Глава 17 ВОЕННЫЕ РАДИОИГРЫ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 17

ВОЕННЫЕ РАДИОИГРЫ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ

Рассказывая о деятельности отца во время войны, нельзя не упомянуть о том мощном противнике, с которым ему пришлось столкнуться — немецких разведывательных и контрразведывательных службах. Прежде всего речь идет о знаменитом абвере. Что же из себя представляет эта немецкая спецслужба?

Помнится, как-то по возвращении отца домой из «владимирки» я спросил его: «Какой смысл заложен в этой полумагической аббревиатуре — абвер?». Он ответил просто, что в переводе с немецкого зашифрованных тут слов лежат в буквальном смысле такие понятия, как «отражение», «нападение», «оборона», «защита». Уже несколько позже отец дал мне небольшую книженцию, где достаточно для меня понятно описывалась история этой спецслужбы.

Абвер возник еще в самом начале существования Веймарской республики — в 1921 году. Поначалу он представлял собой небольшую контрразведывательную организацию, разделенную на две группы: «Ост» и «Вест». Одновременно было создано так называемое «розыскное бюро», в обязанности которого входил сбор сведений о политически неблагонадежных гражданах Германии. Отделениями абвера на периферии являлись так называемые «абверштелле», действовавшие при шести армейских военных округах и построенные по географическому принципу. С самого начала за абвером закрепились две функции — разведывательная и контрразведывательная.

Первым руководителем абвера до 1927 года был майор Гемпп. В 1928 году его сменил полковник Швантесс, а последнего в 1929 году — генерал Фердинанд фон Бредов. В 1933 году абвер возглавил морской офицер капитан Патциг. Он впоследствии вступил в конфликт с нацистской службой безопасности, и в результате в начале 1935 года абвер возглавил знаменитый адмирал Канарис.

С самого начала абвер активно сотрудничал с частными разведывательными службами, созданными крупными германскими промышленниками, такими, как «Нунция» или финансируемая Альфредом Гугенбергом «Немецкая заморская служба».

На протяжении всего существования абвера его структура претерпевала неоднократные изменения, окончательно оформившись лишь в октябре 1939 года, после чего она сохранялась в практически неизменном виде до 1944 года.

В этот период абвер состоял из трех отделов. Ведущую роль среди них играл отдел «Абвер-I» (служба осведомления, или активная разведка). В обязанности этого отдела входили сбор, оценка и распространение добываемых абвером сведений военного характера. Подразделения «Абвера-1» строились по географическому и отраслевому принципу. Он состоял из семи групп (подотделов) и пяти подгрупп, которые, в свою очередь, подразделялись на «рефераты». Группа IX занималась сбором разведывательных сведений о сухопутных войсках иностранных армий (входившая в нее подгруппа «Ост» была нацелена на сбор информации о РККА). Группа IM собирала сведения о военно-морских силах. Группа I L — о военно-воздушных силах. Группа I BI — об экономическом потенциале стран мира. Группа I ILB — о техническом оснащении и вооружении авиации. Имелись также две вспомогательные группы. Одна из них занималась изготовлением фальшивых документов для агентуры, а другая обеспечивала связь с агентурой.

Главное внимание «Абвера-I» было сосредоточено на изучении сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил армий Польши, Франции, Англии, Советского Союза, Чехословакии, а в период 1936–1938 годов — также Испании. Основными приоритетами являлись организация, численность и вооружение сухопутных войск, принципы их боевого использования, мобилизационные планы, командный состав; состояние военно-морских сил, перспективы их развития, планы использования в случае войны; боеспособность военно-воздушных сил, предполагаемая тактика их использования в боевых условиях, новейшие достижения в области авиационной техники; политико-моральное состояние войск; потенциальные возможности развертывания оборонных отраслей промышленности, производства оружия и новых видов военной техники.

Для связи с германским МИДом при «Абвере-I» постоянно находился референт в ранге советника. С его помощью сравнительно легко удавалось внедрять разведчиков в германские зарубежные представительства. Так, только в немецких посольствах шести стран — Испании, Португалии, Швейцарии, Швеции, Турции и Китая — под видом дипломатических чиновников работало 214 абверовцев, из них 36 — в составе высшего, 32 — среднего и 146 — в качестве вспомогательного персонала.

«Абвер-1» был нацелен на добывание не только военной и военно-промышленной информации. Его интересы простирались также в политические, экономические и дипломатические сферы. В связи с этим у абверовцев возникали неизбежные конфликты с германский внешнеполитической разведкой, для разрешения которых между абвером и СД было заключено соглашение «О разделе сфер влияния» (так называемые «десять заповедей»). В соответствии с ними круг интересов абвера ограничивался только военной областью, а разведка СД обязывалась передавать попадающие в ее руки военные данные верховному командованию вермахта.

Период 1942–1943 годов характеризуется началом крупных радиоигр между советскими и немецкими спецслужбами. Как уже сегодня широко известно, абвер и служба безопасности Германии использовали для этих игр главным образом разоблаченных ими агентов советской военной и политической разведок в Западной Европе и на оккупированной территории. Насколько известно, главным упущением в этих играх была попытка использования старых источников. С нашей стороны, однако, линия заключалась в том, чтобы внедрить непосредственно в спецслужбы противника проверенных агентов, которые могли бы создать дополнительные источники дезинформации для немецкого командования.

