Возвращение на Даунинг стрит: светотень (1951—1955)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Возвращение на Даунинг стрит: светотень (1951—1955)

Черчилль надеялся, что выборы в законодательное собрание, прошедшие в феврале 1950 года, вернут его к власти. Однако фортуна вновь оказалась к нему немилостива — с небольшим перевесом победили лейбористы. Тем не менее выборы, состоявшиеся в октябре 1951 года, положили конец полосе неудач бывшего премьер-министра. Это была бесспорная победа партии тори. Лейбористы выдохлись, а неоконсерваторы пользовались широкой поддержкой общественного мнения да к тому же успешно провели предвыборную кампанию, поэтому результат был налицо. Партия консерваторов получила 321 место в парламенте против 295, отданных лейбористам, таким образом, тори в палате общин оказалось на 26 человек больше. Теперь Черчилль не только мог вновь перебраться на Даунинг стрит — отныне ему была предоставлена полная свобода действий на многие годы. Фактически победа тори ознаменовала начало длительного периода верховенства консерваторов, продолжавшегося вплоть до 1964 года.

Для Черчилля это был огромный успех — впервые в возрасте семидесяти шести лет он одержал победу на выборах в законодательное собрание. Впрочем, ветеран британской политики проводил свою избирательную кампанию очень умело и сдержанно. Ему удалось избежать обвинений в воинственности и подготовке третьей мировой войны. Он обещал отменить все ограничения, всех обеспечить работой, ежегодно строить по триста тысяч квартир. Одним словом, и на этот раз Черчилль взялся за исполнение обязанностей премьер-министра с большим усердием и энергией.

Он сформировал правительство, в состав которого вошли опытные политики и новички, по образу и подобию своему. Черчилль всегда стремился окружить себя людьми надежными и опытными, с которыми ему уже доводилось работать на протяжении многих лет и которые уже имели возможность доказать свою преданность и компетентность. При отборе кандидатов премьер-министр гораздо больше внимания обращал на их пэрство, нежели на возраст или соответствие предполагаемой должности. Так, лорд Черуэлл был назначен главным казначеем, лорд Вултон — председателем совета министров. Лорду Исмею Черчилль поручил заниматься делами Британского Содружества Наций. Маршала лорда Александера назначил министром обороны, генерала сэра Яна Джэкоба — начальником штаба. Гарольду Макмиллану пришлось заниматься жильем — задача непростая и очень актуальная в то время. Энтони Иден, и это вполне естественно, встал во главе министерства иностранных дел. Как уже упоминалось выше, в состав кабинета министров вошли и молодые, подающие надежды политики. Ричард А. Батлер стал министром финансов, Уолтер Монктон — министром труда, Питер Торникрофт — министром торговли. В целом Черчилль собрал хорошую команду, быстро склонившую общественное мнение на свою сторону.

Вот уже пятьдесят лет не утихают историографические споры вокруг второго «правления» Черчилля, при этом противоборствующие стороны никак не могут четко разделить свои позиции. Например, Маргарет Тэтчер и ее политический наставник сэр Кейт Джозеф, исповедующие чистый жесткий «неоторизм», обвиняют правивших в пятидесятые годы консерваторов, и Черчилля в первую очередь, в том, что они изменили до неузнаваемости и подладили под свои нужды настоящий, исконный консерватизм. Вместо того чтобы воплощать и проводить в жизнь традиционные принципы и ценности тори, эти ловкачи, мол, при каждом удобном случае были готовы уступить противнику и примкнуть к суррогату раболепствующего лейборизма. Вот откуда взялась их губительная склонность к компромиссу. Вот почему они погрязли в тлетворном поиске вялого консенсуса. В конце концов консерватизм потерял свое лицо, и виноват в этом был стареющий Черчилль и его эпигоны — Иден и Макмиллан.

