Десант в Ишкамыш
Десант в Ишкамыш
Уезд Ишкамыш был головной болью властей провинции Баглан. Расположенный в предгорьях в стороне от основных дорог, он оказался почти идеальным местом, где душманы абсолютно спокойно жили и действовали. Дело в том, что ни в уездном центре, ни тем более в кишлаках гарнизонов МВД или ВС ДРА не было.
В соседнем уезде Нахрин почти в каждом кишлаке гарнизоны были. А тут – пустота. Обстановка там была проста – никакой власти, точнее, она, конечно, была, но это была власть моджахедов. Туда время от времени приходили правительственные силы, но результатов не было, так как пока они добирались туда, душманы спокойно уходили в горы. Наконец до властей дошло, что этот район бесконтрольным держать нельзя, а может, просто раньше не было достаточных сил, так как в самом провинциальном центре Баглан обстановка контролировалась с трудом.
Однако все же было принято решение разместить в уездном центре – к. Ишкамыш органы власти, пехотный батальон 20 пд и роту МВД «Царандой». Нашей дивизии была поставлена задача все это воплотить в жизнь.
Об обстановке в Баглане хорошо говорится в самодеятельной песне неизвестного автора – солдата или офицера 149 гв. мсп, в чью зону ответственности этот город входил.
Шайтан-арба шурует по Баглану. Комбат небритый курит на броне.
Он не боится – все идет по плану, он курит и подмигивает мне.
Но тут внизу рванула мина, в ней аммоналу 40 килограмм, ой не увижу больше мамы милой… И полетел я к черту в тарарам.
Постой, кричу я башне, железяка. Куда летишь? Ведь ты не ероплан, мне надо в Южный, а ты несешься в Северный Баглан.
Баглан Центральный, Северный и Южный, Кундуз, Даври-Рабат и Талукан.
И Ханабад, и никому не нужный – Кишим, и вновь бушующий Баглан!!!
В холодном весь поту я просыпаюсь. И удивляюсь, что лежу живой.
Я плачу, слез своих я не стесняюсь, и по-собачьи проскулил – хочу домой!
Хотя подготовка к операции велась в условиях секретности с минимальным привлечением советников, а те, в свою очередь, не информировали своих подопечных, о предстоящей операции душманы узнали своевременно. Через провинциальные органы власти, где чуть ли не каждый второй был их информатором, это им стало известно буквально на следующий день после принятия решения.
Поэтому при разработке плана операции «изюминкой» замысла был высадка вертолетного десанта непосредственно около уездного центра и на путях возможных отходов бандформирований.
Основу десанта составил разведывательный батальон. Однако – батальон громко сказано, в десантной группе было около 120 разведчиков. А это чуть больше нормальной роты. Как и всегда, комдив дал небольшое усиление: взвод 82-мм минометов, взвод саперов, и поручил мне возглавить десант.
Считаю, что организация взаимодействия в десанте – самое основное. Там все расписано по минутам, каждый должен четко знать и выполнять свои обязанности. Ведь некогда, да и невозможно в ходе высадки рассказывать, что, кому и как делать. Кроме того, необходимо расписать личный состав, вооружение, боеприпасы по вертолетам, рейсам, пунктам посадки и высадки. А то получится, солдаты в одном вертолете, командиры в другом, минометы выгрузят, а мин к ним нет, и так далее. Необходимо поставить конкретную задачу каждой роте, взводу, отделению. После высадки из вертолетов все должны немедленно выполнять задачу, причем высадка может происходить и под огнем душманов.
Поэтому весь день ушел на организацию взаимодействия с авиаторами, постановку задач своим, приданным и поддерживающим подразделениям. Провели смотры готовности. Я доложил комдиву о готовности десанта.
На следующий день, задолго до рассвета, мы сосредоточились на аэродроме Кундуз на площадках посадки. Вся наша бронированная техника уже вышла с командиром батальона и к 15.00 должна была прибыть в назначенный район, который мы должны были к тому времени захватить. Я, как и положено командиру десанта, находился в первой группе высадки.