Следует признать, что соотношение сил в радиоиграх закономерно сложилось в нашу пользу. Дело в том, что, несмотря на отступления и поражения 1941 года, агентурно-учетные материалы НКВД были заблаговременно эвакуированы. Мы использовали мощный контр-разведывательный потенциал советской госбезопасности, располагая, несмотря на войну, возможностями быстрой, оперативной проверки советских граждан и выходцев из Прибалтики, а также эмигрантов, активно использовавшихся немцами во власовском и других профашистских и националистических движениях.

Наш агент в гестапо Леман передавал нам в 1935–1941 годах, как уже знает читатель, важнейшие материалы о разработках гестапо по внедрению повсеместно своей агентуры.

В 1942–1945 годах по линии НКВД, военной разведки и контрразведки СМЕРШ было проведено более 90 радио-игр с немецкими спецслужбами. Некоторые из них заслуживают особого рассмотрения, ибо зачастую получили неполное отражение в нашей и немецкой литературе.

В дополнение к известным фактам о деятельности резидентуры Разведупра Красной Армии в Швейцарии в 1941–1943 годах следует добавить ряд обстоятельств, по-новому характеризующих эту героическую и трагическую страницу. В 1943 году на совещании руководителей разведорганов СССР был проведен анализ — сопоставление материалов военной разведки из Швейцарии о действиях немецкого верховного командования с информацией о передвижениях войск вермахта, полученной от группы Филби — Кэрнкросса — Бланта из Лондона и направленной НКГБ Сталину 7 мая 1943 года. Данные о планах немецкого наступления и группировке войск на Курской дуге, полученные из Швейцарии от Радо, почти полностью текстуально совпадали с текстом перехваченных и расшифрованных англичанами шифрорадиограмм немецкого верховного командования.

Об этом шла речь на совещании у Молотова, в котором участвовали Ильичев, Кузнецов, Фитин и мой отец. В СССР тогда не знали подробностей английских достижений в конструировании дешифровальной машины «Энигма» и были крайне озабочены тем, что англичане могут перехватить и наши шифротелеграммы.

Недоверие к материалам из Швейцарии усиливалось также тем, что Кент сообщил в Центр о широком провале сети во Франции и о том, что он работает под принуждением, участвуя в радиоигре гестапо. Начальник Разведупра Ильичев направил по этому вопросу специальное письмо в НКВД и военную контрразведку СМЕРШ Селивановскому, отвечавшему за радиоигры в этой спецслужбе. Вывод ИНО НКВД 1943 года о том, что информация из Швейцарии базировалась не на сведениях из немецких источников, а на дозированной информации из Лондона, подтверждается также следующими обстоятельствами. В ноябре 1943 года поступления информации от групп Люци и Доры из Лозанны и Женевы прекратились. Но в течение 1944 года поступали примерно аналогичные, правда, отрывочные данные от нашей резидентуры из Лондона, которая имела эпизодический, нерегулярный выход на английские радиоперехваты. Англичане предпочли снабжать нас дозированной информацией из Швейцарии, выявив там нашу агентуру, частично проникнув в нее после нападения Гитлера на СССР. Делалось это по двум причинам.

Во-первых, У. Черчилль не хотел сообщать эти данные напрямую, так как это означало признание широких возможностей дешифровки у англичан или их выходов на немецкое военное командование. Во-вторых, англичане делились с нами таким образом информацией лишь в тот период войны, когда ход военных действий складывался не в нашу пользу, или в период, когда перспективы вступления Красной Армии в Польшу, Чехословакию, Финляндию представлялись нереальными. О скрываемой англичанами своей роли в работе нашей разведки в Швейцарии говорит и такой факт. Отдавая себе отчет в противоречивости и небезупречности своих действий в Швейцарии, нелегальный резидент нашей военной разведки в 1938–1944 годах Радо пытался избежать возвращения в Советский Союз в 1944 году, бежав от советских представителей на аэродроме в Каире. Через некоторое время он, однако, был выдан нам англичанами. Для них Радо не представлял никакого оперативного интереса. Содействие его побегу бросило бы дополнительную тень на скрываемое англичанами проникновение их агентов в нашу разведсеть в Швейцарии.

В целом разведывательная деятельность групп «Красной капеллы» в значительной мере переоценивается в нашей и немецкой литературе. Трагические ошибки Радо, Треппера, попытки скрыться от советских властей в 1944–1945 годах поставили под сомнение героические подвиги работавших с ними антифашистов. Будучи под следствием, в заключении и позднее после реабилитации, по настоянию руководства Польской и Венгерской компартий, в своих мемуарах и показаниях Радо и Треппер оклеветали другого руководителя нелегальных групп — Гуревича (Кента), который не дал сигнал о провале и о начале немецкими спецслужбами радиоигры с нашим Центром. Гуревичу удалось доставить в Москву шефа контрразведывательной команды гестапо Паннвица, благодаря чему удалось установить фактические обстоятельства гибели наших людей в Германии. Однако, будучи оклеветанным Радо и Треппером, по инициативе Разведупра Гуревич вместе с ними был арестован и добился полной реабилитации только в 1991 году, отсидев 15 лет в лагерях при Сталине и Хрущеве.

В 1942–1943 годах ИНО НКВД перехватил инициативу в радиоиграх с немецкой разведкой. Обусловлено это было тем, что в НКВД смогли внедрить надежных агентов в школы по заброске диверсантов-разведчиков абвера в наши тылы под Смоленском, на Украине и в Белоруссии. В литерном деле «Школа» зафиксирована удачная операция по перехвату засылаемых к нам в тылы диверсантов. Перевербовав начальника паспортного бюро учебного центра абвера в Катыни, советские разведчики получили установки на более чем 200 немецких агентов, заброшенных в наши тылы. Все они были либо обезврежены, либо принуждены к сотрудничеству.