Наверное, эти обвинения слишком суровы и теперь утратили свою актуальность, однако не подлежит сомнению тот факт, что начиная с 1940 года партия консерваторов, сначала в рамках коалиционного правительства, а затем, с 1945 по 1951 год, — в качестве ведущей оппозиционной партии, постепенно переместилась ближе к центру, согласуя свою политику с пожеланиями общества, а именно с его надеждами на государство социальной справедливости и всеобщего благосостояния. В этом отношении партия консерваторов в послевоенные годы занимала, скорее, правоцентристскую позицию, отказавшись от либерального догматизма, преобладавшего в идеологии тори в межвоенный период и сыгравшего далеко не последнюю роль в провале консерваторов на выборах 1945 года. В те времена в большом ходу было модное словечко «батскеллизм». Батлер официально занимал пост министра финансов, а Гейтскелл занимал тот же пост в «теневом кабинете»[381]. Это слово символизировало двухпартийный гибрид, образованный правоцентристами и левоцентристами и преданный анафеме двадцать пять лет спустя неоконсерваторами во главе с Маргарет Тэтчер.

Еще одну сложную задачу задал сам Черчилль. Уже в те времена о ней часто перешептывались в кулуарах власти, и до сих пор историки не могут ее разрешить. Выдающийся человек, «великий старец» (Grand Old Man) — этими эпитетами наделяли некогда Гладстона на закате его карьеры, — имел ли право еще один хозяин правительственной резиденции на Даунинг стрит примерить на себя эти эпитеты? Конечно, с 1951 по 1953 год здоровье премьер-министра не подводило, к тому же энергии и решимости у него по-прежнему было хоть отбавляй. С другой стороны, в стране начался экономический рост, необходимость в распределении продовольствия отпала, триста тысяч обещанных домов были построены, производственные отношения наладились, опасность забастовки или какого-либо трудового конфликта стране не угрожала. Говорили, что эта политика «потакания рабочему классу» отвечала стремлению Черчилля обеспечить в стране спокойную социальную обстановку, чтобы всецело посвятить себя внешней политике. Апофеозом карьеры старого слуги монархии стала коронация Елизаветы II в июне 1953 года, ознаменовавшая начало новой, «елизаветинской эпохи». На церемонии премьер-министр щеголял в форме губернатора пяти портов и выражал свою почтительность молодой государыне.

Тем не менее снежный ком вопросов и сомнений нарастал. Как-то, допоздна засидевшись с премьер-министром на борту «Королевы Мэри», лорд Маунтбеттен записал в своем дневнике: «Мое впечатление от встречи с Великим старцем: он сильно постарел»[382]. Черчилль знал, о чем шепчутся у него за спиной, а именно о том, что он стал намного ниже ростом, что в мирное время он не годился для исполнения обязанностей премьер-министра. Иными словами, лучше бы он доверил управление страной человеку более молодому. Все это выводило Черчилля из себя. По правде говоря, мало кто из консерваторов отваживался открыто говорить с ним об этом или даже намекать ему на отставку. Другие трусливо ждали, что премьер-министра вот-вот хватит какой-нибудь удар.

Лишь у его зятя Кристофера Сомса достало мужества и любви быть с ним одновременно искренним и осторожным. Впрочем, в окружении премьер-министра именно Сомс занимал отныне центральное место, тем более что Черчилль перенес на него отцовскую любовь, которой никогда не выказывал к Рандольфу — слишком часто они с сыном ссорились и не понимали друг друга. Пожалуй, Роберт Бусби, один из ближайших товарищей Черчилля, наиболее беспристрастно отозвался о его деятельности на посту премьер-министра с 1951 по 1955 год. «После войны, — объяснил он, — Черчилль раз или два поразил всех своей проницательностью [вероятно, Бусби намекает на Фултон и Цюрих], но он совершил ошибку, вновь став премьер-министром. Он перепутал преходящий гражданский долг и вечную славу, ведь он не мог снова подняться на вершину, которой уже достиг однажды»[383].