Сначала в воздух поднялась эскадрилья вертолетов огневой поддержки МИ-24. Они должны были нанести удары по районам высадки и обеспечить поддержку огнем.
Минут через 15 поднялись и мы. Полет и высадка прошли успешно. Все произошло для «духов» настолько внезапно, что организованного сопротивления никто не оказал. Большую роль сыграло то, что произошло все это на рассвете и в считанные минуты.
Рядом с одной из площадок высадки обнаружили пулемет ДШК китайского производства на треножном станке с заряженной в него лентой с патронами. Видимо, расчет не успел добежать до него, а может, просто струсил. Это ведь только в фильме «Рембо-3» герой Сталлоне под авиаударом бросается к точно такому же пулемету, открывает огонь и сбивает вертолет. В жизни обычно наоборот – все разбегаются и прячутся. Так случилось и в этом случае.
Далее все пошло по плану. Десантные группы после высадки стали окружать кишлак, боевые вертолеты открыли огонь по предгорьям, куда убегали кто в чем: и душманы, и просто местные жители. Видя, что по открытому полю далеко не уйдешь, они стали останавливаться, сбиваться в кучи, пряча и бросая оружие, боеприпасы, документы.
Задача была выполнена – мы захватили больше 200 человек. Их собрали вместе, выставили охрану и начали «чистку» кишлака. Сам кишлак Ишкамыш был большой, да и рядом с ним было еще много более мелких кишлаков. Построив солдат в цепь, я дал команду прочесать все дворы. Всех местных жителей собрали на окраине: мужчин, женщин и детей, стариков – всех отдельно. Отдельные группы искали схроны.
С последней партией вертолетов прилетели человек 50 афганцев из ХАД, они в основном занимались поиском тайников и схронов. Грабеж при этом вели неприкрытый. Они были в национальной одежде, а не в военной форме и, как люди опытные, на такие действия надевали обноски, чтобы потом одеться прилично.
И действительно, через пару часов, они, похожие ранее на оборванцев, были одеты уже во все новое, у каждого мешок с награбленным. Мы в их дела не вмешивались, смотрели за своими солдатами, которые тоже не прочь были разжиться на «халяву». Правда, солдатам тряпки были ни к чему, их интересовали деньги, часы, всякие безделушки, сигареты.
Меня же интересовало только оружие и боеприпасы. И здесь улов был богатый. Мало того, что мы нашли брошенное в поле оружие, но и в домах, дуканах, чайханах – везде было оружие. Было обнаружено даже несколько дуканов, где продавались патроны. Они лежали в больших плетеных корзинах, ящиках и просто кучами и кучками. Сколько их было, трудно сказать, но не менее чем 30–40 тысяч. Были оружейные мастерские, где находилось неисправное оружие. Но ведь основная часть его приводилась в порядок и воевала против нас. Всего мы захватили более 250 единиц стрелкового оружия, нашли еще один ДШК, кроме того, что захватили при высадке.
В назначенное время подошла бронетехника. С ней прибыли еще афганцы, человек 100, и грабеж возобновился с новой силой. В нашей колонне пришел «царандоевский» «Урал-375», они его нагрузили так, что он весь перекосился. Причем если военную форму и предметы военного снаряжения они отбирали вполне законно, то все остальное – уже экспромтом.
К вечеру подошла еще одна колонна нашей дивизии вместе с комдивом. Я доложил ему обстановку и результаты действий десанта. Потерь у нас не было, о трофеях я уже говорил. Шаповалов одобрительно похлопал меня по плечу и отпустил.
Всю ночь я с переводчиком допрашивал пленных и задержанных. Далеко не все сдались добровольно. С боем была захвачена группа душманов, численностью человек 15, которые оказали ожесточенное сопротивление.
