Похвальба себе

Похвальба себе

А.А. <…> записывала, резюмируя собранные ею высказывания читателей о цикле: «Это Carmen о любви, но любовь ни разу не названа и соединено с ужасом запретности, о преодолении которого было бы просто нелепо мечтать».

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 196

Ну почему резюмируя? Ведь видно же, что это — мысли, слова, красивости — все свое, рукотворное, самой Анны Андреевны домашнее печенье. Эти читатели, продукт советской уравниловки — поэту нужен ЧИТАТЕЛЬ, не ЧИТАТЕЛИ — почему она даже в дневнике не прогонит их? Может, без ссылки на читателей, просто от себя, удалось бы найти менее выспреннюю интонацию?

Кстати, эти «читательские высказывания» можно сравнить с наставлениями Анны Ахматовой Эренбургу, что и как, какими словами (запретное, ужас и пр.) надо описывать ее творчество.

* * *

25 декабря А.А. сказала, имея в виду отпущенный в мир «Реквием»: «Боюсь, что снова буду центром землетрясения».

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 169

* * *

В последние месяцы своей жизни, составляя список тем для будущих <…> ахматоведов, А.А. наметила и такую: «Лир<ическая> героиня Ахм<атовой>.

* * *

Об ахматовских устремлениях наметить контуры «ахматоведения» сын ее рассказывал: «<…> в конце 1950-х — начале 60-х, когда все писали диссертации, она тоже собралась писать диссертацию на тему «Молодая А<хматова>», но я отговорил, сказал: «Тебе не сдать «Основы марксизма-ленинизма».

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 595

Такое бывает и в более благородных семействах.

То, что она (Софья Андреевна Толстая) в последнее лето жизни отца сделалась невменяемой, к сожалению, верно. Это не отрицала впоследствии и она сама, это, конечно, видел и знал Лев Николаевич. <…> Она купила пугач и часто ночью, без всякой видимой причины, стреляла им из форточки.

И. Л. Толстой. Мои воспоминания. Стр. 261, 271

Лучше бы Ахматова купила тоже себе пугач.

Пример Лысенко вскружил ей голову, она хотела своей «Молодой Ахматовой» (что за название? диссертантка путает жанры — «Юность гения», «Детство Богородицы» — это не научные труды) заложить фундамент новой лженауки. Ведь хоть в ахматоведении и трудно ожидать критически настроенного исследователя, но того и гляди всякого понапишут. И как он смел! Это черт знает что такое!

* * *

Список тем для будущих диссертаций, составленный на досуге собственноручно Анной Андреевной.

Приводится с восстановленными сокращениями без, в виде исключения, угловых скобок, поскольку сокращено в оригинале почти каждое слово, вариантов прочтения практически нет. Читать со скобками невозможно, а биение мысли понятно. I. Ахматова и наследие классической русской поэзии. II. Ахматова и фольклор. III. Лирическая героиня Ахматовой. IV. Влияние на следующие поколения. Бах! Бах! Снайперский огонь из пугача! Подражатели за границей (Багряна) и дома. V. Ахматова и ее читатели. (Стихи, письма.) 10-е годы — выступления, мода — 20-е (Л. Рейснер), 30-е, 40-е, 50-е, 60-е.

Нумерация грядущих диссертаций ведется римскими цифрами.

Годы, в которые была мода на Ахматову, — арабскими. Все десятилетия поименованы по отдельности, слишком эпохальны были свершения в каждом. Автор начал писать о десятых — когда НАЧАЛОСЬ, но потом пришлось написать и «двадцатые», потому что влияние Ахматовой только окрепло, потом — «тридцатые», потому то она становилась легендой, потом — «сороковые», потому что появилась новая волна ее славы, потом — «пятидесятые», потому что, кроме нее, уже никого в этой стране не было, а потом — бешеная мода на Ахматову шестидесятых, когда все стало на свои места, она — это наше все… Автор не мог этого не писать…

Р. Тименчик предваряет цитирование ТЕМ ДЛЯ БУДУЩИХ ДИССЕРТАЦИЙ фразой: Список тем имеет смысл привести полностью. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 595.) Не может быть, чтобы он не насмехался над ней.

* * *

В злополучной статье А.А., во-первых, должен был насторожить отголосок тыняновского эссе «Промежуток», с которым А.А., похоже, спорила в «Поэме без героя». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 213.) Стоит писать ПОЭМУ, чтобы спорить с критиком? Для этого существует жанр литературного фельетона.

* * *

Уста народа открылись, и уста эти — А.А. Поклонимся ей земно. <…> «Это не статья, это вопль!», — сказала А.А. с явным одобрением.