Если обратиться к исторической последовательности событий, то начало спору положил врач Черчилля, лорд Моран. Сразу после смерти своего пациента он опубликовал собственные «Мемуары», где утверждал, что на протяжении нескольких последних лет физическое состояние Черчилля никуда не годилось, что он был не в состоянии надлежащим образом исполнять обязанности главы государства. Признание доктора Морана вызвало ожесточенную полемику, поскольку семья и друзья покойного сразу же опротестовали заявление человека, который никогда не принадлежал к числу поклонников Черчилля и которого погоня за наживой заставила нарушить профессиональную тайну. В чем не приходится сомневаться, так это в том, что в период с 1951 по 1955 год Черчиллю так и не удалось вновь стать бесспорным лидером правительства, как во время войны. Однако несмотря на инсульт, поразивший Черчилля в 1953 году, было бы нелепо и неправильно представлять его одряхлевшим лидером минувших дней или даже «маразматиком», как некоторые осмеливались утверждать. Генри Пеллинг справедливо заметил, что пока Черчилль был хозяином резиденции на Даунинг стрит, именно он, вне всякого сомнения, «приводил в движение правительство» и именно «его тщательно продуманные речи определяли политический курс»[384].

Лебединой песней Черчилля стало его продолжительное выступление в палате общин 1 марта 1955 года, за несколько дней до отставки. Премьер-министр доказал, что его ораторскому мастерству не страшны ни возраст, ни болезни. В заключение своей речи корифей британской политики воскликнул, обращаясь к растроганной и восхищенной аудитории: «Быть может, наступит день, когда восторжествуют терпимость и любовь к ближнему, справедливость и свобода, — тогда страждущие ныне поколения обретут покой, преодолев и избавившись от всех несчастий, омрачающих наше существование. А до тех пор не сдавайтесь, не поддавайтесь унынию и никогда не отчаивайтесь!»[385]

* * *

В британской внешней политике — излюбленной области приложения сил премьер-министра — в период с 1951 по 1955 год преобладали три основные стратегические задачи. Первая была связана с упорным, неуемным желанием Черчилля пробудить к жизни англо-американский союз. Вторая касалась процесса деколонизации и судьбы Империи. И, наконец, третьей задачей, которой, наряду с обороной Европы и перевооружением Германии, Черчилль уделял все больше внимания, было ослабление напряженности в отношениях с Восточной Европой.

Что касается «особых отношений» с Соединенными Штатами, занимавших центральное место в политическом кредо Черчилля (в чем мы уже не раз имели возможность убедиться), то премьер-министр счел политику лейбористов в этой области порочной. Поэтому он вознамерился исправить положение и добиться потепления в отношениях двух стран. О предпочтении Черчилля свидетельствует следующий факт: не прошло и двух месяцев после его прихода к власти, как он уже отправился в Вашингтон на переговоры с президентом Трумэном, состоявшиеся в январе 1952 года. Спустя ровно год британский премьер снова поспешил в американскую столицу — побеседовать с вновь избранным генералом Эйзенхауэром. В конце того же 1953 года состоялась трехсторонняя встреча на Бермудских островах, в которой участвовали Великобритания, Соединенные Штаты и Франция. Наконец, летом 1954 года Черчилль вновь совершил путешествие за океан. Всякий раз, пытаясь склонить собеседника на свою сторону, он делал ставку на силу своего обаяния и дар убеждения, однако при этом упускал из виду, что соотношение сил сильно изменилось со времен антигитлеровской коалиции. Вот почему, несмотря на то, что его всегда принимали очень тепло и с большим почтением, результаты этих визитов были практически равны нулю.