Эти не скрывали своей ненависти к нам. Узнать у них практически ничего не удалось. После допроса я передал их афганцам. Там у них было что-то вроде военно-полевого суда, и они быстренько с ними разобрались. Где они их расстреливали, я не видел, но начальник ХАД Таджмамад сказал, что они уже никогда не будут с нами воевать.
Там я увидел все жестокости гражданской войны. Хотя душманы были для нас врагами, но личной ненависти к ним я не испытывал. Никто из них ничего плохого лично мне не сделал, так же как и всем нашим. А у афганцев совсем другое дело. Там между ними была кровь, и кровь немалая.
Я знал одного хадовца, командира отряда, по имени Гулям Хайдар, так у него не то что семья, а весь его род – 52 человека, включая женщин и детей, был истреблен главарем Шафиком.
Когда он попал к ним в плен, ему отрезали губы, привязали к столбу и били палками до смерти. Живым он остался абсолютно случайно. Ходил с подвязанным на месте рта черным платком, там у него были обнаженные зубы как у черепа. О его жестокости ходили легенды. Сколько он убил душманов, знал только он один. Он поклялся убить Шафика, не знаю, выполнил ли он свою клятву или погиб сам. И таких афганцев было много с обеих сторон.
Война набирала обороты и стремительно росла численность вовлечекаемых в нее людей. Вольно или невольно мы, абсолютно посторонние в этом противостоянии, тоже становились для них непримиримыми врагами.
Прилетали самолеты и вертолеты с красными звездами, наносили удары по их кишлакам, гибли жены, родители, дети. Они нападали на наши колонны – погибали наши друзья. Мы отвечали им обстрелами, карательными акциями. Создался замкнутый круг всеобщей ненависти и презрения. Страшно все это. А какой удар по психике молодого парня, которого мать еще недавно заставляла умываться?
Когда-то, еще после Первой мировой войны, немецкий писатель Эрих Мария Ремарк, говоря о таких вот мальчишках, ввел новое понятие – потерянное поколение. Потерянное – потому что на войне они стали старше на десяток лет и, возвратившись домой, не могли уже жить так, как их сверстники.
Может быть, это не так сильно отразилось на поколении наших отцов, переживших Великую Отечественную. Там была общая беда и общее горе. Здесь же воины-интернационалисты, как стали называть «афганцев», возвращались в абсолютно мирную страну, где никто даже не догадывался, что они вернулись с самой настоящей войны.
Мне дико было смотреть в то время программы телевидения из СССР по спутниковому телеканалу, где шли КВН, концертные шоу, и ни слова о людях, которые в это время шли на смерть.
А какие психологические нагрузки? В этом отношении мне было проще, я там был уже устоявшимся взрослым мужиком в 36–37 лет. А каково было мальчишкам в 18 лет?
Ну как бы там ни было, раз ввязались в войну, надо воевать.
В Ишкамыше мы действовали еще недели две. Наши подразделения прочесывали горы, искали мифические базы подготовки террористов. Душманы же ушли далеко в горы, они получили хороший урок и изредка давали его и нам.
Мне же в эти дни много приходилось летать на вертолете, по нескольку вылетов в день. Вместе с переводчиком мы брали на борт пленных душманов, местных жителей и осматривали местность. Основными районами поиска были высокогорные районы на запад от Ишкамыша и долины рек Чаль, Мандара, Халоу. По данным пленных наносили БШУ по возможным базам «духов». Несколько раз нарывались на довольно плотный зенитный огонь мятежников, но потерь с нашей стороны не было.
Много приходилось ездить и на «броне» по окрестным кишлакам, допрашивать местных жителей, задержанных в ходе «чисток».
В один из этих дней, точно дату уже не помню, меня ждало серьезное испытание: БТР, в котором ехал я, точнее, командно-штабная машина Р-145 разведбата, подорвался на мине в 1–2 км от базового лагеря, где стояли на полевой дороге.