Мой отец, как явствует из многих уже раскрытых документов, принимал непосредственное участие в разработке и проведении так называемых радиоигр, осуществленных советской разведкой в годы войны. В своих воспоминаниях он достаточно подробно описывает их.

Наиболее крупными по значению радиоиграми были, по его мнению, операции «Березино» и «Монастырь». Первоначально операция «Монастырь», к примеру, разрабатывалась руководимой им Особой группой и Секретно-политическим управлением НКВД, а затем с июля 1941 года в тесном взаимодействии с ГРУ. Целью операции «Монастырь» являлось проникновение в агентурную сеть абвера, действовавшую на территории Советского Союза. Для этого быстро была создана прогерманская антисоветская организация, которая якобы активно искала контакты с германским верховным командованием.

Несмотря на основательные «чистки» 20-х и 30-х годов, многие представители русской аристократии все еще остались в живых; правда, все они были под наблюдением, а некоторые стали важными осведомителями и агентами.

«Анализируя материалы и состав агентуры, предоставленной в наше распоряжение контрразведкой НКВД, — рассказывает отец, — мы решили использовать в качестве приманки некоего Глебова, бывшего предводителя дворянского собрания Нижнего Новгорода. К тому времени Глебову было уже семьдесят. Этот человек пользовался известностью в кругах бывшей аристократии: именно он приветствовал в Костроме в 1915 году царскую семью по случаю торжественного празднования 300-летия Дома Романовых. Жена Глебова была своим человеком при дворе последней российской императрицы Александры Федоровны. Словом, из всех оставшихся в живых представителей русской знати Глебов показался нам наилучшей кандидатурой. В июле 1941 года он, почти нищий, ютился в Новодевичьем монастыре.

Конечно, никаких даже самых элементарных азов разведывательной работы он не знал. Наш план состоял в том, чтобы Глебов и второй человек, также знатного рода (это был наш агент), заручились доверием немцев. Наш агент — Александр Демьянов (Гейне) и его жена, тоже агент НКВД, посетили церковь Новодевичьего монастыря под предлогом получить благословение перед отправкой Александра на фронт в кавалерийскую часть. Большинство служителей монастыря были тайными осведомителями НКВД. Во время посещения церкви Демьянова познакомили с Глебовым. Между ними завязались сердечные отношения; Демьянов проявлял жадный интерес к истории России, а у Глебова была ностальгия по прошлым временам. Глебов дорожил обществом своего нового друга, а тот стал приводить на встречи с ним других людей, симпатизировавших Глебову и жаждавших с ним поближе познакомиться. Это были либо доверенные лица НКВД, либо оперативные сотрудники. Каждую из таких встреч организовывал Маклярский, лично руководивший агентом Демьяновым».

О самом Александре Демьянове расскажу со слов отца, который его отлично знал. Действительно, Демьянов принадлежал к знатному роду: его прадед Головатый был первым атаманом кубанского казачества, а отец, офицер царской армии, пал смертью храбрых в 1915 году. Дядя Демьянова, младший брат его отца, был начальником контрразведки белогвардейцев на Северном Кавказе. Схваченный чекистами, он скончался от тифа по пути в Москву. Мать Александра, выпускница Бестужевских курсов, признанная красавица в Санкт-Петербурге, пользовалась широкой известностью в аристократических кругах бывшей столицы. Она получила и отвергла несколько приглашений эмигрировать во Францию. Ее лично знал генерал Улагай, один из лидеров белогвардейской эмиграции, активно сотрудничавший с немцами с 1941 по 1945 год.

Детство Александра Демьянова было омрачено картинами террора — как белого, так и красного, — которые ему пришлось наблюдать во время Гражданской войны, когда его дядя сражался под командованием Улагая.

После того как мать отказалась эмигрировать, они возвратились в Петроград. Там ему удалось устроиться электриком. Из Политехнического института, куда он поступил, умолчав о своем прошлом (получить высшее техническое образование ему в то время было невозможно из-за непролетарского происхождения), его исключили. В 1929 году ГПУ Ленинграда по доносу его друга Терновского арестовало Александра за незаконное хранение оружия и антисоветскую пропаганду. На самом деле пистолет был подброшен. В результате проведенной акции Александр был принужден к негласному сотрудничеству с ГПУ.

Благодаря происхождению его нацелили на разработку связей оставшихся в СССР дворян с зарубежной белой эмиграцией и пресечение терактов. Кстати, в 1927 году Александр был свидетелем взрыва Дома политпросвещения белыми террористами в Ленинграде. Александр стал работать на органы безопасности, используя семейные связи.

Вскоре его перевели в Москву, где он получил место инженера-электрика на «Мосфильме». В ту пору культурная жизнь столицы сосредоточилась вокруг киностудии. Приятная внешность и благородные манеры позволили Демьянову легко войти в компанию киноактеров, писателей, драматургов и поэтов. Свою комнату в коммунальной квартире в центре Москвы он делил с одним актером МХАТа. Органам безопасности удалось устроить для него довольно редкую по тем временам вещь — отныне в Манеже у него была своя лошадь! Естественно, это обстоятельство расширило его контакты с дипломатами.

Александр дружил с известным советским режиссером Михаилом Роммом и другими видными деятелями культуры. НКВД позволял элитной группе художественой интеллигенции и представителям бывшей аристократии вести светский образ жизни, ни в чем их не ограничивая, но часть этих людей была завербована, а за остальными велось тщательное наблюдение, с тем чтобы использовать в будущем в случае надобности.