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 212

* * *

А. придиралась к каждому слову его (хвалебной) статьи о ней, величественно поворачиваясь в профиль…

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 213

* * *

Разбросаны в строках, строфах звенья цепи чувств, но не свяжешь их в одно, они — недосказанные…(Из статьи 1916 года. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 706.) Недосказанные — слово непростое, редкое — отчего так часто встречается у Ахматовой про Ахматову? Как видим, даже не ею придуманное.

Напевная инверсия — но не свяжешь их в одно, никаких прилично-нейтральных: их не свяжешь в одно, не говоря уж о критической или исследовательской интонации. В разборе Ахматовой это недопустимо. Это все только для Жданова.

* * *

В дневниковых записях Ахматова сообщает, что читала либретто по «Снежной маске» В. Ходасевичу, отзыв которого о сценарии она назвала «ослепительным». (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 712.) Это примечание составителя. Дневник с оценками — все-таки будем смотреть правде в глаза — не отзыва, а отзываемого — писался не по горячим следам, а когда все уже виделось великим.

Либретто слушал и Корней Чуковский. Она лежала на кровати в пальто — сунула руку под плед и вытащила оттуда свернутые в трубочку большие листы бумаги. <…> Этот балет я пишу для Артура Сергеевича. Он попросил. Может быть, Дягилев поставит в Париже. (К. Чуковский. Т. 1. Стр. 184.) Как только она напишет либретто, Артур Сергеевич быстренько напишет балет, а Дягилев, оставив эйфорию оттого, что во Францию вернулся Стравинский и получил от него заказ, — бог с ним, подождет! — его сразу поставит в Париже. Он уже познакомился с Коко Шанель — она несомненно даст денег на постановку и создаст костюмы, Пикассо бросит свои декорации к «Пульчинелле» и будет работать для Артура Сергеевича — даром что, скорее всего, не знаком с его революционными песнями, которые он писал и, будучи комиссаром музыки, РЕКОМЕНДОВАЛ для изучения в массовых школах. В общем, все выйдет вроде задуманного в середине шестидесятых годов семейного (всемирного, соответствующего Ахматовой по значению, несостоявшегося) издания:

Триптих

Поэма без Героя

(Юбилейное издание)

1940–1965

С предисловием Анатолия Наймана.

Музыкой Артура Лурье и Ал. Козловского.

Оформление: Борис Анреп, Натан Альтман, Дм. Бушей.

Истор<ико>-арх<ивная> справка о Ф<онтанном> доме Ирины Каминской.

Ленинград, Ташкент, Москва.

А. Ахматова. Т. 6. Стр. 225–226

* * *

Поэтесса Виттория Колона, которая <…> «в старости стала предметом поклонения за свои высокие нравственные достоинства: на нее смотрели, как на святую», умерла, и Микеланджело горевал, что не поцеловал ее мертвое лицо, а только руку. А.А. сравнила с Микеланджело кого-то из своих современников, «Икса», с таким же строгим целомудрием относящегося к ней.

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 274

* * *

В больнице А.А. показывала ей европейские газеты: «Вот последнее, что обо мне написали. Это перед смертью». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 273.) Вы лежали в палате с соседями? Показывали им газеты? Показывали вам? Величественна ли старуха, показывающая перед смертью газеты?

* * *

Модильяни очень жалел, что не может понимать мои стихи, и подозревал, что в них таятся какие-то чудеса, а это были только первые робкие попытки.

Анна Ахматова. Амедео Модильяни

* * *

А.А., как это может заметить читатель 3<аписных> К<нижек>, фиксировала все замеченные ею упоминания своего имени в советской печати. По кривой индекса цитируемости она старалась угадать свое сегодняшнее положение.

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 576–577

Положение ее было однозначно: на пороге смерти. А уж для чего тогда фиксировала — предположения могут быть разными.

* * *

Я сказал: «Вот прекрасная тема для статьи — «Эпиграфы Ахматовой» Подарите это кому-нибудь из ахматоведов». Она мне ответила: «Никому не говори. Напиши сам. Я тебе кое-что для этого подброшу»

М. Ардов. Возвращение на Ордынку. Стр. 71–72

Каждый эпиграф выбран не для прояснения или углубления смысла, а для вызывания определенного уровня ассоциаций об Ахматовой, культурной и образованной женщине. Эпиграф из Овидия — неплохо, жаль только, взят из эпиграфа к другой книге другого автора.

Что за филолог, что за литературовед был Михаил Ардов, кому не прочь она была бы вручить, минуя преданных профессионалов, прекрасные темы? Кого люблю, того дарю.