В то время американские официальные лица, по правде говоря, почти не доверяли англичанам. В Вашингтоне опасались, как бы коварные британцы под видом «особых отношений» не использовали Соединенные Штаты в интересах Британии. Встреча Черчилля с Трумэном в январе 1952 года отнюдь не была успешной, достичь взаимопонимания двум лидерам так и не удалось. Американский президент совершенно не переносил юмора и напыщенного красноречия своего собеседника. Британскому же премьер-министру пришлось сказать скрепя сердце, что «особые отношения» Британии и США стали как никогда прочными, влившись в многосторонние отношения внутри Североатлантического союза. Впрочем, сверившись с информацией, собранной его сотрудниками, Трумэн стал очень осторожно относиться к многочисленным уловкам и подвохам, скрытым в речи гостя[386].

Черчилль надеялся, что с Эйзенхауэром будет проще договориться, учитывая то обстоятельство, что они были старинными приятелями еще с военных времен. Однако вскоре премьер-министра постигло разочарование: разногласий становилось все больше, тем более что ему пришлось иметь дело не только с президентом, но и с непреклонным, словно фанатичный пастор, Джоном Фостером Даллесом, который был совершенно равнодушен к «великой стратегии» дальновидного Черчилля. К тому же британский гость сильно недолюбливал Даллеса и даже придумал злую шутку про него: «Dull, Duller, Dulles»[387]В конце концов в беседе со своим секретарем Колвиллом Черчилль назвал Эйзенхауэра «тупым, бесхребетным»[388]типом. Тем не менее пришлось признать очевидное: чувствительности британского премьер-министра не было места в жестких условиях реальной политики. Что же касается конференции на Бермудских островах, на которую так надеялся Черчилль, но открытие которой не раз откладывалось по вине французской стороны и в целесообразность которой не верили ни Эйзенхауэр, ни государственный департамент Соединенных Штатов, то она не принесла никаких существенных результатов, и по ее завершении все стороны остались при своем мнении.

В действительности Черчилль рассчитывал на те козыри, которыми реально располагало Соединенное Королевство, и в первую очередь — на атомную бомбу, испытания которой успешно завершились в конце 1952 года. Теперь у жителей Великобритании было собственное оружие устрашения. В отношении Европы Черчилль по-прежнему стоял на своем. Несмотря на то, что он полностью поддерживал вступление Германии в Североатлантический альянс, для развития отношений с континентом с британской стороны не было предпринято никаких шагов. А ведь еще совсем недавно, блистая красноречием, Черчилль произносил пылкие тирады в защиту Европы и всевозможных союзов — Британии с Европой, Европы с Америкой... К сожалению, эстафету у Черчилля приняли его молодые последователи — Иден и Макмиллан, продолжившие «островную», в чем-то даже империалистическую линию в политике, не подразумевавшую развития отношений с остальной Европой.

Вскоре Черчилль наметил себе новую миссию, выполнению которой преимущественно и посвятил свои силы. В 1953 году после смерти Сталина премьер-министр задался целью организовать встречу на высшем уровне между Востоком и Западом, с тем чтобы разрядить сложившуюся в мире напряженную обстановку и устранить угрозу ядерной войны, одна мысль о которой повергала его в ужас. Черчилль называл это «правом прохода по чужой земле» и надеялся таким образом разжать тиски холодной войны и затормозить разрушительную гонку вооружений. Свой план он изложил в палате общин 11 мая 1953 года в памятной речи, получившей широкий общественный резонанс. «Нужно, — заявил он тогда, — как можно скорее провести конференцию на высшем уровне и пригласить на нее все ведущие державы мира. Повестка дня этой конференции не должна быть слишком насыщенной и жесткой, а идея самой конференции не должна потеряться в бесконечном лабиринте организационных моментов. Кроме того, следует максимально ограничить число стран-участниц и состав их делегаций. Конференция должна носить неофициальный характер и не должна вызывать ажиотажа в прессе. Скорее всего, вряд ли эта встреча закончится подписанием какого-либо официального договора, но участники конференции должны осознать: человечество могло бы заняться более полезными делами, нежели разжиганием межнациональной розни»[389]. Судя по всему, Черчилль продолжал верить, как и во время войны, в эффективность личных встреч между высокопоставленными чиновниками и не хотел поручать ответственные переговоры профессиональным дипломатам.

