История и историк

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

История и историк

Черчилль любил историю. Он написал около дюжины исторических работ (из которых четыре — многотомники) — всего пятнадцать тысяч страниц. В двадцать четыре года Уинстон опубликовал свою первую книгу, повествующую о военной кампании, в которой он принимал участие на северо-западной границе Индии в 1897 году. Последняя его книга вышла, когда автору уже исполнилось восемьдесят четыре года. Тем не менее, период между двумя войнами был самым плодотворным, ведь тогда он мог посвятить истории большую часть своего вынужденного досуга. В его книгах история неотделима от историка, а основная сюжетная нить истории, этой великой трагедии прошлого человечества (как понимал ее Черчилль), тесно связана с историей самого автора — историей его времени, весьма драматичной. Между двумя увлечениями Черчилля — живописью и историей — невозможно провести сравнение. Они располагались на разных полюсах. Живопись служила ему развлечением в самом полном смысле слова. Мольберт укрывал Черчилля от внешнего мира и позволял ему расслабиться. История же, напротив, жила в его сердце, лежала в основе его отношения к миру, была отправной точкой его мировоззрения.

История всегда его привлекала. Еще в юности двоечник Черчилль получал хорошие отметки по истории, сначала в Брайтонской школе, а затем и в Хэрроу. Позднее, при поступлении в Сэндхерст его познания в истории сослужили ему хорошую службу. Став взрослым, он не просто находил удовольствие в сочинении исторических произведений, он был в этом лично глубоко заинтересован. Историк Морис Эшли, бывший первым научным консультантом Черчилля, писал, что тот с таким упоением предавался этому занятию, поскольку видел в этом «прежде всего дань любви к своим предкам, к своей семье, к себе самому»[186].

Однако Черчилль, любивший все великое — великие дела, великие события, великих людей, — напрасно давал широкий обзор прошлого человечества, напрасно расцвечивал его яркими красками своего богатого воображения. Он понимал, что человек — это загадка, время — это загадка и что, следовательно, историческое знание ограничено. Он и в самом деле считал, что история — это искусство, освещающее прошлое, оно упрямо старается пролить свой скудный свет на тех, кто когда-то прошел по земле, однако полностью воссоздать прошлое не в его власти. Не умаляя достоинств работы историка, он сказал однажды: «В неверном свете своей лампы, с грехом пополам освещающей пройденный человечеством путь, история пытается воскресить дела давно минувших дней, донести до нас эхо канувших в Лету событий, оживить своими бледными лучами страсти, кипевшие много веков назад»[187]. Однако отдельные участки пути так и останутся во мраке. Ведь нельзя отрицать, что значительные фрагменты прошлого утеряны навсегда. В душе Черчилля вера в знание боролась с грустью, внушаемой сознанием недолговечности человеческой жизни. По-видимому, давали себя знать его склонность к депрессии и ощущение тщетности всего сущего, усилившееся с годами. Этим и объясняется глубокий пессимизм, которым были отмечены последние годы его жизни.

* * *

Классифицировать исторические сочинения Черчилля непросто. В них перемешались литературные жанры, автор ни на минуту не оставляет читателя наедине со своим произведением. Его творчество в целом автобиографично. К первой категории его сочинений, выделенной весьма условно, можно отнести рассказы о колониальных кампаниях «История малакандских полевых сил» (1898); «Война на реке» (1899); «Лондон — Ледисмит» (1900); обширный шеститомный труд, посвященный Первой мировой войне, «Мировой кризис» (1923—1931), а также шеститомник «Вторая мировая война» (1948—1954). Во всех этих книгах большое место отведено повествованию о приключениях самого автора, принимавшего участие в описываемых событиях. Однако его искусство заключается в умении соединить личностный подход с общим анализом, используемым для создания широкой исторической панорамы.

К следующей категории можно было бы отнести две работы — сборник очерков «Мысли и приключения» (1932) и своего рода портретную галерею «Великие современники» (1937). А вот книгу «Моя юность» (1930) смело можно назвать автобиографичной. В ней автор мило описывает времена правления королевы Виктории и затем короля Эдуарда. Два других сочинения можно условно отнести к историческому жанру — «Лорд Рандольф Черчилль» (1906) и четырехтомник «Мальборо: жизнь и эпоха» (1933—1938). Однако это все-таки семейные биографии, в которых каждая строка дышит сыновней почтительностью, а объективность принесена в жертву любви автора к своим героям. Наконец, четырехтомник «История англоязычных народов» (1956—1958) — единственное произведение Черчилля, в котором автор практически не появляется на сцене и которое можно было бы отнести к собственно историческому жанру.

