Дирижабли будут летать

Дирижабли будут летать

«Выпало — жить!» И уж если выпал тебе этот дар не просто от факта рождения, а в крутой круговерти, ежели высоким штилем, российских дней — середины прошлого века, то и спрос с тебя особый. Живешь от имени тех, кем судьба распорядилась так или иначе, кинула им другой жребий. Из сверстников Игоря рождения 1923-го уцелели единицы. Тебе жить за них — долго, умно, честно, красиво — хорошо. И не только бывшему фронтовику Игорю, а всем тем, кого планида вывела из-под военного удара тех дней, мне тоже. Живи так, чтобы, когда присоединишься к большинству, можно будет прямо смотреть им в глаза.

О жизни Игоря в послевоенные годы уже говорилось штрихами выше, но жизнь была разнообразнее, интереснее. Годы его нанизывались на десятилетия, и вопреки врачам она продолжалась. А годы были еще молодые… И где-то свыше было положено нам с ним встретиться.

Где и как тебе выпадает жить, распоряжается она — твоя планида. Хотя, как говорится, тихого бог наведет, а резвый сам наскочит. Но мы сами выбираем свою судьбу, свои дороги, решаем, где, чему и у кого учиться. Как-то начиная с тимуровской команды 41-го года само собой получалось, что мне выпадала роль принимающего решения за других, более нерешительных, что ли. Должен же кто-то встать, сказать, предложить решение, повести. Наверно, это лежит в натуре индивида. Получалось, что мне «больше всех надо».

Институтские мои годы проскочили быстро. Много общественной деятельности и состояние соревнования с первой моей половиной, учившейся в Военно-медицинской академии. Он — пятерки, я — пятерки, он в науку — я туда же, он сталинскую стипендию — я сталинскую, он с золотой медалью, я с красным дипломом. Распределение — он в престижный НИИ в Подмосковье, мне предложена аспирантура.

Навалилась общественная деятельность во главе многотысячного институтского комсомола, но успеваю сдать кандидатский минимум, дочке уже второй год. Для науки явно не подготовлена, тем более руководители аспирантами занимаются, как правило, мало. А туг еще созрел семейный разлад, когда обнаружила — было поздно. Яркое юношеское взаимное чувство не выдержало столкновения с внешними обстоятельствами, суть которых проста: мужчин нельзя оставлять без употребления, как открытые консервы. Собралась в кулачок и — «можешь считать себя свободным!». В сердце от шока предательства на много лет образовалась черная дыра.

Спасением души был академический отпуск и отъезд куда-нибудь подальше, на комсомольские стройки, тем более тема моя была связана с городами у водохранилищ. Хотелось в далекий разворачивающийся Братск, на стройку первой ГЭС без заключенных, но в Минэнерго сказали, что там архитекторы не нужны. Предложили Кременчугскую ГЭС с ее стройкой, новым городом. Через три года, запомнившихся могучим, особенно в паводки, Днепром, лунными ночами среди лесов цветущей белой акации, соловьями, рыбалкой со спиннингом, молодежной шумной жизнью и не очень интересной работой заместителя главного архитектора строящегося города, вернулась в Ленинград. После завершения аспирантуры попала в Ленфилиал АСиА — Академии строительства и архитектуры, к Т.В. Римской-Корсаковой, занимавшейся северным градостроительством. Шло бурное освоение Крайнего Севера — начало 60-х годов. Проблемы новых городов в экстремальных условиях, фантастические их проекты, командировки в места весьма отдаленные. Проблемы заселения Севера — это не только, как и что строить, но и какими методами. Самым заманчивым было возить куда-нибудь в алмазные Мирный, Айхал или в Депутатский — в междуречье Индигирки и Колымы готовые конструкции, а то и целые дома. Но чем? И занялась я, помимо прочего, дирижаблями!

