Постановление

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Постановление

Отношения Ахматовой с властью и всеми ее ветвями так значительны, отчетливы, во всех подробностях вымерены, как будто она состоит на службе и по этому служебному положению вступает с начальством, сослуживцами и смежниками в бесконечные, регламентированные, тщательно прописанные и обязательные бюрократические отношения.

Загадка: зачем она общалась с агентами и агентками, ведомыми по каким-то тайным признакам ей? Отгадка: она знала все! Поддерживала эти отношения сознательно… переводчица С. К. Островская, осведомительница. О второй ее профессии А.А. догадалась, но продолжала встречаться, следуя своему правилу: «А.А. говаривала, что зачастую имеет смысл иметь дело с явными негодяями, профессиональными доносчиками, в частности. Особенно, если тебе нужно сообщить что-нибудь «наверх», властям. Ибо профессиональный доносчик донесет все ему сообщенное в точности, ничего не исказит». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 101.) Казалось бы, что за нужда поэту доносить что-то «наверх», какие такие идеи? После свидания с Берлиным Ахматова захотела похвастать.

Вот результат — докладная записка, слово в слово записанная с голоса Ахматовой: «Когда Берлин приехал в Ленинград в ноябре 1945 г., Орлов привел его к Ахматовой. Когда их познакомили, Б. сказал: «Я приехал в Ленинград специально приветствовать Вас, единственного и последнего европейского поэта, не только от своего имени, но и от имени всей старой английской культуры. В Оксфорде Вас считают легендарной женщиной. В Англии Ваши стихи переводят с таким же почтением, как стихи Сафо». (М. Кралин. Победившее смерть слово. Статьи об Анне Ахматовой и воспоминания о ее современниках.)

Постановление: играй, но не переигрывай.

* * *

Из доноса: Объект, Ахматова, перенесла Постановление тяжело. Она долго болела: невроз, сердце, аритмия, фурункулез. Но внешне держалась бодро. Рассказывает, что неизвестные присылают ей цветы и фрукты. Никто от нее не отвернулся. Никто ее не предал. «Прибавилось только славы, — заметила она. — Славы мученика. Всеобщее сочувствие. Жалость. Симпатии. Читают даже те, кто имени моего не слышал раньше. Люди отворачиваются скорее даже от благосостояния своего ближнего, чем от беды. К забвению и снижению интереса общества к человеку ведут не боль его, не унижения и страдания, а, наоборот, его материальное процветание, — считает Ахматова. — Мне надо было подарить дачу, собственную машину, сделать паек, но тайно запретить редакции меня печатать, и я ручаюсь, что правительство уже через год имело бы желаемые результаты. Все бы говорили: «Вот видите: зажралась, задрала нос. Куда ей теперь писать? Какой она поэт? Просто обласканная бабенка». Тогда бы и стихи мои перестали читать, и окатили бы меня до смерти и после нее — презрением и забвением».

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 225–226

* * *

Текст докладной записки Жданову (не Сталину) поразительно смахивает на голос самой Ахматовой. Потом приводится список из четырех осведомителей, снабжавших информацией по ней — первой идет Софья Островская, ближайшая подруга Ахматовой, от свиданий с которой Ахматова не могла удержаться ни на день. Живет она нормально: по утрам сердечные припадки, по вечерам исчезает, чаще всего с Софьей Казимировной. (Н. Л. Пунин. Мир светел любовью. Дневники и письма. Стр. 412.) Темами встреч были — попойки (Пунин) и интимные утехи (Островская — разумеется, можно не верить — ни одному из свидетельств не верит).

По-видимому, О. Калугин прав, когда отмечает: «Возьмите в качестве примера Постановление 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград». Ведь оно, в сущности, подготовлено по материалам КГБ. Там даже оценки некоторые — чисто КГБ-шные, они прямо взяты из доносов».

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 22

Ахматова об Островской: «А вы знаете, что [она] посадила целый куст людей?» (А. Любегин. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 465).

Тамара Юрьевна, будучи в обществе Анны Андреевны и Софьи Казимировны, очень удивилась, услышав, что Ахматова ни с того ни с сего вдруг начала безудержно расхваливать одно бездарное стихотворение модного в то время стихотворца на актуальную политическую тему. Когда же Островская отлучилась и они остались вдвоем, Ахматова сказала Тамаре Юрьевне, что в присутствии Софьи Казимировны «можно и должно вести себя только так».