Что тогда произошло, навсегда, как на кинопленке, отпечаталось в моей памяти. Первым впечатлением было ощущение, что БТР как будто провалился носом в овраг и я увидел в лобовое стекло землю. Машина буквально встала на дыбы, потом нечеловеческой силы удар по корпусу, резкий запах сгоревшего тротила.
Потом второй удар, это корпус БТРа упал назад на колеса, точнее на то, что от них осталось. Сознания я не терял, но в ушах моментально как будто включился какой-то звуковой генератор – сплошной свист и вой, больше ничего не слышу. Внутри машины – сплошная завеса пыли. Встряхнувшись, я закричал водителю – «Живой?» Что он ответил, я не услышал, однако по губам и по лицу вижу, что живой. Выскочив через верхний люк наружу, я заглянул в открытый люк отсека радистов и понял, что там обстановка хуже. Оба радиста лежали на днище без сознания.
Тем не менее нам серьезно повезло. Наш БТР наехал задним левым колесом на противотранспортную мину типа итальянской ТС-2,5, установленную на обочине дороги. При повороте направо задняя левая часть машины выехала на обочину и «нашла» эту проклятую мину, установленную неизвестно кем и когда.
Взрывом оторвало левое заднее колесо вместе с подвеской, тягами, трубопроводами, с остальных колес левого ряда сорвало всю резину, но броневой корпус не пробило. Броня выдержала удар (спасибо ей) и осколочных ранений и ожогов мы не получили, однако все были контужены в различных степенях тяжести.
Более сильно пострадали радисты – их отсек был рядом с местом взрыва, я и водитель отделались более легко. Радистов немедленно эвакуировали в полевой медсанбат, водитель остался с машиной, которую тоже эвакуировали в рембат. Я же, пересев на БТР разведбатальона, продолжил свой путь. До вечера я практически ничего не слышал: в ушах шумело и завывало, подступала тошнота. К утру следующего дня слух более или менее наладился.
Конечно, мне надо было бы тоже поехать в медсанбат, баротравма барабанных перепонок и сотрясение мозга были явные. Но я сразу сгоряча отказался ехать, позже уже было это сделать как-то неудобно. Да и негоже было командиру покидать своих подчиненных в трудный час.
Надо сказать, что уже через много лет, в 2009 году, изучая «Книгу памяти советских военнослужащих, погибших в Афганистане», я нашел в ней своего преемника в 88 мсд (г. Кушка) – майора Александра Марина, погибшего в июле 1984 года на точно таком же подрыве в провинции Герат.
Александр, служивший при мне начальником разведки 479 мсп в Иолотани, после моего отъезда в Афганистан был назначен вместо меня начальником разведки 88 мсд, а через год заменен в 5 гв. мсд на такую же должность. Но прослужил там всего 1,5 месяца. При возвращении с операции в Адраскане, БРМ командира 650 орб подорвалась на мине. Механик-водитель рядовой Ю.Н. Петрович погиб на месте, комбат майор Воробьев ранен и контужен, майор Марин умер в вертолете при эвакуации. Видимо, такая у него судьба, и никуда от этого не денешься.
Гораздо позже, живя уже в Одессе, я понял, что, возможно, напрасно не воспользовался шансом получить справку о боевой контузии, которая бы в последующей жизни мне очень пригодилась. Хотя, надо сказать, что от фронтовиков еще в детстве слышал – не надо обманывать судьбу: жив остался – благодари Бога и не хитри!
По этому поводу хочу вспомнить случай, произошедший с заместителем начальника политотдела нашей дивизии подполковником М. (назовем его так), который произошел где-то месяца через 2–3 после моего подрыва.
Прихожу я в столовую на обед. Смотрю, М. сидит за столом, голова перевязана бинтом. Прямо чистый Василий Иванович Чапаев. Спрашиваю, что случилось? Отвечает, что был ранен при обстреле колонны. Ранение касательное, рассекло только кожу. Ну ладно, ранен так ранен, с кем не бывает?