Еще одна немаловажная деталь: сочинительство принесло Черчиллю немалую прибыль. Впрочем, он сам первый заявлял, что не стоило бы писать книги, если бы они не продавались. Черчилль с самого начала взялся за перо ради денег и ради славы. Именно литературная деятельность стала с тех пор основным источником его доходов и позволила ему вести роскошную жизнь. К тому же книги Уинстона продавались все лучше, издатели платили ему баснословные гонорары, не отставали от них и редакторы газет и журналов. Мартин Гилберт подсчитал прибыль, которую Черчиллю принесли за восемь лет, с 1929-го по 1937-й, одни только гонорары и оплата авторских прав: общая сумма дохода превысила сто тысяч фунтов стерлингов![188]

В 1923 году, когда были опубликованы два первых тома «Мирового кризиса», уже стало ясно, что книгу ждет шумный успех. В то время память о Первой мировой войне была еще слишком свежа, и книга, изобиловавшая новыми документами, талантливо написанная участником событий, известным человеком, увлекала читателя, не оставляла его равнодушным. «Мировой кризис» сразу же оказался в центре оживленной полемики. Бурные споры вызвала одна из основных идей книги: автор утверждал, что во время войны профессионалы — генералы и адмиралы («the brass-hats»[189]) регулярно ошибались, тогда как профессиональные политики («the frocks»[190]) почти всегда правильно оценивали ситуацию. Напрасно Бальфур подшучивал над «блистательной автобиографией, замаскированной под всемирную историю». В успехе книги сомневаться не приходилось[191]. Кейнс, восхищавшийся «Кризисом», в свою очередь говорил, что это «антивоенный трактат, более действенный, нежели сочинение какого-нибудь пацифиста»[192]. В 1929 году Уинстон начал с увлечением работать над биографией Джона Черчилля, герцога Мальборо. Уинстон хотел не просто поквитаться с Маколеем и реабилитировать в глазах общества своего знаменитого предка. Он с упоением изучал славное прошлое Англии, когда страна за несколько лет превратилась из ничем не примечательного королевства в могущественную державу. Потому-то он и изобразил герцога Мальборо блистательным государственным деятелем, опорой короны и конституции, вершителем судеб Англии, которому под силу было разбить дьявольские планы Людовика XIV, вознамерившегося поработить Европу. Последний том книги, выражавшей политические взгляды автора, был опубликован в самый разгар чехословацкого кризиса, в нем легко угадывается параллель, проводимая Черчиллем между гегемонией Короля-Солнца и гегемонией Гитлера. Поэтому герцог Мальборо в книге Черчилля превратился не только в великого полководца, но и в великого стратега, а бледная королева Анна — в «великую королеву, за которую сражался не менее великий коннетабль».

Кстати сказать, «Вторую мировую войну» также нельзя назвать чисто историческим произведением. Эта книга, сразу же перешедшая в разряд классики, прежде всего, представляет собой полезное для истории свидетельство очевидца. Впрочем, и сам автор весьма скромно отзывался о своем детище: «Сомневаюсь, что подобная хроника существует или когда-либо существовала. Ведь в ней дается подробный подневный отчет и о ведении военных действий, и о работе правительства. Я не называю свои „Мемуары“ „историей“, писать историю — удел грядущих поколений. Однако я признаю за собой право назвать свою книгу вкладом в „Историю...“, которая появится в будущем»[193]. Черчилль первым из главных действующих лиц разыгравшейся драмы оккупировал область истории. Ему посчастливилось, с одной стороны, представить на суд потомков собственную версию своих поступков и той роли, которую он сыграл в этой войне, с другой — вынести на суд современников собственную версию событий 1914—1918 годов, одновременно эпическую и трагическую, втайне надеясь упрочить таким образом свою пошатнувшуюся репутацию.

Последнее произведение в списке — «История англоязычных народов» — увы, самое неудачное и самое слабое из всех сочинений Черчилля. В этой книге автор стремился охватить историю Великобритании, Соединенных Штатов и Британского Содружества Наций, чтобы доказать общность их культурного наследия. Однако в целом повествование получилось аморфным и несколько искусственным. Триста страниц книги были уже написаны накануне войны, а остальные ее части, последовательно добавленные в пятидесятые годы, лишь подчеркнули несвязность повествования. Суровая критика называла книгу «англосаксонской сказкой». Но скорее это — завещание Черчилля, свидетельствующее о его непоколебимой вере в великую миссию англосаксонских народов, призванных защищать дело мира и свободы.