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 229–230

* * *

Ночь на 22 сент. 1946. Пьем у Ахматовой — Ольга (Берггольц. — M.К.), матадор (Г. П. Макогоненко. — М.К.) и я. Неожиданно полтора литра водки. По радио и в газете — сокращенная стенограмма выступления Жданова… Ольга хмельная, прелестная, бесстыдная, все время поет, целует руки развенчанной. Но царица, лишенная трона, все-таки царица — держится прекрасно и, пожалуй, тоже бесстыдно: «На мне ничто не отражается». Сопоставляет: 1922-24 — и теперь. Все — то же. Старается быть над временем».

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 226

* * *

После Постановления, когда А.А. лишили продовольственных карточек (это уж было чем-то вроде «нормативного акта» — резвого самодеятельного административного перегиба), Берггольц носила ей еду в судках. <…> «…ее тогда предупреждали: «Не ходи к А. Это может иметь тяжелые последствия». <…> А я говорила: «Она кушать хочет». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 302.) Как быстро стало известно, что у Ахматовой проблемы, и сколько людей бросилось ей на помощь! Сколько людей задокументированно рассказали, что они ей приносили обеды «в судках»: Томашевские, Берггольц — это из тех, кому безоговорочно можно верить, сколько тех, кто делал это, не быв никем вспомянут. Анонимы присылали свои карточки — до десятка в день — и «Мне приносили апельсины и шоколад». И ее собственные карточки вернули через две недели. Легенда, бережно подогреваемая — о голоде Ахматовой — живет до наших дней. Она не раз писала о нем сама (и здесь и за границей, и гневно и смиренно) — и до сего дня всем полагается верить.

Эту неиспользованную возможность пострадать, как расковырянные стигматы, время от времени, будто по графику, продолжала эксплуатировать десятилетия спустя: А я была просто голодная. Вот она, простая русская бабья душа, в платочке.

Это какой же аппетит надо было иметь.

* * *

В России XX века получить титул мученицы за то, что твое творчество назвали безыдейным и какое-то время не печатали новые стихотворения про розы и про любовь к годящемуся в сыновья иностранцу, бывшему в послевоенной стране со шпионской миссией! Давали вдосталь работы по специальности — переводческой. Закрывали глаза даже на то, что она стала «цеховичкой» — ставила свою подпись под стихами, переведенными начинающими ленинградскими поэтами. Борис Пастернак все переводил сам. Если были какие-то переводы сделаны Ивинской — то их отношения были все-таки не цеховыми, на него работало не его литобъединение. Впрочем — рыбак рыбака видит издалека — Ахматова считала, что Ивинская писала Пастернаку «Доктора Живаго».

* * *

Как-то не помнил никто, что Постановление 46-го года — это не только против Ахматовой, не только спор добра со злом, стервятника с голубицей. Ну, иногда кое-кто вспоминал, что был еще и Зощенко, а их там вон сколько было!

Не мог понять: зачем это нужно именно сейчас, после таких побед. Почему именно Ахматова, Зощенко, Хазин и уж вовсе непричастный Гофман — опасны, требуют вмешательства ЦК, разгромных проработок?… <…>… послевоенная разруха в стране, начало холодной войны. Так ведь из-за Ахматовой и началась, вы просто не знали ничего, не были допущены! (Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 267.) Когда речь шла об одной Ахматовой, все было ясно — кто придумал это Постановление, против кого и по какому поводу. Даже кто его писал (физически — Лидия Корнеевна находит текстологическую идентичность слога Сталина и письмоводителя, сочинявшего постановление). Немного, правда, не стыкуется, что Сталин по такому серьезному поводу — изобличению женщины, которая предпочла ЕМУ другого и наказанию виновницы холодной войны — не придумал отдельного мероприятия, а выпросил для себя лишь права вписать в общий документ несколько абзацев от себя лично по поводу одной особы. Когда поименовывается целая компания литераторов, с которыми советской власти не по пути — то цели и задачи Постановления делаются какими-то узкими, так, бои местного значения, позиционные столкновения. А ведь там, где Ахматова — должны вершиться судьбы мира! И смутится двадцатый век!

* * *

Постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» застало меня в поездке. Я тогда работала в ВОКСе, и меня послали с делегацией корейских писателей на Кавказ. <…> Меня это постановление ЦК не возмутило, не испугало, просто не задело. В моем тогдашнем мире Ахматовой не было.

Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 268

* * *

Вот описание судьбоносного Ленинградского общегородского собрания писателей. В зале появились странного вида незнакомцы, которые заняли места между членами союза. (Сама Анна Андреевна этого не видела, в других воспоминаниях эти подробности тоже отсутствуют.) Двери почему<-то> заперли и никого не выпускали, даже тех, кому стало дурно (а лежало, очевидно, в дурноте ползало — немало). Ко мне пришел некто и предложил 1 мес<яц> не выходить из дома, но подходить к окну, чтобы меня было видно из сада. В саду под моим окном поставили скамейку, и на ней круглосуточно дежурили агенты. (Записные книжки. Стр. 265.) Прошло 2 недели. Рассказ Н. А. Ольшевской?? <…>. Пробыла у Анны Андреевны три дня и привезла ее к нам в Москву. (Летопись. Стр. 422.) А ведь месяца еще не прошло после выданного предписания. Что это был за «некто»? Почему бы было ситуацию парой достоверно выглядящих штрихов не раскрасить? Скорее всего, это она сама подумала, что было бы неплохо подходить к окну и показываться — если кто-то следит, не будет лишних вопросов. (А уж там следят ли и не чрезмерна ли такая заботливость о гипотетических тюремщиках — это уже неважно.)

О. Берггольц с мужем навещали Ахматову после Постановления демонстративно, у них же она встречала Новый год.

* * *

С ухода Н.С.Г. [Гумилева] и брака с В.К.Ш [Шилейко] началась человеческая трагедия, которая надолго затормозила жизнь и творчество А.А. — гораздо больше, чем постановление инстанций.

Л. К. Чуковская, В. М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Из кн.: Я всем прощение дарую. Стр. 380

А как может быть иначе? Уход мужа и новые отношения — это ее реальная жизнь, постановление — карьерные обстоятельства.

* * *

1962 год. Анна Андреевна сейчас очень бодра, в явном подъеме. Вид у нее «победный», блестят глаза, молодой голос, легкие и свободные движения. У нее сегодня были гости из Болгарии, заезжал А. А. Сурков, без конца звонят друзья. Газеты и журналы просят стихов.

Летопись. Стр. 593

* * *

Пишет драму. <…> Содержанием будет произошедшая с ней самой драма 1946 года. Любимова. (Летопись. Стр. 617.) Дело происходит в 1963 году.

* * *

Дневник. 14 августа 1964 года. Сегодня минуло восемнадцать лет с того дня. И… довольно о нем. (Записные книжки. Стр. 480.) Действительно, пора бы уж успокоиться. Почестей, льгот, привилегий — мало у кого столько было, как у нее, в эти годы.

* * *

Вчера безобразничала Ольга Берггольц — я ее такой страшной никогда не видела. <…> Напрасно ищу в душе жалость. Там были, весьма кстати, парижские Воронцовы — друзья оксфордских Оболенских. (Записные книжки. Стр. 689). Если застали безобразничающую Ольгу, то уж точно некстати. Или даже для этого у Ахматовой жалости не нашлось, чтобы огласке Ольгиного позора не порадоваться? Конечно, можно проявить морально-бытовую принципиальность и судить Ольгу строго, без жалости — да уж больно легкий случай, слишком легко оправдания для такой жалости найти, в случае Берггольц они просто бросаются в глаза — несчастья ее, и мужество, и безоглядная помощь самой Ахматовой после постановления.

* * *

Критик Д. М. Молдавский даже в 1982 году уверял меня [М.М. Кралина] в разговоре по телефону, что «Жданов поднял Ахматову из забвенья, старуха за это должна была ежегодно носить цветы на его могилу». Некоторая толика правды в этом ерническом высказывании все же имеется: ждановское анафемствование поставило Ахматову в совершенно неожиданный для нее исторический ряд.

М. Кралин. Ахматова и деятели «14 августа» Стр. 185

Как всегда, Ахматова не очень верит, что народ все поймет правильно, и пишет каноническую концепцию правильной трактовки Постановления. В стихах.

Здесь и самодельная раскачка в рифму: Это и не старо и не ново,/Ничего нет сказочного тут, и газетное: Так меня тринадцать лет (а на следующий год с какой цифрой прикажете рифмовать?) клянут, и, после «сказочных» мотивов — неуклонно, тупо и жестоко/И неодолимо, как гранит. Все это неважно, главное — у Ахматовой появилась законная возможность сравнить себя с несомненно историческими персонажами — «КАК ОТРЕПЬЕВА И ПУГАЧЕВА», так и ее. Грозная анафема.

Для верности — «…кроме того, Анна Ахматова оставила потомкам заметку «Для памяти»… (М. Кралин. Ахматова и деятели «14 августа» Стр. 185.) Уверенная в том, что аудитория жадно ловит каждое слово, поджав губы, чеканит: Считаю не только уместным, но и существенно важным возвращение к 1946 году и роли Сталина в постановлении 14 августа. Об этом в печати еще никто не говорил. Мне кажется удачной находкой (для PR-кампании это действительно так) сопоставление того, что говорилось о Зощенко и Ахматовой, с тем, что говорили о Черчилле. (А. Ахматова. Т. 5. Стр. 190.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.