V

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

V

Философия, так заполонившая сердце Марка Аврелия, была враждебной христианству. Император считал священной своей обязанностью поддерживать древнеримскую религиозную обрядность во всей ее неприкосновенности — и этого одного было более чем достаточно, чтобы сделать императорство его неблагоприятствующим для нового учения. Римские предания имели для Марка догматический характер: он стремился к добродетели, «как человек» и «как римлянин». Предубежденность его к новой религии была понятна: будучи стоиком, он не мог думать иначе, но эта предубежденность еще усиливалась в нем чувствами патриота... Таким образом и случилось, что одному из лучших людей пришлось совершить один из самых тяжких грехов, а именно — грех религиозного преследования.

Грех этот, однако, можно объяснить всем строем тогдашней жизни и обязанностями императора по отношению к народу. Христианство было совершенно новым явлением, непонятным особенно образованным тогдашним людям, которые думали, что выше той нравственности, той философии, которой они строго держались, ничего не может быть. Император, конечно, знал многих христиан, но их убеждения так резко противоречили всему римскому, всему общепринятому, утвержденному и освященному правами, что они не могли внушать ему доверия. Императору говорили, что христиане не скрывали своей радости, когда какое-нибудь бедствие обрушивалось на «языческий» Рим, ему говорили о пророчествах этих «новых» людей о скором падении империи; все это не могло ему нравиться, и его философия поддавалась тому же чувству, которое жило в римлянах. А презрение римлян к христианству усиливалось еще тем обстоятельством, что учение это возникло в Иудее, среди евреев, а к евреям римляне издавна относились, как к фанатикам, опасным и непокорным. Достоверно неизвестно, было ли когда-нибудь в руках императора Марка Евангелие, читал ли его, знал ли имя рожденного в Назарете, но Марка-стоика удивляло мужество христианских мучеников; однако и тут неприятно поражали его торжествующий вид умирающих и всегдашняя готовность этих людей броситься в объятия смерти... Правда, по учению стоиков, смерть нужно встречать мужественно, но искать ее — этого они не допускали. Эпиктет, например, смотрел на героизм «галилеян», как на результат закоренелости фанатизма.

Не препятствуя преследованию христиан, император все-таки старался смягчить строгость законов против них, и нельзя свалить всю ответственность на него за те жестокости, которые совершались вне Рима, в провинциях, над христианами. Толпа оставалась безжалостною, невежественною, привычной к кровавым расправам, к кровавым представлениям цирка. Наиболее страшные гонения обусловливались именно взрывами народной ненависти и нетерпимости, теми поступками, к которым можно применить слова Христа: «Не ведят бо что творят». Случалась ли голодовка, происходило ли наводнение, или разражалась какая-либо эпидемия, народ волновался и кричал: «На арену их, христиан! В цирк!

Львам!» Разные бедствия, претерпеваемые страной, народ считал посланными свыше — разгневанными богами — и поэтому усердствовали в набожности, требуя умилостивления верховных мстителей всеобщими жертвоприношениями, а христиане, конечно, отказывались участвовать в языческих молениях. Поэтому «галилеяне» и считались плохими гражданами, даже врагами отечества: равнодушие их к общественным бедствиям было слишком очевидно для толпы.

Допуская гонения на христиан, Марк Аврелий все-таки оставался «великим государем по милосердию своему и доброте», что подтверждают современник его Тертулиан и другие христианские писатели.