Демьянова «вели» Ильин и Маклярский. Он не использовался как мелкий осведомитель, в его задачу входило расширять круг знакомств среди иностранных дипломатов и журналистов — завсегдатаев ипподрома и театральных премьер. Появление Демьянова в обществе актеров, писателей и режиссеров было столь естественным, что ему легко удавалось заводить нужные связи. Он никогда не скрывал своего происхождения, и это можно было без труда проверить в эмигрантских кругах Парижа, Берлина и Белграда. В конце концов Демьяновым стали всерьез интересоваться сотрудники немецкого посольства и абвер.

В канун войны Александр сообщил, что сотрудник торгового представительства Германии в Москве как бы вскользь упомянул несколько фамилий людей, близких к семье Демьяновых до революции. Проинструктированный соответствующим образом Ильиным, Демьянов не проявил к словам немца никакого интереса: речь шла о явной попытке начать его вербовку, а в этих случаях не следовало показывать излишнюю заинтересованность. Возможно, с этого момента он фигурировал в оперативных учетах немецкой разведки под каким-то кодовым именем. Позднее, как видно из воспоминаний Гелена, шефа разведки генштаба сухопутных войск, ему было присвоено имя Макс.

Первый контакт с немецкой разведкой в Москве коренным образом изменил его судьбу: отныне в его агентурном деле появилась специальная пометка, поставленная Маклярским. Это означало, что в случае войны с немцами Демьянов мог стать одной из главных фигур, которой заинтересуются немецкие спецслужбы. К началу войны агентурный стаж Александра насчитывал почти десять лет. Причем речь шла уже о серьезных контрразведывательных операциях, когда ему приходилось контактировать с людьми, не думавшими скрывать свои антисоветские убеждения. В самом начале войны Александр записался добровольцем в кавалерийскую часть, но ему была уготована другая судьба: он стал одним из наиболее ценных агентов, переданных в распоряжение отца для выполнения спецзаданий.

«В июле 1941 года Горлинский, начальник Секретно-политического управления НКВД, и я, — рассказывает отец, — обратились к Берия за разрешением использовать Демьянова вместе с Глебовым для проведения в тылу противника операции «Монастырь». Для придания достоверности операции «Монастырь» в ней были задействованы поэт Садовский, скульптор Сидоров, которые в свое время учились в Германии и были известны немецким спецслужбам, их квартиры в Москве использовались для конспиративных связей.

Как я уже упоминал, наш замысел сводился к тому, чтобы создать активную прогерманскую подпольную организацию «Престол», которая могла бы предложить немецкому верховному командованию свою помощь при условии, что ее руководители получат соответствующие посты в новой антибольшевистской администрации на захваченной территории».

Создавая мифические антибольшевистские организации, наделяя их различными полномочиями, органы безопасности надеялись таким образом выявить немецких агентов и проникнуть в разведсеть немцев в Советском Союзе. Агентурные дела «Престол» и «Монастырь» быстро разбухали, превращаясь в многотомные. Несмотря на то что эти операции были инициированы и одобрены Берия, Меркуловым, Богданом Кобуловым и другими, впоследствии репрессированными высокопоставленными сотрудниками органов госбезопасности, они остаются классическим примером работы высокого уровня профессионализма, вошли в учебники и преподаются в спецшколах, разумеется, без ссылок на действительные имена задействованных в этой операции агентов и оперативных работников. Это еще раз доказывает то, что, несмотря на репрессии в отношении сотрудников разведорганов НКВД, их преданность родине и делу, которому они посвятили себя, оставалась неизменной.

Радиоигра, планировавшаяся вначале как средство выявления лиц, сотрудничавших с немцами, фактически переросла в противоборство между НКВД и абвером.

После тщательной подготовки Демьянов (Гейне) перешел в декабре 1941 года линию фронта в качестве эмиссара антисоветской и пронемецкой организации «Престол». Немецкая фронтовая группа абвера отнеслась к перебежчику с явным недоверием. Больше всего немцев интересовало, как ему удалось пройти на лыжах по заминированному полю. Александр сам не подозревал об опасности и чудом уцелел. Его долго допрашивали, требовали сообщить о дислокации войск на линии фронта затем инсценировали расстрел, чтобы заставить под страхом смерти признаться в сотрудничестве с советской разведкой. Ничего не добившись, Александра перевели в Смоленск. Там его допрашивали офицеры абвера из штаба «Валли». Недоверие стало постепенно рассеиваться. Демьянову поверили после того, как навели о нем справки в среде русской эмиграции и убедились, что он не вовлекался до войны в разведывательные операции, проводившиеся ОГПУ—НКВД через русских эмигрантов.

Немцам было известно, что русская эмиграция нашпигована агентами НКВД, действовавшими весьма эффективно: многие эмигранты охотно сотрудничали с СССР из патриотических соображений и чувства вины перед родиной. Это позволяло сводить на нет все попытки белой эмиграции проводить теракты и организовывать диверсии. Кроме того, выяснилось, что перед войной агенты абвера вступали с Демьяновым в контакт, разрабатывали его в качестве источника и в берлинском досье он фигурировал под кодовым именем Макс. Абвер сделал ставку на Макса.

Александр прошел курс обучения в школе абвера. Единственной трудностью для него было скрывать, что он умеет работать на рации и знает шифровальное дело. Немцы были буквально в восторге, что завербовали столь способного агента. Это облегчало и работу НКВД, так как он мог быть заброшен в русский тыл без радиста.

