1. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК ВКП(б)

1. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК ВКП(б)

Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», датированное 14 августа 1946 года, в писательских кругах сразу нарекли «постановлением по Зощенко и Ахматовой».

В этом разгромном документе магически-всевластного ЦК единственной в стране партии о Зощенко и Ахматовой — черным по белому — писалось:

«…Грубой ошибкой „Звезды“ является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции „Звезды“ известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко „Приключения обезьяны“ („Звезда“ № 5–6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.

Предоставление страниц „Звезды“ таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции „Звезды“ хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как „Перед восходом солнца“, оценка которой, как и оценка всего литературного „творчества“ Зощенко, была дана на страницах журнала „Большевик“.

Журнал „Звезда“ всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, — „искусства для искусства“, не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе.

Предоставление Зощенко и Ахматовой активной роли в журнале, несомненно, внесло элементы идейного разброда и дезорганизации в среду ленинградских писателей. В журнале стали появляться произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада. Стали публиковаться произведения, проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни…»

Стиль и лексика данного текста выразительно передают дух сталинской эпохи. Дух этот заполнял души целых поколений. Как радиация, он пронизывал сознание, видоизменял чувства, входил в состав крови, оседал в костях, закреплялся в подсознании, вторгался в генетический код, превращая людей в советских мутантов, существующих при тоталитаризме, как в естественной среде обитания. Одним из сильнейших источников той радиации был страх, сделавшийся в стране после Октябрьского переворота 1917 года постоянной составляющей бытия.

Далее в постановлении еще и еще поминались в двуединой связке предававшиеся анафеме Зощенко и Ахматова, потом один Зощенко, помечены были также и другие авторы «безыдейных» и «малохудожественных» произведений, напечатанных в осуждаемых журналах. Затем указующий перст направлялся на начальство — на редакторов, забывших положение ленинизма о недопустимости аполитичности, на председателя Союза писателей, не принявшего должных мер, на руководящих работников Ленинградского горкома партии, проглядевших, устранившихся, предоставивших возможность печататься чуждым советской литературе людям вроде Зощенко и Ахматовой… В заключение державно, по пунктам постановлялось — выправить линию журнала «Звезда» и обеспечить его высокий идейный и художественный уровень, прекратив доступ в журнал произведений Зощенко и Ахматовой и им подобных; прекратить издание журнала «Ленинград»; утвердить главным редактором журнала «Звезда» заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) с сохранением за ним этой должности.

Считалось, что на все эти действия родная партия имеет безусловное право. Во благо народа. Ведь она была официально провозглашена «направляющей и руководящей силой советского общества».

Главным же гонителем и хулителем Зощенко и Ахматовой выступал А. А. Жданов, член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б), которому Сталин поручил тогда заниматься всем фронтом идеологии и пропаганды. Но готовил он это разгромное постановление по указанию и формулировкам вождя.

Через сорок с лишним лет, в эпоху «гласности», стали известны слова Сталина, сказанные о Зощенко на специальном заседании в ЦК перед принятием того постановления: «Человек войны не заметил, накала войны не заметил. Он ни одного слова не сказал на эту тему… Почему я недолюбливаю Зощенко? Зощенко — проповедник безыдейности… И советский народ не потерпит, чтобы отравляли сознание молодежи… Не обществу перестраиваться по Зощенко, а ему надо перестраиваться, а не перестроится, пускай убирается к чертям».

В то время «к чертям» никак не означало, скажем, за границу…

Присутствовавший на этом заседании как член редколлегии журнала «Звезда» ленинградский писатель П. Капица (однофамилец и тезка знаменитого физика, лауреата Нобелевской премии) приводит в своих воспоминаниях такие слова Сталина о рассказе «Приключения обезьяны»:

«Пустой рассказ. Ни уму, ни сердцу ничего не дает. Бездарной балаганной штуке предоставили место. Только подонки могут создавать подобные произведения. У Зощенко есть обиды на советских людей… Хулиган ваш Зощенко! Балаганный писака!!»