Посочувствовал ему, да и пошел по своим делам. Однако в этот же день офицеры разведбата рассказали мне подлинную историю его ранения.
А в действительности случилось вот что. Наша колонна, в составе которой был взвод разведбата, была обстреляна «духами» за кишлаком Алиабад недалеко от Кундуза.
Колонна двигалась по узкой дороге: справа отвесная стена, слева обрыв. Внизу – река Пули-Хумри. Обстрел начался из кишлака, находившегося на другой стороне реки. Естественно, что машины увеличили скорость, пытаясь быстрее выйти из зоны обстрела. БМП охранения развернули башни влево и открыли огонь по кишлаку.
Водители же встречных афганских машин, как это всегда они делали в подобных случаях, побросали свои машины на дороге и укрылись в кюветах, пережидая обстрел.
Одна из БМП разведбата, обходя такую брошеную машину, зацепила за нее стволом пушки, башню развернуло по ходу движения. Двое солдат и прапорщик – старшина роты этим же стволом пушки были сброшены с брони на асфальт. Прапорщик при падении сломал руку, один солдат рассек кожу на голове и лице, другой отделался легким испугом. Машины остановились, подбежал санитар, начал оказывать первую помощь пострадавшим.
Подъехал на БТР М. Решил узнать, что произошло. Увидев окровавленного солдата, упал в обморок. При этом стукнулся головой о БМП и рассек кожу на голове. Его привели в чувство, перевязали рану на голове и колонна тронулась. Вот и все приключение.
Однако, прибыв в гарнизон, М. доложил своему начальнику, что он был ранен при обстреле колонны. Тот его отправил в медсанбат. Там осмотрели эту пустяковую рану, разбираться не стали и сходу дали справку о боевом ранении. Да и кто будет опровергать заместителя начальника политотдела дивизии! А начальник политотдела тут же написал представление на награждение М. орденом Красной Звезды за пролитую в бою кровь.
Вот так: смех-смехом, а получил человек орден и справку о ранении за глупую царапину, которую практически сделал себе сам. Представляю, какие небылицы о своих подвигах в Афганистане он рассказывал своим знакомым и сослуживцам. И люди, уважительно глядя на его два ордена Красной Звезды и нашивку за ранение, будут ему верить.
Продолжая тему боевых ранений, хочу сказать, что далеко не все наши военнослужащие были ранены душманами. Много ранений было и от собственной артиллерии, и авиации.
Так, например, замполит разведывательной десантной роты разведбата старший лейтенант Николай Стрельчук в боях был ранен 3 раза, причем из них два раза – своими. Этого никто не скрывал, и Стрельчук за пролитую кровь был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. И никто здесь ничего против не имел. Ранен был в реальном бою, а уж кто его ранил – не его вина.
Возвращаясь к Ишкамышской операции нашей дивизии, хочу привести пример неудачных действий разведывательного дозора, который я наблюдал утром 3.02.1984 года у кишлака Фулоли-Пайн-Бала.
Разведывательный дозор – взвод 2 роты, в составе танка Т-62Д, одной БРМ и трех БМП вел разведку противника впереди нашей колонны. Утро было туманное, видимость 500–600 м, потому прикрытие с воздуха отсутствовало. По сложившейся практике техника никогда не подходила к окраине населенных пунктов, пока они не были проверены пехотой. Это было необходимой предосторожностью от огня противотанковых гранатометов.
А тут дозорная машина вдруг пошла прямо к окраине. И наказание пришло моментально. Выстрел из безоткатного орудия сразу же поджег машину. Граната попала в моторное отделение, экипаж и десант, сидевший на крыше десантного отделения, спрыгнули на землю и укрылись в промоине.
Командир дозора капитан Г. Фищук (командир 2 роты) вызвал артиллерийский огонь по окраине кишлака. После короткого артналета он отправил к горевшей как факел БМП танк. Все было спокойно, только рвались снаряды и патроны в боеукладке. Танк остановился невдалеке от горевшей БМП. Вдруг опять выстрел и танк вспыхнул, взорвался боекомплект, погиб экипаж.