Теперь немцы поставили перед Демьяновым (Максом) конкретные задачи: он должен был осесть в Москве и создать, используя свою организацию и связи, агентурную сеть с целью проникновения в штабы Красной Армии. В его задачи входила также организация диверсий на железных дорогах.

В феврале 1942 года немцы забросили Макса на парашюте на нашу территорию вместе с двумя помощниками. Время для этого они выбрали неудачное: в снежном буране все трое потеряли друг друга и добирались из-под Ярославля в Москву поодиночке. Александр связался с Центром и быстро освоился с обязанностями резидента немецкой разведки. Оба помощника вскоре были арестованы. Немцы начали посылать курьеров для связи с Максом. Большинство из этих курьеров в НКВД сделали двойными агентами, а некоторых арестовали. Всего было задержано более пятидесяти агентов абвера, посланных на связь.

Александр как разведчик имел полную поддержку семьи, что было для Москвы большой удачей. Детали его разведывательной деятельности были известны его жене и тестю. Нарушая правила, в НКВД пошли на это по простой причине: его жена, Татьяна Березанцова, работала на «Мосфильме» ассистентом режиссера и пользовалась большим авторитетом среди деятелей кино и театра. Тесть, профессор Березанцов, считался в московских академических кругах медицинским богом и был ведущим консультантом в кремлевских клиниках. Ему, одному из немногих специалистов такого уровня, разрешили частную практику. Березанцова хорошо знали и в дипкорпусе, что было очень важно. В то время ему было за пятьдесят, высокообразованный, он прекрасно говорил на немецком (получил образование в Германии), французском и английском языках. Его квартира использовалась как явочная для подпольной организации «Престол», а позднее для контактов с немцами.

НКВД понимал, что немцы легко могут проверить, кто проживает в этой квартире, и казалось естественным, что вся семья, корни которой уходили в прошлое царской России, может быть вовлечена в антисоветский заговор.

По предложению моего отца первая группа немецких агентов должна была оставаться на свободе в течение десяти дней, чтобы можно было проверить их явки и узнать, не имеют ли они связи еще с кем-то, кроме Александра (Макса). Берия и Кобулов предупредили моего отца, что если в Москве эта группа устроит диверсию или теракт, то ему не сносить головы.

Жена Александра растворила спецтаблетки в чае и водке, угостила немецких агентов у себя на квартире, и, пока под действием снотворного они спали, эксперты НКВД успели обезвредить их ручные гранаты, боеприпасы и яды. Правда, часть боеприпасов имела дистанционное управление, но специалисты считали, что в общем эти агенты разоружены. Подобные операции на квартире Александра были весьма рискованным делом: «гости», как правило, отличались отменными физическими данными и несколько раз, несмотря на таблетки, неожиданно просыпались раньше времени.

Некоторым немецким курьерам, особенно выходцам из Прибалтики, позволяли возвратиться в штаб-квартиру абвера при условии, что они доложат об успешной деятельности немецкой агентурной сети в Москве.

Отец писал, что в соответствии с разработанной НКВД легендой Демьянова устроили на должность младшего офицера связи в Генштаб Красной Армии:

«По мере того как мы разрабатывали фиктивные источники информации для немцев среди бывших офицеров царской армии, служивших у маршала Шапошникова, вся операция превращалась в важный канал дезинформации».

Радиоигра с абвером становилась все интенсивнее. В середине 1942 года ее радиотехническое обеспечение было поручено тому самому Фишеру, ставшему впоследствии знаменитым Рудольфом Абелем.

Демьянову между тем удалось создать впечатление, что его группа произвела диверсию на железной дороге под Горьким. Чтобы подтвердить диверсионный акт и упрочить репутацию Александра, было организовано несколько сообщений в прессе о вредительстве на железнодорожном транспорте.

Советский агент Гейне — Александр Демьянов, ставший для абвера Максом, превратился в важный источник информации для командования вермахта. Руководство абвера считало, что Макс опирается на источники информации в окружении маршала Б. М. Шапошникова и генерала К. К. Рокоссовского. Гейне к тому времени был наиболее проверенным нашим агентом, прошедшим эту проверку под дулами фашистских автоматов. Вся дезинформация, передаваемая им, готовилась в Оперативном управлении Генштаба при участии одного из его руководителей, С. М. Штеменко, затем она визировалась в Разведуправлении и передавалась в НКВД для легендирования обстоятельств ее получения.

По свидетельству немецкого историка Винфреда Майера, данные Гейне-Макса высоко ценились командованием вермахта. Об этом в восторженных тонах писали в своих воспоминаниях и шефы немецкой разведки Гелен и Шелленберг. Копии телеграмм Гейне хранятся в архивах рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера под литерой «А». Дезинформация, передаваемая Гейне, имела стратегическое значение. Так, 4 ноября 1942 года Гейне «предсказал», что Красная Армия нанесет немцам удар 15 ноября не под Сталинградом, а на Северном Кавказе и подо Ржевом. Немцы ждали удара подо Ржевом, отразили его, но окружение советскими войсками группировки Паулюса под Сталинградом было для них полной неожиданностью.

По замыслу Штеменко, важные операции Красной Армии действительно осуществлялись в 1942–1943 годах там, где их «предсказывал» Гейне-Макс, но все они имели лишь отвлекающее, вспомогательное значение.

Дезинформация Гейне-Макса, как следует из воспоминаний Гелена, способствовала также тому, что принятие немцами решения о сроках наступления на Курской дуге неоднократно переносилось, что также было на руку командованию Красной Армии.