И П. Капица продолжает:

«Вероятно, Сталин и не видел живого, весьма деликатного, скромного и малоулыбчивого Мих-Миха, иначе не обозвал бы его так. Эти грубые ругательства относились к какому-то наглому зубоскалу, злопыхателю и очернителю, а миниатюрный, мягкий и даже застенчивый Зощенко ни одной черточкой не походил на балаганного писаку. Но Сталин не унимался, говорил резко, не сдерживая себя. Чувствовалось, что он очень сердит на автора „Приключений обезьяны“:

— Видите ли, обезьянке в клетке лучше жить, чем на воле. В неволе легче дышится, чем среди советских людей!»

То было проходившее 9 августа 1946 года заседание Оргбюро ЦК ВКП(б), на котором Сталин появился впервые за последние десять лет, что указывало на исключительную важность данного сбора. Его сопровождали несколько членов Политбюро и секретари ЦК, занимавшиеся идеологической работой. Присутствовали руководители Союза писателей, а также срочно вызванные из Ленинграда возглавлявшие журналы «Звезда» и «Ленинград» члены их редколлегий. Как показали дальнейшие события, Сталин к этому моменту уже окончательно продумал свой план решительного и повсеместного перелома в стране неприемлемой для него общественной атмосферы. В области литературы в ход пошла идея, предлагавшаяся Управлением пропаганды еще в 1943 году, когда руководство этого Управления считало необходимым принять специальное решение ЦК ВКП(б) о литературно-художественных журналах. Речь тогда шла о московских журналах «Октябрь», «Знамя», «Новый мир». Теперь, используя эту запомнившуюся ему идею, Сталин поменял московские журналы на ленинградские — и по силовому раскладу в Политбюро, и по своей давней неприязни к городу Ленина, и по нынешнему нахождению там Зощенко и Ахматовой…

А на следующий день после Оргбюро, 10 августа 1946 года, министр госбезопасности (наркоматы уже стали министерствами) В. С. Абакумов (арестованный затем, еще при Сталине, и расстрелянный при Хрущеве) направил секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецову (расстрелянному при Сталине по «ленинградскому делу») «справку по имеющимся в МГБ СССР материалам на писателя Зощенко М. М.». В эту «Справку» — помимо анкетно-биографических сведений (с выделением в прошлом его членства в «литературном содружестве „Серапионовы братья“ — группировки, вредной по своему идеологическому характеру»), вместе с обобщающими формулировками (типа: «На протяжении ряда лет Зощенко характеризуется как писатель с антисоветскими взглядами, критикующий политику партии в области искусства и литературы»), вместе с перечнем писателей, приятельствующих с Зощенко, и с подборкой соответственно наставшей надобности высказываний Зощенко о цензуре, о том, что «мы беззубые юмористы, нам не позволяют трогать существенные вопросы», что «всякая критика запрещена» (в этой подборке заметны следы работы осведомителей среди тех людей, с которыми общался Зощенко) — вместе со всем этим, так сказать, «внешним компроматом» в документ госбезопасности вошли целым куском и откровения Зощенко перед своим «собеседником» в июле 1944 года.

На трех с половиной страницах данной «Справки» был представлен не только требуемый «компромат», но почти что план-конспект поношения Зощенко как в постановлении ЦК, так и в докладе Жданова. Направлялась же «Справка» А. А. Кузнецову потому, что он, недавний секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), а ныне секретарь ЦК и член Оргбюро, курировавший органы внутренних дел и безопасности, вошел в комиссию по выработке постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“».

Августовское (и «августейшее») постановление «о журналах» было зачинным. Следом за литературой, аналогичные постановления ЦК по театру, кино, музыке, точно массированный огонь тяжелой артиллерии по заданным квадратам, методически обработали всю сферу искусства, отражавшего в меру возможностей духовную жизнь людей. И в том заключалась стратегическая цель Великого и Мудрого Вождя: подавить поднявшийся в народе, в обществе свободный дух, без которого невозможно было победить в Отечественной войне, и потому его приходилось, держа под надзором, терпеть, даже иногда поощрять, но который теперь, после величайшей Победы, был уже не нужен, вреден и особенно претил триумфатору. Ведь свобода духа, помимо самой этой отвратной для любой диктатуры свободы, неразрывно связана с правдой, истиной, с истинной правдой. Но Сталину было нужно извратить правду о войне — как она началась, как велась, чего стоила. Победителей не судят. И никто не должен был назвать одержанную Победу пирровой. В 1946 году, когда загрохотала серия постановлений ЦК, он оценил понесенные народом военные потери в шесть с половиной миллионов человек, на двадцать один миллион меньше действительных (по документально подтвержденной статистике).

