяют в слушателя восторг и почтение. Что до его рассказов… Но вот капитан Уэйкмен собственной персоной; он отдувается и в поту, потому что мы идем вдоль южного побережья Мексики и становится жарковато. Вот что он говорит:

— Так, значит, о крысах. Как-то, помню, это было в Гонолулу, мы со стариной Джозефом — он был еврей по национальности; позже разбогател в Сан-Франциско, как Крез, — собрались ехать домой пассажирами на новом, с иголочки, бриге; он шел только в третье плавание. Мы уже были на борту, и наши сундуки в трюме. Джозеф решил непременно плыть вместе со мной — даже пропустил из-за этого один рейс, — потому что был непривычен к морским путешествиям и хотел быть в компании с моряком. Бриг наш покачивался посреди буйков на причальном канате, канат был закреплен на пирсе около дров. И вот с брига лезет преогромнейшая крыса — разрази меня бог, никак не меньше кошки! — мчится по канату и — на берег, а за ней другая, третья, четвертая, и все по канату, галопом, впритирку одна за другой, так что и каната под ними не стало видно; форменная процессия на двести ярдов вдоль пирса, что твои муравьи. Тут канаки[11] стали хватать поленья, обломки лавы, коралла и швырять в крыс, чтобы сбить их с каната в воду. Вы думаете, это подействовало? Ничуть, ни малейшей чуточки, клянусь спасением души. Крысы не остановились ни на полсекунды, пока не сошли все до одной с этого новехонького нарядного брига. Тогда я подзываю лодку с канаком; канак подходит, лезет на борт.

Я говорю ему:

— Видишь сундук в трюме?

— Вижу.

— А ну тащи его в лодку и — на берег, и чтобы одним духом!

Джозеф, еврей, говорит:

— Что вы задумали, капитан?

А я отвечаю:

— Что я задумал? Забираю сундук на берег, вот что задумал.

— Забираете сундук на берег? Господи боже, зачем?

— Зачем? — говорю я. — Вы видели этих крыс? Вы видели, что крысы ушли с нашего брига? Он обречен, сэр, он обречен. Никакие молитвы его не спасут. Он не вернется из плавания, сэр. Больше его никто никогда не увидит.

Джозеф говорит канаку:

— Эй, забирай и мой сундук тоже.

И вот бриг ушел без крыс на борту, и больше ни одна душа его никогда не видела. Мы отплыли на старой посудине; она прогнила уже до того, что по палубе нужно было ходить на цыпочках, чтобы не провалиться случаем в трюм, а ночью, когда море забушевало, нам было видно с коек, как брусья обшивки гуляют в своих пазах взад-вперед, — это было форменное решето, сэр, а корабельные крысы — ростом с борзую и такие же тощие, они отгрызли все пуговицы у нас с сюртуков, и их было столько, что однажды, когда на нас налетел шквал и они перебежали все сразу на штирборт[12], корабль потерял управление и чуть не пошел ко дну. Так вот, мы доплыли благополучно, а все потому, что на борту были крысы, можете мне поверить!

На пароходе на Сан-Хуан-Ривер человек, стоявший у трапа, сказал: «Разрешается сходить на берег только пассажирам первого класса. Предъявите билет». Это было сказано дерзким тоном. Затем он пропустил множество пассажиров третьего класса, не задавая им никаких вопросов. Хорош, должно быть, вид у меня!

На втором пароходе всех пассажиров первого класса пропустили без единого слова, а меня снова остановили.

Будь проклят во веки веков создатель гнусной крохотной лампочки, устанавливаемой в пароходных каютах! Это молитва от всей души.

С разрешения капитана держу в каюте безопасный фонарь.

Пароходный писарь трудится над списком для таможенных властей, причем составляет его по своему произволу:

«Мисс Смит, 45 лет, из Ирландии, модистка» (на самом деле это молодая и богатая дама).

«Марк Твен, из Терра дель Фуэго, кабатчик».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.