Тогда план Черчилля, на который он возлагал большие надежды, так и не осуществился. С одной стороны, возражениям американцев не было конца, с другой — конференцию со знанием дела саботировали кремлевские чиновники. Между тем внезапно Черчилля поразил тяжелейший инсульт. Случилось это месяц спустя после его выступления в палате общин. Болезнь помешала премьер-министру бороться дальше за ослабление международной напряженности. И все же пораженный инсультом премьер-министр, управлявший Англией в пору ее заката, оказался прав. Его плану суждено было осуществиться в будущем. В этом отношении Черчилль стал предтечей, предугадавшим возможность налаживания отношений с Востоком. Впоследствии Хрущев признал эту заслугу британского премьер-министра. Таким образом, Черчилль одновременно был зачинателем и холодной войны, и процесса ослабления международной напряженности.

Что касается вопроса деколонизации, то закоснелый империалист, каковым всегда являлся потомок герцога Мальборо, изо всех сил старался затормозить центробежные силы, приводившие в действие процесс обретения независимости. Статус республики получил Пакистан, в Африке Нигерия и Гана добились самоуправления. В Кении из-за мятежа племени мау-мау белые колонисты оказались в опасности, однако Черчилль, вероятно, вспомнив, как когда-то гостил в племени кикулу в бытность свою заместителем министра по делам колоний, приказал не применять к повстанцам слишком суровых мер.

В центре внимания, тем не менее, оказались Египет и Суэцкий канал. Здесь Черчилль выступал против всякой «политики умиротворения». Он исходил из политического и стратегического значения британской военной базы, расположенной в зоне канала. В равной мере был важен и психологический аспект, ведь эта база символизировала преимущественное положение британцев по отношению к остальным «странам-претендентам» на господство на Ближнем Востоке. Одно время Черчилль даже подумывал о создании англо-американо-египетского кондоминиума, однако Вашингтон сразу же отказался участвовать в этом проекте. В действительности Черчилль, всегда с симпатией относившийся к евреям, рассчитывал прежде всего на помощь Израиля в поддержании порядка в регионе.

Тем временем разногласия, то и дело возникавшие между премьер-министром и министром иностранных дел, все больше обострялись. В зависимости от конкретного вопроса политики, чьи позиции неизменно различались, постоянно менялись ролями. Если речь шла о Египте и Суэцком канале, то Черчилль выступал в роли «ястреба», то есть сторонника агрессивной политики, тогда как Иден представал в роли «голубя» — сторонника мирной политики. Если же речь шла о Советском Союзе и попытках ослабить напряженную обстановку в мире, премьер-министр превращался в самого мирного «голубя», а Иден прибивался к стае «ястребов».

* * *

Дружелюбное отношение Черчилля к Израилю, о котором упоминалось выше, имело долгую историю, начало которой было положено еще в начале века. Премьер-министр в самом деле очень рано проявил себя как «отъявленный» юдофил. Еще будучи молодым депутатом от Северо-Западного Манчестера (с 1906 по 1908 год), где доля евреев в электорате была довольно велика, будущий премьер-министр осудил погромы в России и выступил в поддержку заселения Палестины евреями. Симпатизируя Богом избранному народу, Черчилль с большим энтузиазмом приветствовал заявление Бальфура: в ноябре 1917 года Бальфур от лица британского правительства пообещал создать «еврейский национальный очаг» в Палестине. Будучи министром по делам колоний (с 1921 по 1922 год), Черчилль посетил Иерусалим, поощрил политику иммиграции и поддержал сионистские организации. В тридцатые годы он подверг жесткой критике медлительность и непоследовательность британских властей, проводивших то проарабскую, то проеврейскую политику.