Необходимо было взять под жесткий контроль и людские надежды на лучшую жизнь после стольких лишений и жертв в годы войны, после завоеванной народом Великой Победы. Эти чаяния, естественно, отражались в литературе и искусстве.

Однако советские люди в массе своей, и прежде всего большинство писателей, кинематографистов, композиторов, театральных режиссеров, артистов, не в силах даже представить себе подлинную суть этой стратегии, старательно вникали тогда в ошибки названных журналов, фильмов, опер и пьес, не догадываясь о том, что для заданной тотальной цели вполне могли быть использованы другие конкретные фильмы и другие оперы, названы другие произведения и авторы. Кроме двоих — Зощенко и Ахматовой. Их имена вошли бы в любой перечень, в любой властительный пасьянс…

Впрочем, необъявляемые предупредительные репрессии начались гораздо раньше этих «постановлений». Уже в конце войны Сталин, ставший вскоре генералиссимусом, погнал своих соотечественников-военнопленных из фашистских концлагерей эшелонами в советские лагеря: для него они не были ни жертвами, ни мучениками, то были живые свидетели трагедии 41-го года, трагедии народа и бесславия Вождя. И потому их надлежало устранить — изолировать, судить как изменников родины, трусов, бросивших оружие, спасавших свою шкуру, и разметать по «архипелагу» ГУЛАГ.

И на все мирное население, бедовавшее под немецкой оккупацией — баб, детишек, стариков, — наложено было теперь клеймо подозрения и второсортности: якшались с врагом, не хватило идейности погибнуть в борьбе, сжечь собственную избу, порезать свою скотину и голыми-босыми уйти на советскую территорию. Теперь во всех многочисленных анкетах был введен специальный пункт — «Находился ли на оккупированной территории?» — как угроза и этим живым свидетелям, оставленным по милости Вождя под родным кровом. И любого взрослого жителя гигантского (и потому неогороженного) морального гетто можно было при надобности обвинить в сотрудничестве с фашистами и отправить «куда следует»; а вчерашнему ребенку-школьнику из этих мест, чтобы поступить в институт, приходилось изворачиваться, унижаться, отрекаться, врать, доказывать, что он самый что ни на есть советский человек.

Годы, отмеченные постановлениями, которые готовил и осуществлял Жданов, окрестили в интеллигентских кругах «ждановщиной». А десятью годами ранее страна испытала «ежовщину» — по имени наркома внутренних дел Ежова, олицетворявшего массовые репрессии тех лет с их истребительным пиком приснопамятного 1937 года. То был еще один изощренный прием Сталина — выдвинуть на авансцену событий новоявленного исполнителя своей воли, на которого затем при надобности и списать очередной «перегиб» и, убрав одиозную фигуру, вновь предстать в освещении всех общественных софитов единственным, мудрым, справедливым заступником и родным отцом своего терпеливого народа. Ежов был по его приказу расстрелян. Жданов умер сам от сердечного приступа, со славой ближайшего соратника, успев еще в 1948 году, в год смерти, нанести последний из всей серии запланированных ударов — на этот раз по музыке, с осуждением композиторов Шостаковича, Прокофьева, Мясковского и других, упорно придерживавшихся в своем творчестве «формалистического, антинародного направления».

Но послевоенное мракобесие на том не кончилось, продолжалось до смерти самого. Была объявлена вне закона «лженаука» кибернетика, напрочь отрицалась генетика, а ученые-генетики, «менделисты-морганисты-вейсманисты», преследовались как буржуазные агенты. Одновременно развернулась яростная борьба с «безродными космополитами», которая сразу стала антисемитской кампанией и приняла государственный масштаб. Наконец, была арестована целая группа советских врачей, большей частью евреев, обвиненных в умышленно вредоносном лечении умерших ранее вождей, в том числе Жданова…