Летать!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Летать!

Ранняя донская весна порадовала теплыми солнечными днями. Земля освободилась от снежного покрова и, досыта напоенная вешними водами, нежилась на солнышке. На ровном поле аэродрома в небольших низинах-блюдцах ослепительно блестели последние лужи, тонкими иголками прокалывалась первая зеленая поросль.

 — Недели две такой погоды — и аэродром подсохнет, — выглядывая из окна учебного корпуса, говорит Кириллов.

 — А нам раньше и не требуется. За это время закончим «терку», конспекты в сторону — и на аэродром, — подхватывает Рогачев.

Мы уже знаем, что через неделю закончат подготовку всех самолетов, а первого апреля — отправка в лагеря…

А пока у нас урок тактики, тема: воздушная разведка на истребителе. Воображаемые звенья боевых самолетов летят над картой, отыскивая военные объекты, иногда встречаются с истребителями противника и, маневрируя, уходят на бреющем полете. Задание выполнено, преподаватель приказывает доложить результаты. Урок заканчивается разбором решений, которые принимались по дополнительным вводным.

Последнее занятие по программе наземной подготовки проводится на пути в лагерь — это марш-бросок и развертывание батальона для боя с ходу. Командует капитан Львов. Он непрерывно меняет обстановку, усложняет задачи, организуя преследование невидимого «противника». Как всегда, капитан строг, не признает никаких условностей: на ученье как в бою.

Батальон, передвигаясь по-пластунски, накапливается для атаки. Наша задача выбить «противника» из населенного пункта Кулешовка и закрепиться там.

Потные, пропыленные, до предела усталые, мы полны решимости — будто перед нами настоящий противник. Поднимаемся в атаку и, не жалея сил, закрепляемся на занятом рубеже. Это же наш последний на земле рубеж. Впереди — воздух, полеты.

Живем в палаточном городке, с рассветом начинается предполетная подготовка. Лишь первые лучи солнца озарят палатки лагеря, эскадрилья уже на старте. Как хорошо в эту пору на аэродроме: над головой — бесконечная голубая высь, на земле тишина — травинка не шелохнется; на изумрудной зелени бриллиантами сверкает роса.

Сегодня нас будет проверять в воздухе командир звена. Вывозная программа на Ут-2 наконец-то закончена. Инструктор представил всю группу на контроль перед самостоятельным вылетом.

Первый летный экзамен все курсанты сдали успешно и в один день вылетели самостоятельно. На учебно-тренировочном самолете осталось отработать пилотаж в зоне. Летали непрерывно. Как только инструктор отпускал нас, с нами до отбоя занимался капитан Львов, чтобы не забыли строевой подготовки. Когда стали жаловаться на усталость, он ответил, что мы только сидим в самолете, что нам необходимо размяться. Доказывать ему свою правоту было бесполезно и небезопасно: достаточно Львову доложить инструктору или командиру звена, что курсант пытается увильнуть от строевой, как последует отстранение от полетов. А рисковать летным днем никто не хотел.

Первыми закончив программу на учебных машинах, мы на три дня сели за изучение курса летной подготовки на боевых истребителях. А инструкторы шлифовали технику пилотирования. Пришлось снова заняться составлением конспектов. По методике обучения на боевом самолете полагалось законспектировать каждый элемент полета по кругу.

И-16 в то время считался самым скоростным и высотным. Это была исключительно «строгая» машина, не прощала малейших просчетов. Особое внимание обращалось на меры предупреждения произвольного штопора. «Не теряй скорость», «Не перетягивай ручку на разворотах», «Не передай ногу» — такими категорическими требованиями пестрела инструкция.

Перед первым летным днем провели комсомольское собрание, обсудили трудности в освоении боевой машины, вспомнили свои ошибки при полетах на Ут-2. Разговор шел откровенный. Мы уже на собственном опыте убеждались не однажды, что все надо предусмотреть на земле. В воздухе летчик-истребитель один, там ему надеяться не на кого.

 — Чувствуешь, что неуверен, скажи инструктору, ничего не таи, — говорил Киселев на собрании.

