«Побольше бы физикам таких лириков!»
«Побольше бы физикам таких лириков!»
Устойчивый интерес к Ванге и даже в известном смысле дружба с ней (они часто — по почте или с какой-либо оказией — обменивались подарками) недвусмысленно выказывают то, что Леонов отчасти был мистиком. Но, естественно, мистицизм был далеко не единственным способом объяснения мира для Леонова.
Он пытался осмыслить бытие в нескольких системах координат одновременно: религия и наука не отменяли мистики, равно и наоборот.
По большому счету, в случае Леонова речь стоит вести о том, что все эти системы миропонимания в конечном итоге создают единую, его собственную, леоновскую картину реальности, наиболее полно явленную им в «Пирамиде».
«…Люди, — пишет Леонов там, — из еще не остывших обломков протуберанца, вторично пропущенных сквозь жаркие тигли своих сердец, как из исходного материала, выплавили себе лишь таившиеся там дотоле сокровища, как музыка, молитва, магия, математика и прочие производные от мысли и мечты…»
Это о том же: о единстве мироздания, где одно немыслимо без другого, где и мысль, и мечта писателя служат лишь одному — постижению.
Не всегда ортодоксы Церкви, науки или хранители иных сокровищ спокойно воспринимали писательскую готовность отторгнуть многие догмы (или, напротив, неожиданно объединить их), да и просто леоновскую любознательность.
Вдова Петра Леонидовича Капицы, лауреата Нобелевской премии по физике, на вопрос, как ее муж относился к религии, ответила однажды:
— Знаете, он старался не распространяться на эту тему. Всегда, когда задавали вопрос о религии, он молчал. Страдал, если его открыто спрашивали об этом. Когда он отдыхал в Крыму в каком-то большом санатории, там его одолевал подобными разговорами Леонид Леонов… Он не любил, не хотел разговаривать на эту тему.
К счастью, не все реагировали на подобные разговоры столь болезненно.
Уже в Академии наук, в середине семидесятых, Леонов близко и на многие годы вперед сошелся с физиком-механиком, одним из основоположников российской космонавтики Борисом Викторовичем Раушенбахом.
«Не помню сейчас, как и почему мы с ним сблизились, — вспоминал Раушенбах. — Сначала это были обычные: “Здравствуйте!” — “Здравствуйте!” — “Как сегодня чай?” — “Неплохо заварен”. Потом наметились контакты. <…> Леонова страшно волновала проблема Большого Взрыва, после которого возникла наша Вселенная, и, таким образом, мир был сотворен, а не существовал вечно. Это его очень будоражило, потому что идею сотворения мира он, как писатель, воспринимал поэтически, а не грубо математически, как мы, ученые».
По утверждению главреда журнала «Наука и жизнь» Виктора Николаевича Болховитинова, Леонов пытался «…перевести на понятный всем повседневный язык общеизвестные аксиомы астрофизики, эти ритуальные, выраженные в сложных, недоступных простонародному восприятию формулах, непонятные слуху смертных, как жреческие заклятия древности. И в то же время писателю казалось плодотворным вызвать ученых на дискуссию, на разговор по занимающим его вопросам».
Еще в 1978 году Болховитинов писал, что Леонов «…давно задумывается о возможных физических теориях и для запредельных — световых — скоростей. Теоретическая физика в последние годы не раз обращалась к этой проблеме, но Леонову хотелось бы, чтобы гипотетическая картина сверхсветовых движений была понятна не только физикам с их строгой формульной наукой, но и людям другой культуры — гуманитарной с ее поэтическим языком. Леонову хотелось бы уйти от закодированности языка физиков. Он говорил: “Миллионы стоят у храма науки и не знают, о чем там моленья, и просят приоткрыть хоть оконце”».
«…Много лет тому назад нам пришло в голову пойти на разговор к Ландау, — продолжает Болховитинов, — крупнейшему физику-теоретику… Лев Давидович быстро набросал формулы. Леонов их знал. Но ему хотелось другого — “мускульного”, реального, поэтического их выражения. Он добивался: так что же все-таки произойдет с телом, если оно подошло к границе, очерченной эйнштейновским запретом? И он высыпал на голову Ландау формулы и Хаббла, и Леметра, и Доплера, и Фицджеральда…
Прощаясь, когда Леонид Максимович уже прошел вперед, Ландау удивленно засмеялся: “Побольше бы физикам таких лириков!” В то время в ходу была диада “физики — лирики”.
Удивление Ландау было бы, вероятно, менее сильным, если бы он вспомнил, что еще в 1935 году в реалистическом романе “Дорога на Океан” Леоновым была высказана мельком идея радара — возможность видеть издалека с помощью радиоволн».
Вызвать ученых на серьезный спор Леонову не удалось, а ему, верно, очень хотелось.
Как-то, усмехаясь, Леонов обронил, что астрономия конца XIX века напоминала пансион благородных девиц. Планеты ходят парами, всюду гармония. «Тихо плавают в тумане хоры стройные светил…»
Потом оказалось, что гармонии нет, но есть хаос, свирепый мир излучений, неведомых «черных дыр» и квазаров.
Этот «свирепый мир», эти «квазары» и «черные дыры» влекли писателя уже не первый год: надо сказать, что «Пирамида» со всеми ее ныне известными сюжетными линиями, с удивительным сочетанием физики и абсурда в мареве происходящего, была готова за несколько десятилетий до публикации.
Членом редколлегии журнала «Наука и жизнь» Леонов стал еще в 1961 году (свершившийся полет в космос располагал к такому шагу как никогда) и вскоре уже читал главреду, упомянутому выше Болховитинову, главу из своего нового романа, где студент 2-го курса Никанор Втюрин строит собственную теорию пространства и времени.
Втюрина Леонов переименует в Шамина — а теория пространства и времени останется и в окончательном варианте.
В последующее десятилетие Леонов не раз будет так или иначе пересказывать своим знакомым всё содержание известной нам редакции «Пирамиды».
Дочь Леонова Наталия, помогавшая на рубеже семидесятых отцу доделать, дособирать из многих кусков роман (для чего она специально оставила работу), по сей день жалеет о том, что «Пирамида» не увидела свет в те дни. Дочь уверена, что редакция начала 1970-х была чуть более в хорошем смысле ясной.
И всё более усложнявшейся с каждым годом, добавим мы.
Новый, второй фрагмент романа, появится в 1979 году в четвертом номере журнала «Москва». Любопытно, что роман «Мастер и Маргарита» впервые, с огромными купюрами, был опубликован в том же журнале в 1966–1967 годах; так издание, которое впоследствии станет оплотом православия в России, дало жизнь двум великим книгам, где в числе главных героев действует дьявол.
Очевидно, что советская цензура пропустить «Пирамиду» в печать в первозданном ее виде не решилась бы никогда… но если с купюрами, как многострадальную булгаковскую книгу, — могло бы получиться.
Кажется, что в 1979 году, предчувствуя скорые беды и ужасы, Леонов был готов предпринять попытку обнародовать свою книгу, но тут вмешались другие, трагические обстоятельства.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.