Взаимодействие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Взаимодействие

Что такое взаимодействие? Согласно определению – это согласованные по задачам, месту и времени действия частей, подразделений различных родов войск.

Взаимодействие в разведке – основа основ. Это только на первый взгляд кажется, что разведчики действуют самостоятельно. На самом деле их связывают множество незримых связей: с органом управления, поддерживающими их средствами, соседями и т. д.

В Афганистане разведок было множество. Впервые столкнувшись с таким явлением, я был этим несколько озадачен. Подумайте сами, сколько различных официальных разведорганов:

– военная разведка 40 А (агентурная, специальная, воздушная, радиоэлектронная, войсковая);

– разведка КГБ (спецгруппа «Каскад»);

– разведка МВД (спецгруппа «Кобальт»);

– разведка пограничных войск (ММГ-1,2,3);

– разведка ВС. ДРА (18, 20 пд).

Приплюсуйте сюда разведывательные данные, получаемые от партийных, комсомольских, административных советников при соответствующих афганских органах. Казалось бы, при таком обилии разведок данные о душманах должны были идти потоком, только успевай записывать. Однако на деле это было далеко не так.

Войсковая разведка всегда стояла как бы на низшей ступени этой лестницы разведок. Нас в ГРУ так и воспринимали, как что-то второсортное: подумаешь, разведчиками называются, а на самом деле пехота обычная. Небритые пыльные рожи, нелепое потертое, зачастую порванное и прожженное у костров обмундирование. На ногах черт-те что: кроссовки, тапочки, ботинки, сапоги. За спиной вещмешки – «сидоры» образца времен русско-японской войны 1904 года. Половина народу обмотана пулеметными лентами, как махновцы в гражданскую войну. В общем, героического вида никакого (скажу, что пулеметные ленты на бойцах были не для опереточного шику. Пулемет в бою патроны расходует очень быстро, а времени заряжать ленты нет. Поэтому на каждый пулемет приходилось носить с собой по 8—10 снаряженных лент по 250 патронов в каждой).

То ли дело десантники, и особенно бойцы спецназа: спецформа песчаного цвета, тельняшки, голубые береты – есть на что посмотреть!

Нам, офицерам, было на эти атрибуты наплевать, но солдаты, молодые парни, вздыхали, поглядывая на них. По «дембелю» очень многие пришивали на парадный мундир голубые погоны, доставали где-то голубые береты и тельняшки и в таком виде возвращались на Родину. Командование смотрело на это сквозь пальцы: парням крепко досталось в Афганистане, пусть покрасуются дома, ничего плохого в этом нет.

К слову, ни десантников, ни спецназовцев, начиная с 1984 года, в нашей зоне ответственности не было. Они были сосредоточены у границы с Пакистаном, где занимались борьбой с караванами.

Агентурная разведка – это вообще элита разведки. Как говорится – на козе не подъедешь! Сплошные тайны, загадочность, некоторая снисходительность. Мол, они посвящены в то, что нам не по разуму и не по чину. Да и методы работы абсолютно разные. Как говорил один знакомый острослов: применительно к Уголовному Кодексу, агентурная разведка – мошенничество, войсковая разведка – вооруженное ограбление.

На этой почве у меня с ними на первых порах случались ну если не стычки, то, скажем так, непонимание.

И дело было вот в чем. Оперативные агентурные группы (ОАГр) вели разведку путем получения от своих агентов разведывательной информации в ходе периодических встреч с ними на конспиративных квартирах. Качество этой информации оставляло желать лучшего.

Во-первых, думаю, что добрая половина этих агентов-афганцев были «двойными», т. е. работали не только на нас, но и на душманов, давая больше дезинформации, чем разведывательных данных. Афганцев можно было понять: войне конца не видно, а жить и кормить свои семьи надо.

Во-вторых, устаревшая информация. Да оно и не диво. Не знаю, были ли вообще у ОАГр радиофицированные агенты, но мне они не встречались. И дело было здесь не в недостатке портативных радиостанций, а в самом простом – отсутствии необходимого питания для них. Все дело в том, что все наши войсковые радиостанции работали на аккумуляторах, имеющих весьма незначительную емкость и ресурс. А где их зарядить, если в кишлаке нет электричества? А радиостанций, работающих на обычных батареях, как например, японская «Йоки Токи», у нас не было. К тому же эти батареи можно было купить в любом духане, что не вызывало подозрений. У каждого афганца был электрический фонарь, ведь я уже говорил, что электричества нигде не было.

Схема работы агентов очень простая. В назначенный день и час агент, обычно крестьянин из какого-то кишлака, приходил в город, встречался с оперативным офицером и сообщал ему информацию о бандформированиях в его или окружающих кишлаках. Естественно, что это была информация двух-трехдневной давности.

Судите сами. Если в кишлак пришла какая-то банда, то первым делом они что делают? Правильно, выставляют охранение и не выпускают никого оттуда без разрешения главаря этой банды. Это азы партизанской войны. В кишлаке они, как правило, пребывают не более двух дней: собирают денежный и продовольственный налог. Потом идут в следующий кишлак за этим же.