Следует отметить, что радиоигра «Монастырь» с участием Гейне была задумана как чисто контрразведывательная операция. Действительно, когда Гейне-Макс вернулся в Москву в 1942 году в качестве резидента немецкой разведки, с его помощью было захвачено более двадцати агентов противника. Однако позднее операция приняла характер стратегической дезинформационной радиоигры.

В немецких архивах операция «Монастырь» известна как «Дело агента Макса». В своих мемуарах «Служба» Гелен высоко оценивает роль агента Макса — главного источника стратегической военной информации о планах советского Верховного Главнокомандования на протяжении наиболее трудных лет войны. Он даже упрекает командование вермахта за то, что оно проигнорировало своевременные сообщения, переданные Максом по радиопередатчику из Москвы, о контрнаступлении советских войск. Надо отдать должное американским спецслужбам: они не поверили Гелену и в ряде публикаций прямо указали, что немецкая разведка попалась на удочку НКВД. Гелен, однако, продолжал придерживаться своей точки зрения, согласно которой работа Макса являлась одним из наиболее впечатляющих примеров успешной деятельности абвера в годы войны.

Начальник разведки немецкой службы безопасности Вальтер Шелленберг в своих мемуарах утверждает, что ценная информация поступала от источника, близкого к Рокоссовскому. В то время Макс служил в штабе Рокоссовского офицером связи, а маршал командовал войсками Белорусского фронта. По словам Шелленберга, офицер из окружения Рокоссовского был настроен антисоветски и ненавидел Сталина за то, что подвергся репрессиям в 30-х годах и сидел два года в тюрьме.

Престиж Макса в глазах руководства абвера был действительно высоким — он получил от немцев Железный крест с мечами. Советское руководство, в свою очередь, наградило его орденом Красной Звезды.

Жена Александра и ее отец за риск при выполнении важнейших заданий были награждены медалями «За боевые заслуги».

Из материалов немецких архивов известно, что командование вермахта совершило несколько роковых ошибок отчасти из-за того, что целиком полагалось на информацию абвера, полученную от источников из советского Верховного Главнокомандования.

Часть информации, которая шла в Берлин, возвращалась в Москву от немцев. Вот как это было.

В 1942–1943 годах непродолжительное время, до своего разоблачения, с советской разведкой сотрудничал полковник Шмит, один из руководителей шифровальной службы абвера. Он передал нашим людям во Франции разведывательные материалы, полученные абвером из Москвы. Их проанализировали и выяснили, что это была наша же дезинформация, переданная Гейне-Максом.

Отец записал по этому поводу:

«Одну из шифровок мы получали трижды. Первый раз — из Франции через Шмита, в феврале 1943 года. Второй раз в марте 1943 года от Энтони Бланта (кембриджская группа), служившего в английской разведке: он сообщил нашему резиденту в Лондоне Горскому, что у немцев в Москве есть важный источник информации в военных кругах. Третий раз — англичане через миссию связи нашей разведки в Лондоне передали в апреле 1943 года это же сообщение, будто бы перехваченное английской разведкой в Германии. На самом деле англичане получили эту информацию при помощи дешифровальной машины «Enigma» и представили нам в сильно урезанном виде, что ими практиковалось и в дальнейшем. Немецкое верховное командование использовало передававшуюся Гейне-Максом информацию для ориентации офицеров своих боевых частей на Балканах. Британская разведка перехватывала эти сообщения, посылавшиеся из Берлина на Балканы, так что мы в конце концов наши же данные получали от Бланта, Кэрнкросса и Филби. Это доказывало, что наша дезинформация работает. В Швейцарии британская спецслужба давала отредактированные тексты перехватов, дешифрованные с помощью «Enigma», своему агенту, поддерживавшему контакт с Ресслером, который, в свою очередь, передавал эту информацию «Красной капелле», откуда она поступала в Центр.

Итак, мы имели две версии, рожденные первоначально нашей дезинформацией, переданной Максом.

В феврале 1943 года мы получили из Лондона модифицированную версию сообщения Демьянова в Берлин вместе с указанием, что германская разведка имеет в военных кругах Москвы свой источник информации. Позднее через нашего резидента в Лондоне Чичаева британская спецслужба предупредила нас: есть основания полагать, что у немцев в Москве важный источник, через который просачивается военная информация. Мы поняли, что речь идет об Александре.

Следует отметить, что операция «Монастырь» с участием Гейне-Макса была задумана как чисто контрразведывательная… Однако позднее операция приняла характер стратегической дезинформационной радиоигры».

Помимо операции «Монастырь», советские разведслужбы во время войны вели примерно восемьдесят радиоигр дезинформационного характера с абвером и гестапо. В 1942–1943 годах Москве окончательно удалось захватить инициативу в радиоиграх с немецкой разведкой.

Моему отцу пришлось стать свидетелем бюрократических интриг, начавшихся впоследствии между военной контрразведкой СМЕРШ, НКВД и руководством военной разведки:

«Возглавлявший СМЕРШ Абакумов неожиданно явился ко мне в кабинет и заявил, что по указанию советского Верховного Главнокомандования мне надлежит передать ему все руководство по радиоиграм: этим делом должна заниматься военная контрразведка, которая находится в ведении Наркомата обороны, а не НКВД. Я согласился, но при условии, что будет приказ вышестоящего начальства. Через день такой приказ появился, за нами оставили две радиоигры: опера-«Монастырь» и «Послушники» (еще одна радиоигра по дезинформации немцев). Абакумов остался крайне недоволен поскольку знал, что результаты этих операций докладываются непосредственно Сталину.