И каждый из нас строго, с пристрастием еще раз спросил себя — готов ли сесть в боевую машину, нет ли колебаний и пробелов в знаниях.

На следующий день наше звено, опередив другие на три-четыре летных дня, вышло к боевым машинам. Истребители, сверкая темно-зеленой краской, стояли как в строю, словно гордились своим превосходством перед низенькими учебными машинами.

Первый полет — ознакомительный. Надеваю парашют и усаживаюсь в кабину. Несмотря на наземную тренировку, все кажется неузнаваемо новым: мощный мотор закрывает передний обзор, мешает при рулении, педали ниже, чем на учебном самолете, в кабине вдвое больше приборов.

Пилотирует инструктор. Моя задача присмотреться к машине, заметить как можно больше особенностей полета.

Оторвавшись от земли, инструктор переводит самолет в набор высоты. И-16, кажется, висит на моторе, маленькие закругленные плоскости не дают ощущения опоры. Полет по кругу занял всего четыре минуты. Самолет, коснувшись земли, жестко запрыгал на неровностях, гулко гремя фюзеляжем.

 — Ну как? — спросили у меня курсанты, ожидавшие своей очереди.

 — Заметил большую скорость, крутой угол набора высоты и больше ничего, — откровенно признался я.

Одного за другим инструктор быстро провез всех десятерых курсантов группы и зарулил машину на стоянку.

В последующие дни Киселев отрабатывал с нами отдельные элементы полета. Особое внимание обращал на плавность действий рулями управления. На первых порах все давалось с большим трудом, несмотря на наши старания. Дело в том, что на УТИ-4 движения ножного и ручного управления дифференцировались в зависимости от скорости полета. Это исключало механическое запоминание.

Но постепенно мы привыкли к истребителю и сами начали замечать свои ошибки.

В часы подготовки материальной части к полетам курсанты тщательно изучали сложную машину. Техник Усов распределял работы так, что каждый из нас обязан был подготовить определенный агрегат, и непременно с оценкой «отлично».

 — Вы теперь можете самостоятельно готовить машину к полету, — сказал Усов, глядя, как уверенно работают курсанты.

 — Разрешите возразить, товарищ воентехник? Кириллов только в классе видел крепление стабилизатора, а на боевой машине — увы, — смеялся Рогачев.

 — А я виноват, что ли, если конструктор поместил узлы крепления в такую тесноту, — оправдывался Кириллов.

Стабилизатор крепился в самом хвосте фюзеляжа. Чтобы пробраться туда, надо было пролезть между спинкой кресла пилота и бортом самолета. Обычно техники поручали эту работу курсантам некрупной комплекции.

Однажды в часы работы на материальной части техник приказал расчехлить боевой истребитель и подготовить его к завтрашнему дню. Хорошее предзнаменование: кому-то посчастливится вылететь самостоятельно.

С утра, как обычно, инструктор сел в УТИ-4 и порулил на старт, а на боевом вылетел в зону командир звена. Выполнив пилотаж, Герасимов поставил самолет на заправочную, а Киселев продолжал летать с курсантами. Казалось, надежда на самостоятельный вылет рухнула. Но нет, подошла и моя очередь лететь с инструктором.

После второго провозного полета он, не выключая мотора, вылез из кабины и направился в «квадрат». Возвратился оттуда с командиром звена. Сейчас меня будут проверять перед самостоятельным вылетом.

Герасимов молча надевает парашют и садится в инструкторскую кабину.

 — Выруливайте и взлетайте, — коротко приказывает он по переговорному устройству и как бы между прочим добавляет: — Проверял Гончарова, показал отличные результаты.

Меня охватило радостное волнение. Еще бы! Сколько мечтали мы о самостоятельных полетах на боевом истребителе, как долго шли к этой заветной цели… Но когда самолет оторвался от земли, волнение улеглось, голова стала ясной, казалось, руки и ноги сами делают все что нужно.

Выполняю один за другим два полета. Командир звена сидит в передней кабине, мне виден лишь его затылок, обтянутый выгоревшим на солнце шлемом. Герасимов спокоен, ведет себя, как пассажир. После второй посадки он, не говоря ни слова, махнул рукой в сторону заправочной, что означало — заруливай.