* * *

Творчество Черчилля необычайно богато и разнообразно. В связи с чем возникают два вопроса. Как он работал? Какой метод использовал при написании исторических произведений? Какова была его концепция истории, понимал ли он историю одновременно как прошлое человечества и как знание этого прошлого? И уместно ли было бы говорить в таком случае о философии истории Черчилля?

О творческом методе Черчилля мы располагаем данными из первых рук, и в первую очередь свидетельствами его ближайших соратников — Мориса Эшли и Уильяма Дикина[194]. Юношеские опусы Уинстона, начиная с описания индийских и африканских приключений и заканчивая биографией лорда Рандольфа, были целиком написаны его рукой. После Первой мировой войны все меняется. «Мировой кризис» был первой книгой, текст которой он диктовал, а не писал собственноручно. Взявшись за биографию герцога Мальборо, Черчилль организовал настоящую мастерскую, в которой трудились научные консультанты, а иногда и целая команда секретарей, корректоров... Однако именно Черчилль был мозгом, руководителем работ в этой мастерской, режиссером-постановщиком рассказа, аргументирующим свой выбор, придающим работе свой особый стиль — широкий, образный, напыщенный. В каждой строчке угадывался его «почерк».

Когда первый и основной этап работы — выбор темы — был выполнен, труженики мастерской приступали к сбору материала. Будучи автором, Черчилль, имевший достаточно ясное представление о целях, сюжетной линии и персонажах будущей книги, прежде всего заботился о целостности повествования. Эта забота проявлялась в его стремлении строить свои произведения на надежном фундаменте — достоверных источниках. Вот почему он всегда четко разграничивал историю и журналистику. И вот почему он всегда питал глубочайшее уважение к знаниям и профессионализму университетских профессоров истории. Конечно, сам Черчилль не имел исторического образования и не был знаком с методами исторического анализа, но его сильной стороной был критический подход к делу. Потому-то он и прибегал к помощи специалистов — в основном Черчилль сотрудничал с молодыми, подающими надежды выпускниками Оксфорда.

Научные консультанты прежде всего должны были тщательно изучить архивы, с тем чтобы собрать максимум информации. В то же время они просматривали уже существующую литературу, посвященную той же теме, и делали огромное количество выписок из нее. Все эти материалы подлежали тщательнейшей проверке. И только после этой проверки можно было приступать к следующему этапу. Вооружившись всеми этими данными, Черчилль, всегда очень собранный, организованный, «точный, как часы», как говаривал Билл Дикин, целое утро не вставал с постели, уточняя мельчайшие подробности, ведь у него была феноменальная память. И лишь к концу дня он начинал диктовать секретарю-стенографисту текст, уже составленный в его голове. Диктуя, он всегда расхаживал взад и вперед по своему рабочему кабинету. Это действо начиналось около полуночи и продолжалось часов до двух-трех ночи, причем здесь же неизменно присутствовал научный консультант. Случалось, за один вечер (или ночь) Черчилль успевал надиктовать дюжину страниц. Он любил сравнивать себя с Наполеоном, которому также требовалось не более четырех-пяти часов сна в сутки, чтобы восстановить силы. Это был еще один козырь Черчилля. Однако после полудня он все же позволял себе немного отдохнуть.

Наконец, оставалось проверить написанное и кое-что исправить. Этим Черчилль всегда занимался сам — утром, не вставая с постели. Ему помогали сотрудники его мастерской. Они все вместе правили гранки, которые сразу же после расшифровки стенографической записи отправлялись в издательство. На всю операцию уходило несколько дней, по истечении которых у Черчилля уже была копия книги, присланная ему издателем. Черчилль всегда большое внимание уделял картографии — каждая его книга снабжена многочисленными картами, очень подробными и красноречивыми.

С 1929 по 1939 год Черчилль надиктовал таким образом тысячи страниц. Одновременно команда его мастерской увеличивалась. Не менялся лишь состав трех секретарей, по очереди по ночам стенографировавших под диктовку, — на другие должности Черчилль провел дополнительный набор, да и список самих должностей стал длиннее. Морис Эшли, принятый первым в 1929 году, был выпускником Оксфорда. Будучи активистом социалистической партии, он не сразу принял приглашение Черчилля, которого считал отъявленным реакционером. Впоследствии Эшли стал журналистом и написал историю династии Стюартов. Между ним и Черчиллем вскоре установились доверительные отношения. Именно на Эшли в течение пяти лет лежала основная ответственность за биографию герцога Мальборо. Джон Уэлдон, другой выпускник Оксфорда, пришедший на смену Эшли и работавший у Черчилля с 1934 по 1936 год, продолжил научные изыскания в области биографии Мальборо, прежде чем войти в мастерскую полноправным членом.