Начиная с 1933 года Черчилль постоянно выступал против нацизма, клеймя в первую очередь гитлеровский расизм. В своих речах и статьях он сурово осуждал травлю евреев в Германии. После того как Германия присоединила к себе Австрию, Черчилль пришел в негодование, узнав о применении в Австрии расистских законов[390]. Именно во время войны Черчилль проявил себя как наиболее активный противник нацистского геноцида и наиболее внимательный к судьбе евреев участник антигитлеровской коалиции. В феврале 1941 года он встретился с лидером сионистов Хаимом Вейцманом, напомнившим ему об обещаниях британцев (на данном этапе премьер-министр намеревался выделить евреям территорию на западе Палестины, возможно, внутри арабского государства). Черчилль выразил свое сожаление о судьбе евреев в Европе, скорбно заметив при этом: «Со времен вторжения монголов в XVI веке Европа не знала такого безжалостного, методичного убийства огромного числа людей. Мы являемся свидетелями неслыханного преступления»[391]. Между тем безжалостные депортации евреев продолжались, и Черчилль не смог удержаться от грозного предупреждения: «Когда пробьет час освобождения Европы, пробьет и час расплаты».

В британском правительстве никто не разделял точку зрения премьер-министра, тем более что Иден, возглавлявший министерство иностранных дел, проводил проарабскую политику. Тем не менее Черчилль заявил своим министрам, что после победы над фашизмом Великобритания и Соединенные Штаты должны будут поспособствовать созданию еврейского государства в несколько миллионов граждан и что он, премьер-министр, от этого не отступится. Летом 1944 года Черчилль оказывал сильное давление на военное ведомство, пытаясь заставить его создать еврейскую бригаду, однако создание бригады затянулось из-за сложностей со знаменем. В то же время премьер-министр не раз пытался, насколько это было возможно, добиться сокращения числа жертв среди евреев и обеспечить наказание палачей. Именно тогда он написал Идену: «Вне всякого сомнения, это самое чудовищное, самое ужасное преступление за всю историю человечества. И это преступление было совершено посредством научных методов, разработанных людьми, которые называют себя „цивилизованными“, оно было совершено во имя великого государства, во имя одного из ведущих народов Европы. Само собой разумеется, что авторы этого преступления, которые попадут к нам в руки, включая тех, кто убивал, выполняя приказ, должны будут поплатиться жизнью, как только их причастность к убийству будет доказана»[392].

Тем не менее террористические акты, совершавшиеся еврейскими экстремистами, поставили под сомнение просионистскую позицию Черчилля. В конце 1944 года в Каире участником боевой группы «Штерн» был убит лорд Моин, министр-резидент Египта. Это событие вынудило Черчилля прервать переговоры с лидерами евреев. Впоследствии увеличение актов насилия со стороны боевых групп «Иргун» и «Штерн» вызвало гнев британского премьер-министра. Он осудил действия террористов, поставив их в один ряд с эсэсовцами. «Сионистский идеал, — заявил Черчилль с трибуны палаты общин, — не должен померкнуть под дулами пистолетов. Нельзя допустить, чтобы он утонул в море крови, пролитой бандитами, которые ничем не отличаются от нацистов»[393].

Однако по мере того как ситуация в Палестине осложнялась, Черчилль все больше убеждался в том, что выхода из этого порочного круга не было. Он не видел возможности удержать Палестину в составе Британской империи. Впрочем, это была единственная территория, с которой Черчилль согласился бы расстаться. Премьер-министр видел только один выход из создавшегося положения — передать мандат Британии на территорию Палестины Организации Объединенных Наций. Это, в свою очередь, подразумевало раздел многострадального края и создание государства Израиль, чему Черчилль был искренне рад. Отныне он стал другом и преданным поклонником вновь созданного государства, которому оказывал поддержку и покровительство в любой ситуации. Об этом красноречиво свидетельствует письмо, направленное премьер-министром президенту Эйзенхауэру накануне Суэцкого кризиса: «Я являюсь убежденным сионистом с тех пор, как Бальфур сделал свое памятное заявление. Замечательно, что эта маленькая еврейская колония получила возможность приютить своих гонимых соплеменников из разных уголков земного шара и в то же время стать самой сильной военной державой в своем регионе»[394].