Исключение составляют свадьбы либо самого главаря, либо его детей или родственников и религиозные праздники. Тут могут собраться вместе на несколько дней иногда до 4–5 главарей, естественно, если не со всей бандой, то с десятком телохранителей наверняка. Все это тщательно охраняется, выставляются посты не только на окраине кишлака, но и вдали от него.

Любое нарушение этого режима местными жителями карается, как правило, смертью. Главарь – верховная власть в период пребывания в кишлаке: хочет – казнит, хочет – милует. Аппеллировать все равно не к кому. Поэтому агент может выйти на встречу, только когда банда покинет кишлак, и информация, которую получит от него оперативный офицер, будет доложена по радио в разведцентр в этот день только вечером или ночью.

Утром следующего дня, после принятия решения по ней в штабе 40А, будет отправлено в нашу дивизию боевое распоряжение на ликвидацию данной банды. После принятия решения командиром дивизии, кому это поручить, в часть отдается соответствующее распоряжение и с утра следующего дня начинается практическое выполнение приказа.

Я специально так подробно расписываю ход прохождения разведывательной информации от источника до ее реализации (по научному это называется разведывательным циклом), чтобы читатель мог понять, что она безнадежно устаревала к моменту действий войск. А войсками-то была только наша дивизия, других боевых частей в зоне ответственности не было. Так что основное требование к разведывательной информации – оперативность, не укладывалась ни в какие рамки.

Потом другой вопрос. Орган агентурной разведки как петух – прокукарекал, а там хоть не рассветай! Их мало интересовало, как мы будем выполнять эту задачу. Важен был только результат. Но он-то ведь напрямую зависел от внезапности! А ведь заданный ими район мог находиться далеко в горах, в «зеленке», болоте или пустыне. А какая уж тут внезапность!

Вот и представьте: за 30 км до района реализации, по одной-единственной дороге идет колонна наших войск со скоростью пешехода. Впереди идут саперы с собакой, со щупами и миноискателями, и проверяют ее на наличие мин. Если мина найдена, колонна останавливается и мину подрывают. Так что средняя скорость движения от силы 3–4 км/ч. Сколько времени необходимо, чтобы преодолеть эти 30 км? Правильно, 8—10 часов.

Таким образом, если мы вышли в 4 часа утра, то будем у цели где-то к 12–13 часам. А к этому времени даже безногий душман сможет уползти в безопасное место, ведь гул двигателей колонны слышен не менее, чем за 10 км. Отсюда и результат: день потратили, ничего не нашли, да еще обстрелять могли издалека, и мину «поймать». То есть результата нет, а потери есть.

Кроме того, нужно такое же время и на обратный путь. То есть в дневное время приходилось прочесывать кишлак, допрашивать пленных и задержанных, потом организовывать ночевку и только рано утром совершать марш назад. При этом необходимо было выбирать новый маршрут, потому что на прежнем могли быть и засады, и мины. Да разве все учтешь? Таким образом, «дальняя» реализация растягивалась как минимум на 2 суток, а иногда и больше. А при действиях по ближнему объекту она составляла всего 6–8 часов. Причем «дальше» не значило «лучше». Как я уже говорил, эффективность действий обычно напрямую связана с внезапностью. Разве мне, начальнику разведки, можно было с этим мириться?

Сначала я попытался это дело уладить «миром». То есть пошел к командиру ОАГр, изложил свои претензии и сделал предложение: прежде чем докладывать в Кабул, знакомить меня с разведданными и совместно определять объекты для реализации, удобные с точки зрения достижения внезапности, а значит, и более высокой результативности действий. Какая разница? Душманы были везде, а вот условия их уничтожения были разными.

Однако, к сожалению, понимания я не достиг. Командир ОАГр встал в позу и начал мне доказывать, какие замечательные данные он нам дает, а мы в силу своей неумелости не в состоянии их использовать. Вот этого я уже ему простить не мог. Решил действовать по-другому.

Сильной стороной моей позиции было то, что в конечном счете оценивали работу агентурной разведки мы – войска. Ведь только мы могли дать оценку разведывательным данным, по которым вели боевые действия. Поэтому в ближайшие дни, после получения боевого распоряжения из штаба армии, я решил лично возглавить эту реализацию и на месте разобраться – что же мы на самом деле ищем. Мои ожидания полностью подтвердились.

В далеком горном кишлаке, куда мы добирались более 6 часов, никакой банды не было. Местные жители клялись и божились, что здесь никого нет и не было никогда. Это, конечно, было не так, и мы в конце концов добились правды: банда здесь была, но 4 дня назад, причем абсолютно не та, на ликвидацию которой мы направлялись. Все было ясно! Захватив с собой несколько задержанных, мы вернулись в гарнизон.

Я представил начальнику штаба дивизии не только их показания, но и самих задержанных афганцев, которые лично подтвердили изложенные мной факты. После этого начальник штаба доложил комдиву, а тот вышел по связи на начальника штаба армии и с возмущением доложил о том, что агентурная разведка «кормит нас тухлой информацией».