Я знал лично командира танка сержанта Р.В. Гайнуллина, заряжающего рядового В.И. Крамчанинова, заместителя командира взвода сержанта Шумилова. Забегая вперед, хочу сказать, что, бывая 9 мая в музее Великой Отечественной войны, в павильоне, посвященном Афганистану, я всегда подхожу к стенду, где есть фото Крамчанинова, уроженца Одесской области, и вспоминаю этот бой.
Тогда же командир роты, наконец, догадался спешить часть разведчиков и отправить их в обход кишлака в тыл моджахедам. Однако те, сами увидев для себя опасность, стали уходить в ущелье. Удалось их только обстрелять, правда, 82-мм безоткатное орудие они бросили, а точнее, спрятали в одном из дворов кишлака в копне соломы.
Таким образом, мы потеряли троих человек (экипаж танка), сам танк и БМП. Вот к чему приводит самонадеянность и пренебрежение к противнику. Кроме того, в тот же день огнем нашей же артиллерии были серьезно ранены старшие лейтенанты Шапкарин и Стрельчук. Попал под пулеметный огонь душманов и был ранен двумя пулями техник 2 роты прапорщик Сергей Сонин.
После этой операции я укрепился во мнении, что длительные действия в определенных районах эффекта не дают. Приносят успех мощные удары авиации и вслед за ними – десантно-штурмовые действия. И все!
Дальше новая подготовка и новая операция. И так все время. А рейды в горах в пешем порядке – анахронизм. Даже в гражданскую войну в горах действовали горно-кавалерийские части. Это понимали все, в том числе и комдив, но не мы определяли характер операций в Афганистане.
Бесцельные же блуждания по горам наносили только вред: мы несли потери, выматывали людей, вносили психологический элемент неуверенности в способность эффективно бороться с бандформированиями. Тому есть множество примеров.
Так, буквально через неделю – 8 февраля, 2-я рота 395 мсп действовала в районе перевала Чаль (20 км северо-восточнее Ишкамыша) в поисках мифического учебного центра «духов». Сведения были получены от пленных, не проверялись другими источниками, воздушная разведка не велась из-за постоянного тумана и дождей. Однако было принято решение осуществить разведывательно-поисковые действия, причем для выполнения задачи была назначена не разведывательная рота полка, а обычная мотострелковая рота.
Как оно почти всегда бывает в горах, на подъеме к перевалу рота растянулась по тропе, головной взвод под командой лейтенанта Гадецкого оторвался метров на 300–400 от основных сил роты.
Выйдя на перевал, дозор – 4 человека был внезапно обстрелян небольшой группой «духов», при этом один солдат был убит, сержант тяжело ранен в голову, еще один раненый в ноги солдат спрятался за валун и открыл огонь по нападавшим. Другой солдат, абсолютно невредимый, побежал вниз от места боя. Душманы, видя, что их засада не достигла цели, отошли, так как видели сверху, что на перевал поднимается еще до 60 человек.
Удравший с места боя солдат, подбежав к Гадецкому, доложил, что дозор попал в засаду, все погибли, и душманов там видимо-невидимо. После этого они уже всем взводом рванули вниз. Вышли к главным силам роты, Гадецкий доложил о случившемся… и вот уже вся 2-я рота рванула где-то на километр назад.
Тем временем начало темнеть, наступила ночь. Командир 395 мсп подполковник Мазур, получив доклад командира роты, принимает решение направить в район боя разведроту полка. Разведрота выполняла другую задачу в стороне, и пока ее доставили в район действий, уже наступил рассвет. А 2-я мср сидела всю ночь на месте и неизвестно чего ожидала.