* * *

У «великого старца» оставалось только одно важное дело — уйти со сцены, раз и навсегда отречься от власти, вернуться к обычной жизни обычного гражданина. Нельзя не признать, что последние месяцы общественной жизни Черчилля были окрашены некой патетикой: с одной стороны, современники восхищались им и глубоко его почитали, с другой — их раздражало старческое упрямство, с каким он пытался удержаться на плаву. Вот почему осенью 1954 года и зимой 1955 года Альбион окутала легкая дымка грусти. Вот почему звезда великого человека угасала в агонии. В стране складывалась нездоровая атмосфера более или менее нетерпеливого ожидания.

В сущности, вопрос наследования Черчиллю на посту лидера партии консерваторов и на посту премьер-министра был решен уже много лет назад. Все были уверены в том, что наследником станет Энтони Иден, так долго ждавший своего звездного часа в обстановке растущей нервозности и опасения лишиться заветного «наследства». Однако здоровье подвело главного претендента, да и его отношения с премьер-министром уже не один месяц были откровенно враждебными. Кроме того, Иден, всегда находившийся в тени Черчилля, был тонким знатоком дипломатии, но, кто знает, хватило бы у него энергии противостоять целому комплексу проблем, особенно проблем в области внутренней политики, экономики и социального сектора? Черчилль сам день ото дня все больше сомневался в целесообразности назначения Идена премьер-министром. «Не думаю, что Энтони с этим справится», — поделился он своими опасениями с секретарем накануне отставки[395].

К тому же старый лис британской политики злорадно затягивал напряженное ожидание и вовсе не торопился объявить во всеуслышание имя своего «наследника». Его никто не торопил, он сам волен был выбрать дату оглашения своего «завещания». Журналист Хью Мэссингем проницательно заметил: «У Уинстона на руках все козыри. Сместить его невозможно. Ни у министров, ни у кого бы то ни было не хватит ни сил, ни смелости заставить его уйти прежде, чем он сам этого пожелает»[396]. Впрочем, у какого актера, привыкшего к первым ролям, не перехватывает дух при мысли о том, что рано или поздно придется проститься со сценой? Как-то Черчилль спросил об этом свою дочь Сару, опытную актрису: «Что ты чувствуешь, когда спектакль окончен? Ты, наверное, ненавидишь этот момент?» Сара почувствовала, что должна ответить утвердительно[397]. Тем не менее великий политик XX века знал предел своих возможностей. Об этом свидетельствует признание, сделанное им во время разговора с Р. А. Батлером: «Я чувствую себя, словно старый аэроплан, который в сумерках заходит на посадку с почти пустым баком и в темноте ищет надежную посадочную площадку»[398].

Наконец Черчилль решился. 13 ноября 1954 года он отметил свой восьмидесятый день рождения. В знак народной признательности и благодарности монарха премьер-министр был пожалован орденом Подвязки. Таким образом, сэр Уинстон Черчилль стал очередным кавалером этого почетного ордена. И сразу же началась череда пышных празднеств, во время которых премьер-министру оказывались всяческие знаки уважения и почитания, а в Вестминстере даже был организован вечер вручения подарков, присланных со всех концов света. На этом приеме присутствовали члены обеих палат парламента.

Итак, Черчилль решил подать в отставку 5 апреля 1955 года. Накануне на торжественном ужине в резиденции премьер-министра на Даунинг стрит присутствовали королева, герцог Эдинбургский, все семейство Черчиллей и целая армия старых друзей. В полдень 5 апреля Черчилль в последний раз председательствовал на совете министров, после чего отправился в Букингемский дворец и подал прошение об отставке Елизавете II — Британия перевернула еще одну страницу своей истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.