После того как Абакумову не удалось подчинить себе радиоигры «Монастырь» и «Послушники», он угрожающе предостерег меня:

— Учтите, я этого не забуду. Я принял решение в будущем не иметь с вами никаких дел!..»

Операция «Послушники» проводилась под прикрытием как бы существовавшего в Куйбышеве (теперь — Самара) антисоветского религиозного подполья, поддерживаемого Русской Православной Церковью в Москве. По легенде возглавлял это подполье епископ Ратмиров. Он работал под контролем Зои Рыбкиной в Калинине (ныне — Тверь), когда этот город находился в руках немцев.

При содействии епископа Ратмирова и митрополита Сергия удалось внедрить двух молодых офицеров НКВД в круг церковников, сотрудничавших с немцами на оккупированной территории. После освобождения Калинина епископ Ратмиров переехал в Куйбышев. От его имени их направили из Куйбышева под видом послушников в Псковский монастырь с информацией к настоятелю, который сотрудничал с немецкими оккупантами. Оба послушника были известны немцам.

Немцы послали в Куйбышев радистов из числа русских военнопленных, которых там НКВД быстро удалось перевербовать. Тем временем два офицера-«послушни-ка» развернули в монастыре кипучую деятельность. Среди церковных служителей было немало агентов НКВД, что облегчало их работу.

Немцы были уверены, что имеют в Куйбышеве сильную шпионскую базу. Регулярно поддерживая радиосвязь со своим разведбюро под Псковом, они постоянно получали от нас ложные сведения о переброске сырья и боеприпасов из Сибири на фронт. Располагая достоверной информацией от своих агентов, мы в то же время успешно противостояли попыткам псковских церковников, сотрудничавших с немцами, присвоить себе полномочия по руководству приходами Православной Церкви на оккупированной территории.

Подготовленные для советского руководства материалы о патриотической позиции Русской Православной Церкви, ее консолидирующей роли в набиравшем силу антифашистском движении славянских народов на Балканах и неофициальные зондажные просьбы Рузвельта улучшить политическое и правовое положение Православной Церкви, переданные через Гарримана Сталину, очевидно, убедили его пойти навстречу союзникам и вести по отношению к Церкви менее жесткую политику. Сталин сделал неожиданный шаг: разрешил провести выборы патриарха Русской Православной Церкви.

Должность патриарха была упразднена еще Петром Первым, как только церковные иерархи начали выступать против его реформ. Такое положение сохранялось почти двести лет, до 1917 года. После свержения монархии в России Временное правительство разрешило Православной Церкви провести выборы патриарха. Им стал Тихон. После его смерти советское правительство не разрешило выборы нового патриарха, и только во время Великой Отечественной войны, когда Сталин осознал значение Церкви для сплочения народа, в 1943 году Патриарх всея Руси был избран. Им стал Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Крутицкий и Коломенский Сергий (Старгородский). Мои родители присутствовали на церемонии интронизации. По приказу Сталина епископ Ратмиров после войны был награжден золотыми часами и медалью.

Сложной была в это время и конфронтация Абакумова с Берия. В течение всей войны наркомом обороны был Сталин. При нем военную контрразведку (СМЕРШ) передали из НКВД в ведение Наркомата обороны, и начальником СМЕРШа, по рекомендации Берия, утвердили Абакумова. Таким образом, занимая эту должность, Абакумов стал заместителем Сталина как наркома обороны, что значительно повышало его статус и давало прямой выход на Хозяина.

Теперь он был фактически независим от Берия и превратился из подчиненного в его соперника. В 1943 году без санкции Берия Абакумов арестовал комиссара госбезопасности Ильина, опытного начальника 3-го отдела Секретно-политического управления НКВД, ведавшего вопросами работы с творческой интеллигенцией. В соответствии с правилами, отмененными лишь при Горбачеве никто не имел права арестовать высокопоставленное должностное лицо без согласия начальства. Бывали, правда, исключения, но каждый раз они рассматривались как ЧП. Ордер на арест подписывал прокурор, но на нем в левом нижнем углу обязательно должна была быть санкция непосредственного начальника того лица, которое подвергалось аресту: «Согласовано» — и подпись. Санкция же Берия в данном случае отсутствовала.

Отец вспоминал, что Ильин пользовался в НКВД большим уважением. В течение пяти лет, до того как началась операция «Монастырь», он «вел» Демьянова и также участвовал в этой радиоигре с немцами на ее начальной стадии. В 1937–1938 годах он избежал ареста, хотя и был старшим оперативным работником, поскольку в то время отвечал за работу с меньшевиками, уже не представлявшими интереса для Сталина.

В конце 1938 года Берия направил его в Орел и Ростов для расследования дела о так называемых троцкистских диверсиях на железных дорогах. Считалось, что заговорщики проникли в ряды местных руководителей советских и партийных органов. Он вернулся в Москву, потрясенный примитивностью ложных обвинений, с которыми ему пришлось столкнуться, и доложил начальству: Орловское и Ростовское УНКВД попросту сфабриковали дела, с тем чтобы упрочить собственное положение и укрепить свою репутацию. После его представления дело было пересмотрено, а Ильин получил назначение на должность начальника 3-го отдела Секретно-политического управления НКВД, что позволило ему добиться ареста двух важных осведомителей, снабжавших нас заведомо ложной информацией о якобы антисоветских настроениях среди ответственных работников.