Я зарулил, выключил двигатель, и опять меня охватило волнение — а вдруг, как Кириллову, скажет: «Вылетите, когда сухим будете выходить из кабины». Стараюсь казаться спокойным, незаметно смахиваю со лба капельки пота. Командир снимает парашют. Мне кажется, он чем-то недоволен. Не без робости обращаюсь к Герасимову:

 — Разрешите получить замечания? Вместо ответа командир не мне, а инструктору говорит:

 — Можно выпускать.

Сказал и ушел на старт.

Мне хочется как-то выразить свою радость, но я одерживаюсь.

 — Сейчас, — говорит инструктор, — вылетит Гончаров из первой группы, а за ним и ты полетишь.

Я надеваю парашют, но сомнения не оставляют меня. А вдруг в последний момент командир передумает?

Ребята особенно участливо помогают мне застегнуть парашют, осматривают самолет. Рядом запускает свою боевую машину Гончаров. Прогрев и опробовав мотор, он порулил на старт.

Все другие полеты сейчас запрещены, Гончаров в воздухе один. Он отлично выполняет два самостоятельных полета и, зарулив самолет, ставит его рядом с моим. Товарищи жмут ему руку, поздравляют. Я ловлю его взгляд и тоже приветствую кивком головы.

Теперь моя очередь. Ощущаю в руке необычную, с гашетками, ручку управления, пробегаю взглядом по кабине. В глаза бросаются блестящие черные рычаги перезаряжения пулеметов, прицел…

Инструктор внимательно наблюдает за порядком и правильностью моих действий.

 — Выполняйте полет так же, как с командиром звена, — напутствует он меня.

 — Есть, понял, разрешите запускать мотор?

 — Запускайте.

Все выполняю в строгой последовательности, не отступая от инструкции. Стартер белым флажком разрешает взлет. В последний раз оглядываюсь на инструктора и даю газ. Мотор взревел, и самолет легко оторвался от земли. Первое ощущение: машина идеально послушна, управлять ею совсем не трудно. Я один в воздухе. Один! Без инструктора. Какая свобода! Какой простор!

Чувствовал я себя в этом полете уверенно. Что ни говори, а вылетал на третьем типе самолета.

 — Отлично, — сказал инструктор, когда я приземлился. — Теперь еще один такой же полет.

И снова я в воздухе. Выполняю четвертый разворот и планирую на посадку. А хочется еще полетать. Такое желание, что я теряю над собой контроль. В голову приходит дерзкая мысль: уйти на второй круг. Наставлепием по производству полетов предусмотрено: «Если летчик не уверен в расчете, обязан уйти на второй круг». Допустим, я не уверен… Увеличиваю обороты мотора, и самолет, подчиняясь моей воле, набирает высоту. О том, что сейчас происходит на земле, я не думаю. А там инструктор и курсанты недоумевают, почему после нормального захода я не сел. Никому не придет в голову, что все сделано умышленно. Конечно, если бы командир эскадрильи смог на расстоянии прочесть мои мысли, этот полет стал бы для меня последним…

А я, испытывая величайшее наслаждение, забыл обо всем — об инструкторе, о товарищах, о том, что являюсь комсоргом звена и старшиной группы. Верно говорится, что одна ошибка влечет за собой другие. Лишнего круга мне показалось мало. На планировании я снова дал газ и ушел с набором высоты.

А на земле, видя, что заход и расчет на посадку выполнены отлично, инструктор никак не может понять, почему я снова ушел на второй круг. Он выходит из себя. Техник Усов тоже взволнован.

 — Товарищ командир, — говорит он инструктору Киселеву. — Если после этого круга самолет не сядет, остановится мотор.

 — Почему? — спрашивает Киселев.

 — После облета я не дозаправил баки.

 — А курсант знает об этом?

 — Нет.

 — Что ты наделал!

Киселев бросается к руководителю полетов.

Об этом разговоре и волнениях я узнаю позже. А теперь, ничего не подозревая, произвожу заход на посадку. На этот раз расчет в самом деле оказался неточным. Теперь я просто обязан сделать еще один круг.