Воздухоплавательная комиссия Географического общества — интересные люди, идеи, профессор Воробьев — секретарь Циолковского. Поездки в Калугу на Чтения имени последнего, знакомство с его семьей, дочкой, внуком. Первые мои публикации о дирижаблях в газетах, в академических «Проблемах Севера». В сентябре 66-го после очередных Чтений в Калуге в «Литературной газете» вышла моя большая, на целую полосу статья «Бросаем перчатку», ее вспоминали даже через десять лет. А пока — «круглый стол» В «Литературке». Академическая профессура из Совета по производительным силам: проф. С. Славин, наш главный специалист по зарубежному Северу проф. Г. Агранат, бывший начальник Севморпути контрадмирал В. Бурханов и другие. Многих знаю по фамилиям, вижу впервые. Журналистов! Народу набилось! Знакомятся, приветствуют статью — повод для «круглого стола». Обсуждаются проблемы освоения Севера России. Споры, гвалт, все заинтересованы, убеждены, категоричны — нормальный редакционный «круглый стол» по актуальной проблеме — Север. Там российские богатства — алмазы, олово, вся таблица Менделеева, еще только нащупали нефть, газ, еще не открыты медь Удокана, не слышно о Байкало-Амурской магистрали — БАМе…

Рядом со мной сидит профессор Славин — ведущая фигура по Северу, слева — незнакомый мужчина, немолодой, с малозаметной внешностью. Переговариваемся о дирижаблях. Спрашиваю тихонько у Славина — кто это? Так" же шепотом отвечает: отставной военный, бывший разведчик, занимается техникой для Севера в Северной лаборатории геофака МГУ у А. Капицы. Вопросы сосед слева задает непростые, толковые. Обменялись телефонами — Веский И.А. Он — москвич, я — в Ленинграде.

В чем-то мы оказались интересными друг другу, хотя ничего не знала о нем, равно как и он обо мне. Правда, знал, что я свободна и независима. Это ему сообщил журналист, который помогал готовить статью в «ЛГ». А дальше? Дальше нами распоряжается судьба, как ее ни назови.

И понеслось — открытки, звонки, приезды Игоря Александровича в командировки в Ленинград. И вот я уже сотрудничаю с лабораторией МГУ по северным городам. И вот уже с легкой руки адмирала Бурханова я в составе экспедиции от этой лаборатории МГУ еду по обследованию ряда мест на Крайнем Севере. Нас трое — Игорь Александрович, специалист из НИИ транспорта, и я — архитектор. Маршрут ой-ой! Сыктывкар — Печора — месторождение Вуктыл, железная дорога Чум — Лабытнанги на Оби, построенная зэками, — Салехард — обследование «мертвой дороги» на Надым для заключения о возможности ее восстановления — мыс Каменный на Ямале — Амдерма — перелет в Тикси — Депутатский, оловянные прииски между Индигиркой и Колымой, далее Якутск, Ленек, Москва — около 25 тысяч километров. На все порядка месяца. Третий член группы после «мертвой дороги» улетает. Дальше — весь путь вдвоем.

Яркие впечатления тех дней живы и сейчас, начиная от Коми, железной дороги через Полярный Урал — брошенные лагерные поселки, масса пропадающего человеческого труда — везде, по всему Северу. Переправа через Обь в Салехард, откуда начинается «мертвая дорога». Это бросок в глухую тундру. Допотопная дрезинка с водителем, трое нас и полведра диметилфталата. Воздух до самых облаков заполнен тысячами тонн, именно тонн комаров — по комару в каждом кубическом сантиметре пространства. Особенно поражают эти многотонные клубы на фоне зари. Чуть остановилось движение, бушлат водителя из черного становится серым, как бы меховым. Останавливаться приходится часто. Железная дорога — это на карте и в архивных документах печально знаменитая 503-я стройка. А тут разорванные мерзлотой, сдвинутые рельсы, сгнившие шпалы, ни камушка в насыпях под ними — супесь, песок. Кое-где разрывы рельс перекрыты жестянками от консервов, а кое-где — перетаскивай ручками. Вместо мостов рельсы с ошметками шпал свисают прямо над водой — «американские» тундровые горки. Рельсы еще демидовские, марка 1913 года, кое-где на металле выбиты имена, даты недавних лет. И ни одной могилы — всех поглотила насыпь. Изредка следы поселков — брошенные пустоглазые бараки — все засасывает тундра. А то вдруг красно-оранжевые поля морошки и у горизонта чумы кочующих оленеводов, байджарахи — бугры пучения мерзлоты. Грунта нет — есть черная жижа талого слоя. Досылали сюда в основном политических…