Ильин вызвал осведомителей в Москву и приказал им представить подробные данные по делам двух подозреваемых. Получив их информацию, он убедился, что они за годы репрессий прекрасно научились искусству клеветы на тех, кого разрабатывали. Осведомителей-фальсификаторов арестовали и приговорили к десяти го-Дам лагерей, а Ильин получил награду — знак «Почетный чекист». Учитывая личные контакты Ильина с такими писателями, как Алексеи Толстой, и прославленными музыкантами и композиторами, его часто принимал у себя Берия. Ильин также был в дружеских отношениях с Меркуловым.

И вот в 1943 году служба Ильина в органах закончилась из-за конфликта с Абакумовым. Еще во время Гражданской войны Ильин подружился с Теплинским, с которым они вместе служили в кавалерийской части. Позднее Ильин начал работать в ОГПУ, а Теплинский перешел в авиацию и сделал неплохую карьеру: в 1943 году он был генерал-майором и получил назначение на должность начальника инспекции штаба ВВС.

Неожиданно повышение Теплинского по службе затормозилось: выяснилось, что против его нового назначения возражают органы. Тогда он обратился к Ильину, пытаясь выяснить, в чем дело. Тому удалось быстро узнать: единственная причина, заставившая госбезопасность отказать Теплинскому в доверии, заключалась в его присутствии на вечеринке в Военной академии в 1936 году, до ареста Тухачевского, где он якобы позволил себе с похвалой отозваться об офицерах и генералах, вскоре павших жертвами репрессий в армии. Ильин предостерег Теплинского, чтобы он был осторожнее в своих высказываниях, но свое предостережение сделал по телефону.

Абакумов тут же узнал об их разговоре и, возмущенный, потребовал от Берия, чтобы он отстранил Ильина от работы. Берия вместо этого поручил Меркулову ограничиться простым внушением, притом в дружеском тоне. К тому времени отношения между Абакумовым и Берия сильно испортились. Абакумов принял решение воспользоваться этой историей для того, чтобы скомпрометировать Берия и Меркулова. Он доложил Сталину, что комиссар госбезопасности Ильин срывает проводимую СМЕРШ оперативную проверку комсостава ВВС Красной Армии в связи с новыми назначениями. Все это приобретало особую важность, так как одна из причин, побудившая Сталина перевести СМЕРШ под свой личный контроль, заключалась в том, что он хотел исключить любое вмешательство бериевского НКВД в вопросы служебных передвижений в армии. Сталин приказал Абакумову немедленно арестовать Теплинского. Даже в годы войны Сталин по-прежнему стремился во что бы то ни стало лично контролировать работу возглавлявшихся им ведомств. В данном же случае речь шла об особо важном ведомстве — Наркомате обороны.

На допросе, проводившемся с пристрастием (Абакумов выбил ему два передних зуба в первую же ночь), Теплинский признался, что Ильин советовал ему, как лучше себя вести, чтобы не дать оснований для обвинения в симпатиях к «врагам народа». Кроме того, он также признал, что делился с Ильиным своими симпатиями к ряду высших офицеров, подвергшихся арестам в 1938 году. Неделю спустя Абакумов доложил о признаниях арестованного лично Сталину и получил от него санкцию на арест Ильина.

Явившись к Меркулову на Лубянку, Абакумов потребовал, чтобы вызвали Ильина — речь шла о руководящем работнике наркомата, комиссаре госбезопасности. И вот этого человека разоружают и сажают во внутреннюю тюрьму Лубянки. Хотя тюрьма и принадлежала НКВД, чекисты были лишены права допрашивать Ильина, поскольку он находился в ведении СМЕРШа. На следующий день Абакумов устроил очную ставку Теплинского с Ильиным. Теплинский, избитый накануне, повторил свои «признания»; Ильин, возмутившись, влепил ему пощечину, назвав его бабой.

Не найдя свидетелей для подтверждения показаний Теплинского, Абакумов оказался в сложном положении: ведь необходимо было заручиться показаниями двух свидетелей. Поскольку никто из окружения Теплинского в военных верхах даже не знал о существовании Ильина и не мог дать показания против него, найти второго свидетеля для обвинения представлялось проблематичным, а без этого нельзя было передавать дело для слушания в военную коллегию. Ильина избивали, лишали сна, однако он не только отказывался признать себя виновным, но даже не подписывал протоколы допросов. Для оформления дела их необходимо было предъявить Сталину, чтобы он решил дальнейшую судьбу подследственного, и Абакумов боялся предстать перед Сталиным без убедительного обвинительного заключения. Хотя Абакумов не смог доказать вину Ильина, тот по-прежнему оставался в тюрьме.

На допросы Ильина вызывали в течение четырех лет, с 1943 по 1947 год. Его держали в одиночной камере и периодически избивали, чтобы получить признания. Через четыре года на него махнули рукой, но еще целых пять лет он оставался в тюрьме, где в разное время его сокамерниками были министр авиационной промышленности Шахурин, маршал авиации Новиков и министр иностранных дел Румынии. Ильин никому не говорил, что он офицер-чекист. По его версии он работал в техническом отделе киностудии документальных фильмов. Понимая, что является жертвой борьбы за власть, Ильин дал себе слово ни в чем не признаваться и лучше умереть, чем запятнать свою честь. Ему удавалось даже сохранять чувство юмора. Однажды он спросил у своего следователя, проводившего допрос:

— А что означает орденская ленточка у вас на груди?

— Вот какая мне оказана честь — дело поручено человеку, награжденному орденом Ленина. Значит, мое дело очень важное!