После второго разворота, как положено, бросаю взгляд на взлетно-посадочную полосу. На месте «Т» вижу знак, требующий немедленной посадки. На старте суета. К финишеру бежит кто-то из начальства.

Учтя предыдущую ошибку в расчете, чуть раньше убираю газ и отлично произвожу посадку. Заканчиваю пробег и пытаюсь срулить с посадочной полосы. Но что это? Рычаг газа даю вперед, а винт, сделав последние обороты, останавливается.

К самолету бежит инструктор с искаженным лицом. Полагается доложить ему о выполнении самостоятельных полетов, но я не успеваю рта раскрыть.

 — У вас есть в черепной коробке хотя бы одна извилинка? — обрушивается на меня инструктор. — Летает без малейшего соображения… У всей эскадрильи на глазах такие номера выбрасывать! Кто за вас должен проверять горючее перед вылетом?.. Идите и доложите командиру отряда! — махнул рукой инструктор и ушел на заправочную.

В буквальном и переносном смысле я спустился с неба на землю. Ошеломленный, даже не заметил, как товарищи укатили самолет с посадочной полосы. Двигался я словно механически, ноги сами несли меня к командиру отряда. Он сидел возле авиационного флага на раскладном стуле и наблюдал за полетами. Вот он уже рядом.

 — Товарищ командир, — начал я, не узнавая своего голоса.

 — Ну, докладывайте все по порядку и начистоту, как полагается истребителю.

Я рассказал все, как на исповеди, не утаил ничего.

 — Вы сами-то понимаете, сколько нарушений сделано в одном полете? — спокойно спросил командир.

 — Так точно! — ответил я.

 — Запомните этот вылет на всю жизнь, — командир строго посмотрел на меня. — Ведь это случайность, что все обошлось благополучно. Случайность! — повторил он.

Я молча стоял, ожидая первого взыскания.

 — Учитывая чистосердечное признание и правдивый доклад, — закончил командир, — взыскания не накладываю. Сами подумайте, что натворили, и товарищам расскажите. Авиация не терпит произвола, полеты на истребителе — не увеселительные прогулки, а серьезная работа. Идите!

 — Есть, идти!

Ох, как стыдно было мне в те минуты! Уж лучше бы наказали меня. Но командир, опытный истребитель, оказался и умелым воспитателем: предоставил мне самому казниться.

В стартовке появилась карикатура: летает самолет вокруг старта, а курсанты с земли пытаются его заарканить. Я ходил как в воду опущенный, стараясь не смотреть в глаза товарищам. О той опасности, которой подвергал себя, не думалось, суд собственной совести оказался сильнее страха. С тех пор прошло много лет, за плечами миллионы километров воздушного пути и десятки освоенных машин, а я и по сей день краснею, вспоминая этот вылет, и удивляюсь своей тогдашней несерьезности и бесшабашности.

В тот же памятный день после работы на материальной части я открыл комсомольское собрание, на котором разбирался мой проступок. Снова рассказал все, как было, и выслушал немало горьких упреков от товарищей.

Первым взял слово мой друг Мыльников.

 — Я никогда не забуду, как ты помогал мне в походах, — говорил он, — не забуду и того случая, когда после парашютного прыжка я зашиб ногу, а ты меня на руках нес… Но сегодняшний твой поступок расцениваю как крайнюю недисциплинированность. Выходит, что тебе ничего доверять нельзя…

Мыльников говорил немного, но от его слов мне стало жарко. Нет лучшей похвалы, чем похвала друга, но и нет более неприятного упрека, чем упрек из его уст.

Собрание тоже не объявило мне взыскания — ограничилось разбором. В эту ночь я долго не мог уснуть: слишком много переживаний сразу выпало на мою долю.

Так начались в нашей группе самостоятельные полеты. Вслед за мной были выпущены Кириллов и Рогачев, а через неделю летала уже вся группа. Теперь инструктор больше сидел на старте, наблюдая за нашими действиями в воздухе.

Вскоре был закончен круг — отработаны взлет, посадка и точный расчет. Мы приступили к высшему пилотажу. Эти интересные упражнения настолько увлекли, что никто из нас не чувствовал ни усталости, ни напряжения, хотя физическая нагрузка была огромная.