Дальше пошла обратная волна – начальник штаба армии отчитал начальника разведки – тот начальника разведцентра, а тот, в свою очередь, – командира ОАГр. Гнева начальника разведки армии за «подставу» я не боялся, так как для войсковой разведки только командир дивизии – царь и бог! Он нас и милует, и карает. А комдив был на моей стороне.

На следующий день я встретился с командиром ОАГр, и мое предложение было успешно принято. С тех пор мы жили, как говорится, душа в душу: и они давали нам на реализацию удобные объекты, и мы, в свою очередь, не жаловались на устаревшую информацию. Так что все были довольны.

Кроме того, ко второму году службы я обзавелся и собственной сетью информаторов из числа местного населения вокруг Кундуза. Не скажу, что она была большой, порядка 8—10 человек, но мы с переводчиком сумели найти нужных людей и имели ценную для нас информацию. Расплачивались с ними в основном трофейным оружием и боеприпасами, что было делом явно незаконным. Но что поделаешь? Ведь денег на агентурную работу нам не давали.

Хорошо помню одного из своих агентов. Официально они назывались «доброжелателями». 22-летний солдат Царандоя (МВД), по имени Карим, узбек по национальности. Познакомился с ним в ходе нескольких совместных действий, когда его рота нам придавалась. Я обратил внимание на его смышленость, неплохое знание русского языка.

Он был родом из-под Кундуза, имел обширную родню в узбекских кишлаках. В Кундузе его часто навещали родственники и друзья, иногда в части ему давали увольнение, и он сам ездил домой. Короче говоря, парень был очень перспективный в смысле разведки.

Я «влез» к нему в душу, подарив ему маленький трофейный пистолет «Стар» испанского производства. Этого добра у нас было хоть пруд-пруди, причем без особой отчетности. Для афганца оружие – святыня, самый дорогой подарок, особенно в тех условиях. На этом пистолете он мне поклялся служить, как он сам сказал – «как собака».

Не обманул. Обладая аналитическим умом, он не только сообщал известные ему факты деятельности душманов, но делал выводы и прогнозы на будущее, что наиболее ценно в разведке. Недостатком в его работе было то, что его информация касалась только определенных нескольких кишлаков и местных бандгрупп в них. Идти в другие кишлаки он не мог – не было правдоподобной легенды, это стоило бы ему жизни.

Работал с ним в основном мой переводчик Намоз, периодически выезжая в Кундуз. Там он с ним встречался в условленных местах, получал разведывательные сведения, ставил новые задачи. Полученную информацию мы проверяли по другим каналам, практически они всегда подтверждались. По его «наводке» мы провели несколько удачных реализаций, и было предотвращено несколько террористических актов в самом Кундузе и его окрестностях. Однако здесь надо было действовать очень осторожно, чтобы не раскрыть источник получения информации.

Я и сейчас иногда вспоминаю Карима, что с ним стало, жив ли он?

Еще один способ работы с местными жителями, разработанный нами, был следующим. В базарный день (это пятница, суббота, воскресенье) на одной из центральных дорог, ведущих в Кундуз, располагалась наша группа: это я, переводчик Намоз, несколько солдат-таджиков. Водитель БТР копался в машине: менял колесо, изображал ремонтные работы. Надо было убедить проходящих крестьян, что стоянка здесь вынужденная.

Мы разводили костер, кипятили и заваривали чай, выставляли конфеты, лепешки, пиалы. Крестьяне шли по дороге группами и поодиночке. Переводчик Намоз обладал замечательными качествами разведчика – мог влезть в душу кому угодно! Надо знать восточных людей, для них невозможно отказаться от приглашения к чаю. Завязывалась беседа, в ходе которой мы получали иногда и ценные сведения.

Здесь только было одно табу – нельзя расспрашивать о «духах» той национальности, к которой принадлежал опрашиваемый. То есть таджика о таджиках, узбека об узбеках и т. д. Так как север Афганистана был таким многонациональным котлом, где сами кишлаки, как правило, были мононациональными, то надо было спрашивать таджиков об узбеках, а узбеков о таджиках. Достоверность этих данных была, конечно, невысокой. Но, учитывая некоторые межнациональные распри, личную неприязнь, даже обиды на отдельных национальных главарей, кое-что из этого потока информации можно было извлечь. По крайней мере не меньше, чем получали из официальных источников.

Конечно, возникает вопрос, а какие меры мы предпринимали для собственной безопасности? Ведь так можно было заговориться, что самим в плен попасть или подвергнуться нападению. Для постороннего глаза это выглядело заманчиво: вблизи дороги стоит одинокий неисправный БТР, рядом с ним костерок и 3–4 «шурави» около него. Никто, конечно, не видит, что в БТР у пулеметов сидит пулеметчик и 2–3 разведчика, внимательно наблюдающих за местностью. Кроме них, не менее 2-х секретов, скрыто расположенных в 100–200 м вокруг. Ну и конечно, местность выбиралась такая, что было невозможно скрытно со стороны подойти к БТР.

Короче, смесь засады «на живца» и процесса опроса местных жителей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.