И все-таки ближайшим соратником Черчилля в этом деле был Билл (ныне сэр Уильям) Дикин, вскоре ставший не только другом своего шефа, но и всей семьи Черчиллей. Дикин также был выпускником Оксфорда, а кроме того, занимался исследовательской работой в Уэдемском колледже. В 1936 году двадцатитрехлетний Дикин поступил к Черчиллю научным консультантом и помогал ему писать последний том биографии герцога Мальборо. Затем будущий сэр Уильям взялся вместе с Черчиллем и за «Историю англоязычных народов». Во время войны он состоял в Особом управлении военными операциями (Special Operations Executive), и Черчилль отправил его с поручением к Тито, возглавившему югославских партизан. А после войны, когда писалась «Вторая мировая война», Дикин координировал научно-исследовательскую работу и был первым помощником Черчилля. Помимо Дикина в работе над книгой принимали участие генерал Паунелл, коммодор Гордон Аллен, Денис Келли и четыре секретаря. Затем Дикин в течение двадцати лет руководил колледжем Святого Антония в Оксфорде.

Когда разразилась Вторая мировая война, «История англоязычных народов» была почти закончена. Для работы над этой книгой Дикин пригласил талантливейших историков, в частности, Джорджа М. Юнга, ответственного за античные времена, Средневековье и XIX век, А. Лесли Роуза и Джона X. Пламба, ответственных за XX век, Алана Буллока, ответственного за Австралию и Новую Зеландию, а также известных американских историков...

Следует отметить характерные особенности исторических произведений Черчилля. В них преобладает повествование. В своих книгах Черчилль, прежде всего — рассказчик. Именно в качестве рассказчика он дает волю своему красноречию и богатому воображению. Кроме того, ему сослужили хорошую службу его красивый, немного старомодный язык и полный драматизма стиль. Его понимание прошлого, в котором решающую роль играли политика и военная сила, было слишком уж традиционным, к тому времени его взгляды уже мало кто разделял. Черчилль утверждал, что история вращается вокруг войн и завоеваний, монархов и династий, государств и правительств, что история человечества — это история войн. «Сражения, — писал он, — это межевые столбы, отмечающие ход истории. Сегодня люди не хотят мириться с этой досадной истиной, и зачастую историки трактуют решения, принятые в пылу сражения, как политические или дипломатические. Однако великие сражения, независимо от того, выиграли мы их или проиграли, меняют весь ход событий, дают новую шкалу ценностей и рождают новую атмосферу в войсках и государствах, — нам остается лишь безропотно подчиниться новым условиям»[195].

Разумеется, эта концепция истории-сражения не лишала Черчилля дальновидности. Его творчество выходит за рамки событийной истории. Он предпочитал рассматривать события в их долгосрочной связи. «Все время, — говорил он, — происходят какие-то события, но они происходят не сами по себе, а являются конечным звеном длинной цепочки причин, которую постоянно нужно держать в голове, только тогда мы сможем понять природу следующей причинной цепочки: как она возникает или как она сходит на нет»[196].

Тем не менее, в выборе Черчиллем проблематики сказалась его викторианская закалка. Он не был знаком ни с трудами Фрейда, ни с трудами Маркса. Будучи не в силах выйти за рамки своего романтико-аристократического мировоззрения, Черчилль оставил без внимания целый пласт истории. Он не придавал экономическому базису никакого значения. Так, промышленная революция, которой Британия была обязана своим величием, осталась за пределами его поля зрения. В том прошлом, которое он сделал объектом своего изучения, не было места ни науке, ни технике, ни экономике. Черчилль считал, что история должна прославлять величие народа, что история — это источник духовных сил, которые необходимы нам, чтобы справиться с настоящим и не страшиться будущего.

* * *

Излишне говорить о философии истории Черчилля. Он был человеком действия и не увлекался умозрительными построениями. Тем не менее, он много размышлял и анализировал. Ощущение совершающегося исторического процесса и постоянное обращение к прошлому — две основные составляющие черчиллевского менталитета — направляли ход его мысли и определяли его миропонимание. В этом плане Черчилля можно сравнить разве что с другим колоссом XX века — генералом Де Голлем. Оба они полагали, что великие исторические события являются лишь отголосками более или менее отдаленных событий, уже известных мировой истории. Как тонко подметил Алан Буллок, если такой энергичный человек, как Черчилль, взялся за сочинение исторических произведений, то лишь потому, что он нашел в этом «еще один способ самовыражения, еще одно поле деятельности»[197]. Вот почему в своих книгах Черчилль-историк так разборчив и так субъективен. Однажды он даже сказал Эшли: «Дайте мне факты, а уж я выстрою из них замечательное доказательство своей теории»[198]. В сущности, в своих книгах он описывал события не такими, какими они были на самом деле, а такими, какими он хотел бы, чтобы они были.