Время бежало незаметно. Вот и последний школьный полет в звании курсанта. Последний! Это я по-настоящему осознал только тогда, когда произвел посадку и понял, что программа закончена, теперь мне не запланируют ни одного вылета. Так и бывает в жизни: спешим закончить школу, а приходит время, расставаться с ней — делается грустно и не хочется покидать ее добрые стены.

На разборе полетов инструктор уже не уделяет нам внимания, как прежде, даже не упоминает фамилии окончивших учебную программу. Только Львов неизменно строг: для него мы все те же курсанты. С подъема ребята спешат на старт, а мы идем в распоряжение Львова.

 — И за что такое наказание, — жаловался Гончаров, завидуя летающим.

Целыми днями мы заняты на хозяйственных работах. На самолеты только поглядываем с завистью. На наше, счастье, вскоре приехала приемная комиссия. Последний экзамен по технике пилотирования. Сажусь в кабину УТИ-4. Впереди незнакомый летчик. Он молчалив, на мои вопросы отвечает лишь наклоном головы. Запускаю мотор и иду в зону на высший пилотаж. Вспоминаю напутствие инструктора — выполнять фигуры «слитно», одна за другой, без интервалов, с предельной перегрузкой.

Начинаю с виражей, затем перехожу на вертикальные фигуры. Заканчиваю комплекс штопором и глубокой спиралью. Когда сели, экзаменатор ограничился одним словом:

 — Нормально. — И, не обращая на меня внимания, коротко потребовал: — Следующий. В кабину сел очередной курсант.

Отшумел последний летный день. Львов снова полностью завладел выпускниками, не отпуская нас даже на подготовку материальной части. С утра до вечера мы занимались благоустройством лагеря. Капитан не давал нам ни минуты передышки, проявляя удивительную изобретательность в подыскивании работ.

 — Что мы будем делать, когда все благоустроим? — спрашивал курсант Бахарев.

 — Из песка веревки заставит вить, — шутил Рогачев.

Так прошло несколько томительных дней. Но однажды, когда мы приводили в порядок лагерную линейку, раздалась команда дежурного:

 — Выпускников в штаб эскадрильи! Наконец-то!

 — Забрать личные вещи — и на машины, поедете в штаб школы. Пришел приказ наркома. Поздравляю с окончанием! — сказал начштаба эскадрильи и пожал каждому руку.

На сборы ушло несколько минут. Переполненные счастьем, мы с песнями мчимся в Батайск.

В зимних казармах стоят пустые металлические койки. Кто-то будет теперь спать на них? Мы получаем новенькое обмундирование: темно-синие френчи с голубыми, в золотой окантовке, петлицами. На рукаве золотистые крылья — эмблема летчика Военно-воздушных сил. Сброшены выгоревшие на солнце курсантские гимнастерки. Одетые в парадную форму, собираемся на плацу в ожидании построения.

В торжественной обстановке перед строем начальник штаба читает приказ Наркома обороны о присвоении нам первого командного звания. Потом объявляется второй приказ — о назначении в военные округа. Бахарев, Будылин и Рогачев поедут в Белорусский военный округ, Маресьев, Тотмин, Кириллов и остальные — в другие округа, преимущественно на запад.

Начальник штаба сделал небольшую паузу. Секунды мне показались вечностью. Что прочтет он после паузы?

 — Зачислить в Батайскую школу имени Серова на должности инструкторов-летчиков…

Среди названных фамилий есть и моя. Я испытываю одновременно и радость и некоторое разочарование. Инструктор — это хорошо. Но неплохо бы увидеть новые места, изведать жизнь боевого полка. Хочется захватить все сразу, объять необъятное.

Уезжают товарищи, с которыми ходили по забайкальским сопкам, ехали в эшелоне, спали рядом в казарме. Мы расстались, и с тех пор мне почти никого из них не приходилось видеть. В начале Великой Отечественной войны я, читая газеты, находил иногда среди отличившихся знакомые фамилии, но после победы встретился лишь с Маресьевым. Он был на протезах, этот несгибаемый, настоящий человек.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.