Ахматоведов она представляет сворой грызущихся и соперничающих дельцов. Ардов подбрасывает льстивую реплику — она знает, как отблагодарить.

Я говорю: «До чего же сложную работу вы даете будущим исследователям. У вас тут стихи, телефонные номера, даты, имена, адреса… Кто же сможет в этом разобраться?»… Ахматова поднимает голову, смотрит на меня серьезно и внимательно, а затем произносит: «Это будет называться «Труды и дни». (М. Ардов. Возвращение на Ордынку. Стр. 12.) И не без гесиодовских параллелей, и задать трудов и дней исследователям. Чтобы не завидовать пушкинистам, будто они на кого-то более сложного работают.

* * *

Ахматова узнала, что Льву Копелеву знакомые из-за границы прислали статью про ее торжества в Италии. В те дни Анна Андреевна вышла из больницы после инфаркта. Она несколько раз звонила нам, приглашала. <…> И она каждый раз говорила: «Пожалуйста, не забудьте захватить с собой статью этого немца, говорят, она занятная». Но как показать ей тот лихой репортаж, с шуточками по поводу ее возраста, внешности? <…> Анна Андреевна звонила снова. Уклоняться было уже невозможно. Она сказала, что приготовила нам свои новые книги…

Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 290–291

Письмо А.А. — К. И. Чуковскому: С каждым днем у меня растет потребность написать Вам (писем я не писала уже лет тридцать), чтобы сказать, какое огромное и прекрасное дело Вы сделали, создав то, что Вам угодно было назвать «Читая Ахматову». (Записные книжки. Стр. 222.)

Лидия Корнеевна не зря писала про какой-то «выключатель» внутри Ахматовой — что-то у нее действительно перемкнуло не в ту фазу, раз она называет ОГРОМНЫМ И ПРЕКРАСНЫМ ДЕЛОМ статью О СЕБЕ. Она сама может так думать, и весь мир может быть с нею согласным, но говорить об этом уже не называется нескромно, это просто глупо, потому что она забылась: Чуковский писал не о Пушкине и не о Данте. Это письмо может жить только как черновик, который ей надо было бы дать кому-то переписать от своего имени. Например, Лидии Корнеевне (она самая безотказная) — вот пусть она и пишет отцу: «Какое ты сделал огромное и прекрасное дело…» — и далее по тексту.

За прошедшие тридцать лет ничто ей не показалось достойным ее эпистолярной милости. А сын Лева еще сокрушался, что мама в лагерь ему не пишет…

* * *

Записывает свои впечатления о посещении Солженицына. Строго, не скрывая ничего, с величественной скромностью — о себе ни слова, все о нем:

Про мои стихи сказал недолжное.

Записные книжки. Стр. 253

Вот ведь — и не передала дословно, что конкретно было сказано (а вдруг что-то не столь уж запретное?), но найденное ею самой определение для комплимента Солженицына производит такое ошеломляющее впечатление, что лучше уж бы она по-простому написала, что Солженицын упал ей в ноги и ни за что не хотел подняться — я, мол, недостоин и пр. Какое-то тяжеловесное слово, редкое и мощное, какой-то безоговорочной силы, против чего ни у кого язык не повернется хоть что-то сказать. Не-долж-ное!

* * *

Начало октября 1961 года. Второй инфаркт. Лидия Корнеевна Чуковская называет его «третьим». Когда был первый? Тот, о котором ленинградская знакомая напишет «после инфаркта, перенесенного в Москве…» — в Москве Лидии Корнеевне «неизвестно, то ли микро, то ли не микро, но во всяком случае велено лежать, и она лежит» — был тяжелым сердечным приступом. (Л. К. Чуковская. Т. 2. Стр. 269.) В Ленинграде он стал безоговорочно инфарктом, первым, а настоящий первый — по ее счету второй — она назвала приехавшей ИЗ МОСКВЫ Лидии Корнеевне уже третьим. То есть поезд Москва-Ленинград возит еще в багажном отделении и ахматовские инфаркты.

В. А. Манулов со знакомым посетили Анну Ахматову в больнице. Когда мы уходили, Ахматова вышла с нами на лестничную площадку, и тут я вспомнил и рассказал ей, что на днях в Комарове на даче у академика М. Л. Алексеева я встретился с профессором из Люксембурга, специалистом по русской литературе. Он недавно был в Париже и посетил в Сорбонне специальный семинар, посвященный творчеству Ахматовой. До этого сдержанная и спокойная Анна Андреевна вдруг вспыхнула и с негодованием воскликнула: «Вы с этим шли ко мне, мы говорили почти целый час, и вы могли уйти, не рассказав мне этого!» (Летопись. Стр. 572.)