Разведчики под командой капитана Волика, командира разведроты, поднялись на перевал, обнаружили там наших солдат. Живым был только один, раненый сержант ночью умер, солдат же отморозил обе раненые ноги и двигаться не мог. Командир роты валил все на Гадецкого, а тот на сбежавшего солдата.
Солдат оправдывался, что очень испугался, ему показалось, что стреляют отовсюду десятки душманов. На вопрос к командиру 2-й роты, почему он не организовал разведку после случившегося и не попытался выручить дозор, тот сказал, что боялся новых потерь и фактически пожертвовал дозором якобы для того, чтобы спасти роту.
В Великую Отечественную войну за такие действия офицеры бы немедленно были направлены в штрафной батальон, но так как в 40А его не было, ограничились для них дисциплинарными наказаниями. Командира роты сделали командиром взвода, а Гадецкого куда ниже?
Он, кстати, ранее был командиром взвода у нас в разведбате, но я его оттуда убрал из-за высокомерного отношения к солдатам и тяги к рукоприкладству. Убрал, причем для сохранения его же жизни, так как в один прекрасный день он бы получил пулю в спину. Такое было.
Кстати, как мне рассказывали, зимой 1987 года так был убит командир разведывательной десантной роты в разведбате. Убийц не нашли, да и не искали. Проще было все списать на душманов. А такие случаи самосуда над офицерами, сержантами и особенно старослужащими были и у нас, и в других частях и соединениях ОКСВА.
Это война, у нее свои законы и правила, они во многом не совпадают с тем, о чем писали газеты и снимали фильмы люди, абсолютно далекие от реалий.
Развивая эту тему, расскажу еще об одном подобном случае, произошедшем в парке боевых машин разведбата после возвращения с операции в Ишкамыше.
Идет обслуживание техники. Я и командир батальона Тихонов стоим около боевых машин и что-то обсуждаем. Вдруг раздается очень глухой взрыв, больше похожий на выстрел.
Смотрю, от машины МТО (машина технического обслуживания на базе ЗИЛ-131) с диким криком бежит солдат. Его догнали, повалили. А у солдата…нет руки по локоть! Хлещет кровища. Затянули жгутом, немедленно отправили в медсанбат, находившийся в 300 м от этого парка. Там срочная операция, все обошлось нормально. Начинаем разбираться, что же произошло?
У ЗИЛа разворочен взрывом бензобак, вырвано днище. Но возгорания бензина не произошло, хотя вся земля под машиной мокрая от него. Начали просеивать грунт под машиной, нашли осколки от наступательной гранаты, кусочки костей и мышц от руки солдата.
Позже этот солдат, механик-водитель БМП, рассказал: «Я подошел к водителю МТО и попросил полведра бензина для обслуживания двигателя. Он дал мне ведро и шланг, сказал взять бензин из бака. Я открыл его крышку, оттуда торчал конец бинта. Потянул за этот бинт, он сначала пошел легко, потом за что-то зацепился и я не смог его вытащить. Тогда я запустил руку в бак и нащупал на дне какой-то предмет. Хотел его вытащить – но тут взрыв!»
Дело, видимо, обстояло так. Кто-то, взяв гранату, примотал ее предохранительную скобу бинтом к корпусу, вытащил чеку и в таком виде положил на дно бака с бензином ЗИЛа. Конец бинта прижал крышкой бензобака. Расчет был на то что, при движении машины граната будет елозить по дну бака, бинт размотается и сработает запал. Но этого не произошло, так как бинт зацепился за какой-то заусенец в баке. И граната взорвалась только после того, как ее пытались вытащить.
Кто положил туда гранату, так и не нашли. Скорее всего кто-то из молодых солдат, чтобы отомстить водителю-старослужащему. А пострадал совсем невинный человек. При официальном же разбирательстве свалили все на душманов: мол, диверсия, теракт. Это было наиболее удобно для командования, так как не надо было возбуждать уголовное дело и искать виновного. Однако я до сих пор уверен, что моя версия – правильна.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.