У меня впечатление еще более резкое, нежели после командировки в Норильск, а у Игоря Александровича — после Новой Земли. Улетаем из Салехарда дальше. Острое восприятие Тикси, куда первый корабль навигации пришел 3 августа. Магазинчики заполнились трехлитровыми банками вермута, мгновенно раскупленного. На берегу океана на откосах необычайно красивые низкорослые цветы. На горизонте гуляют ледовые поля, ходим в меховых куртках. Вдоль прибойной полосы навалом шедевров деревянной скульптуры: море обтесало, изломало стволы, корневища изуродованных мерзлотой лиственниц — все, что выносит сюда могучая Лена. Любой обломок, обрубок можно на постамент, и шедевр для музея готов — дай только волю фантазии.

Застреваем в Депутатском — нет самолетов полярной авиации на Нижнеянск — Тикси. Хорошо, что здесь работает экспедиция геологов МГУ, приютили в палатке, дали спальники. Первый раз держим в руках тяжеленный мешочек — золотой песок, бутыль с ртутью, кассетерит в бочках из-под бензина — олово. Храню слайд — у входа в палатку с трудом удерживаю гигантский изогнутый бивень мамонта, около трех метров длиной, основание едва захватывают раздвинутые пальцы мужских рук. На талике вдоль реки буйные заросли, то, что называется рясной красной смородиной — одна кисть — жменя. Ягоды непривычной формы — на манер виноградных «дамских пальчиков». Это все помимо рабочих экспедиционных дел.

Во время экспедиции по Северу, путешествий по Сибири где только не приходилось находить кров. В затрапезных гостиницах, в бараках, на дебаркадерах, не говоря уже о палатках, а то и в местном райкоме партии на диванчике или столе под знаменами и портретами вождей. Запомнился один такой ночлег на Лене, на дебаркадере. Игорь вышел из «мужского» многоместного «номера» и со смехом рассказывает о местных ухищрениях: ножки кровати ставят в консервные банки с водой — от клопов, а один мужик поставил те же ножки в ботинки — не уведут! Там же, на бережку, сидя на плавнике — бревнах, принесенных рекой, просвещала нас бабулька, приехавшая к сыну, жившему тут на «бесконвойке»: «Понадобились Сталину люди в эти края, вот он и наарестовывал сколько надо!..»

В Якутске длительные обстоятельные беседы в тамошнем отделении Академии наук. Академик Черский Н.В. объяснял удивительные вещи: весь Север, мерзлота, океанский шельф — это газоконденсаты. Богатства немереные, не говоря уже о поразительной карте разведанных недр Якутии.

Завершаем экспедицию в Ленске, в бывшей Мухтуе, откуда начинается трасса к алмазным трубкам. И — в Москву. Отчеты, доклады, записки…

В октябре снова вместе с Игорем оказываемся в Новосибирске на сессии СОАН — Сибирского отделения Академии наук, в Академгородке. Академик Лаврентьев интересуется не просто Севером, но транспортом, дирижаблями. «Меня эта дама убедила», — говорит он о моем докладе, обещает содействие…

Еще там, на Вуктыле, в Салехарде, я вдруг осознала, что охраняю, оберегаю этого немолодого и не очень здорового человека. Отвечаю за него. Перед кем? Перед собою. Отвечаю за него — и все тут!