Если резюмировать черчиллевское понимание прошлого, то можно сказать, что оно определялось тремя моментами. Во-первых, он не разделял детерминистских взглядов на историю. Напротив, Черчилль верил в свободную волю, в свободу действия, в решающую роль личности в истории. Он верил в случай и не верил в неизбежность. В одной из глав «Мыслей и приключений», в которой речь зашла об обезличивании современного общества, Черчилль прямо поставил вопрос о роли коллективных сил и сверходаренных людей — героев — в истории. И тут же без дальнейших церемоний ответил, что история человечества — это, прежде всего история великих людей. «Мировая история — это в первую очередь эпическая поэма об исключительных людях, чьи мысли и поступки, свойства характера, добродетели и победы, слабости или преступления решали судьбу человечества». Вот почему лучше оказаться в блистательном меньшинстве (the glorious few), нежели в безликой массе (the anonymous innumerable many)[199].

В то же время из этих рассуждений следовало, что примат свободного выбора означал невозможность предсказать грядущие события, и эта невозможность уже была доказана в прошлом. «Великие исторические события и мелкие происшествия повседневной жизни, — писал Черчилль во время работы над биографией герцога Мальборо, — свидетельствуют о том, что напрасно человек пытается направлять свою судьбу». Черчилль говорил, что миром правят случайность и противоречивые обстоятельства, и потому очень сложно предугадать последствия поступков, которые мы совершаем: «Порой даже самые тяжелые поражения и промахи могут привести к успеху, а самая большая удача — к катастрофе»[200].

Во-вторых, Черчилль уверял, что из истории невозможно извлечь урока. Прежде всего, нельзя судить о настоящем по прошлому, ведь раньше все было по-другому, и пути назад нет. А вот настоящее зачастую может пролить свет на прошлое. Например, хитрые маневры, проводимые в кабинете Ллойда Джорджа или Болдуина, помогают понять природу и характер интриг, которые в свое время плелись при дворе королевы Анны. А в Людовике XIV угадывается Гитлер. Билл Дикин рассказывал, как в 1940 году в разгар норвежской кампании, когда с флота сотнями приходили тревожные сообщения, а адмиралы теряли терпение у дверей карт-зала в адмиралтействе, Черчилль невозмутимо изучал историю нормандского завоевания. В тот момент он был поглощен событиями 1066 года и трагической судьбой несчастного Эдуарда Исповедника.

По словам Черчилля, на уроки истории нельзя надеяться еще и потому — и здесь уж ничего не поделаешь, — что человек просто патологически не способен извлечь пользу из своего прошлого опыта. Как он метко подметил, «главный урок истории заключается в том, что человеческий род не поддается обучению»[201].

И, наконец, в-третьих, исходя из диалектики истории и морали, Черчилль не только верил в суд истории — в добрых традициях выдающегося историка-либерала Эктона, оценивавшего человеческие поступки строго по принципу «хорошо — плохо», — но и представлял себе прошлое как сражение на полях черно-белого мира. Сражение добра со злом — правды с ложью, свободы с тиранией, прогресса с варварством. Черчилль относился к истории одновременно как к идеологии и как к мифу, ведь он в полной мере разделял виговскую концепцию истории.

С его точки зрения, эволюция, совершившаяся в Англии за все предыдущие века, сводилась к борьбе английского дворянства, знатных родов земельной аристократии, в том числе и рода Черчиллей, — всех этих «старых дубов», как их называл Бурке, против королевской власти. Сначала ради завоевания свобод и победы парламентского режима, а затем — ради величия Британии и Британской империи. И это «английское чудо» должно служить отправным пунктом при оценке прошлого. Однако эта теория вряд ли устоит перед малейшей попыткой ее опровергнуть.

Достаточно было бы, например, критического разбора биографии герцога Мальборо, этого полубога, с которым, по мнению его потомка, обошлись весьма несправедливо. Мы бы увидели, что о многочисленных и достаточно серьезных недостатках и пороках герцога автор предпочел умолчать. В книге не было ни слова даже о пресловутой жадности герцога. А ведь еще Евгений Савойский рассказывал, что Мальборо не ставил точек над «i» в целях экономии чернил! К несчастью, историку свойственно превращаться то в адвоката, то в прокурора, и Черчилль не стал исключением, хотя и утверждал, что история должна быть не только музой, но и судьей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.