1. Донесения английских дипломатических представителей в России Т. Уорда и К. Рондо министру иностранных дел лорду Таундсенду (1728–1730)[180]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Донесения английских дипломатических представителей в России Т. Уорда и К. Рондо министру иностранных дел лорду Таундсенду (1728–1730)[180]

1728 г., августа 7.

<…> Царевна эта (Наталья Алексеевна) в начале правления своего брата имела при дворе большое значение, как любимица государева, но она взяла на себя слишком много, стараясь удержать брата от беспорядочной жизни. Нежные упреки ее показались императору тягостными, и она потеряла значительную долю своего влияния на него.

Теперь в большом почете царевна Елизавета Петровна, сестра покойной герцогини голштинской. Она очень красива и, кажется, любит все, что государю по нраву: танцы и охоту. Охота — господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать неудобно). Пока Елизавета Петровна, по-видимому, в государственные дела не мешается, вполне отдаваясь веселью, всюду неотлучно следуя за молодым государем.

Но особенно расположением Его величества в настоящее время пользуется князь Долгорукий, молодой человек лет двадцати. С ним государь проводит дни и ночи, он единственный неизменный участник всех — очень частых — разгульных похождений императора. Вы легко поймете, что таким образом Долгорукие теперь влиятельнее Еолицыных (между этими родами всегда был разлад), хотя и Еолицыны пока хорошо поставлены при дворе.

Его величество море не любит, поэтому мало вероятия, чтобы он вернулся в Петербург. Если так, великие замыслы его деда вскоре обратятся в ничто. Уже работы в Кроншлоте почти прекратились; они, по крайней мере, ведутся очень лениво.

В Кроншлоте снаряжаются три небольших фрегата для перевозки из Киля тела усопшей герцогини голштинской. Его привезут сюда, и, по слухам, государь с царевной Елизаветой Петровной приедут из Москвы, чтобы присутствовать при похоронах.

Барон Остерман, благодаря своей лицемерной скромности и болезненности, пока в большой милости. Говорят, будто царевны Наталья Алексеевна и Елизавета Петровна очень расположены к нему. Все, кого я здесь ни видал, высокого мнения о его способностях. О том, насколько такое мнение справедливо, вы всего лучше можете судить по тому, как он держится. Барон страдает частыми припадками рвоты, которые, полагают, сведут его в могилу. Но многие думают, что болезнь является у него по требованию: когда в Совете разбирается какое-нибудь щекотливое дело, барон уверен в ее услугах.

Герцог де Лириа вполне предан удовольствиям, потому трудно предположить, чтобы он вел большие дела, разве подле него есть незаметный делец.

Граф Вратислав подчиняется барону Остерману. О чем он ведет переговоры — мне еще узнать не удалось. Все иностранные уполномоченные, все учреждения теперь с дворами в Москве, и ничего разведать нельзя, кроме того, что слышишь от лиц ничего или почти ничего не знающих.

<…> Передать грамоты с выражением соболезнования поручено Бибикову, который прежде, когда Ягужинский был генерал-прокурором, исполнял обязанности его помощника. Они должны выехать на днях.

Здесь втайне повторяют слухи, будто Его величество в Москве заболел. Болезнь эта, вероятно, является последствием беспорядочной жизни, которой молодой монарх, по-видимому, предается со всем пылом юности и бесконтрольной власти.

Остаюсь и проч.

Томас Уорд.

С.-Петербург, 26 августа 1728 г. (6 сентября н. ст.).

С тех пор Его Царское величество издал в Москве приказ, под страхом смертной казни воспрещающий русским подданным и иностранным купцам отправлять оттуда какие бы то ни было о нем известия, воспрещающий сообщать хотя бы даже о том, пребывает ли он в Москве или выехал из нее. Из этого вы усмотрите, насколько нам трудно узнать что-нибудь о событиях в этом городе. Однако, насколько удается судить из частных разговоров с лицами, приезжающими оттуда, все утверждают, что настоящее местопребывание государю по сердцу, что пока возвращение его сюда вряд ли ожидать возможно. Напротив, недавно, когда барон Остерман попробовал было склонить его к возвращению в Петербург, Его величество отвечал: «что мне делать в местности, где кроме болот да воды ничего не видать».

Царевна Наталья Алексеевна была очень больна в Москве. Она теряла фунта по два крови в день. Двое из ее врачей впали в немилость за то, что прописали лекарство, которое третий нашел для нее непригодным. Впрочем теперь она, слышно, поправляется. Говорят также о назначении петербургским губернатором одного из Долгоруких на место графа Миниха.

Шведский посланник в Москве, барон Цедеркрейц, отменил сделанное было распоряжение о высылке ему отсюда разных вещей, из чего заключаю, что он вскоре прибудет в Петербург на возвратном пути в Стокгольм. Он был в числе приглашенных к царю после коронации, но Его величество не допустил его поцеловать свою руку, хотя герцог де Лириа и многие другие представители иностранных дворов перед ним удостоились этой чести. Барон до того оскорбился, что немедленно вышел из царских покоев.

Сентября 11 дня 1728 г.

<…> Ходят слухи, будто Его величество вскоре отправится на охоту к Смоленску и пробудет там месяца два. Сюда из Москвы прибыла графиня Салтыкова. Она выходит замуж за здешнего губернатора, графа Миниха. Это вдова графа Салтыкова, бывшего царского представителя при многих иностранных дворах, — женщина очень умная, большая любимица царевны Елизаветы Петровны, при которой состояла воспитательницей. Если мне удастся познакомиться с ней, надеюсь узнать от нее, как теперь стоит при дворе барон Остерман и какими путями он держится. Это — полагать надо — ему очень не легко, так как Его величество крайне непостоянен в своих склонностях: сегодня хочет одного, завтра — совсем противного, что крайне неудобно для его министров, лишенных возможности держаться какой бы то ни было определенной системы.

Сюда из Москвы на днях прислан указ возвратить прежним собственникам (или наследникам их) имущества, отобранные у них за участие в заговоре царевича. Этот указ очень тяжело отзовется на нескольких знатных семьях, получивших упомянутое имущество. Особенно пострадают получившие участки в этом городе <…>.

Сентября 19 дня 1728 г.

<…> Правительство не в состоянии обеспечивать свои войска,[181] и провиант для них приходится отправлять из Астрахани и Казани, что, ввиду дальнего расстояния, чрезвычайно затруднительно. Барон уверяет, будто Россия с удовольствием откажется от этих завоеваний, если возможно будет уступить их с честью.

Всеми делами занимается исключительно барон Остерман, и он сумел сделать себя настолько необходимым, что без него русский двор не может ступить и шагу. Когда ему не угодно явиться в заседание Совета, он сказывается больным, а раз барона Остермана нет — оба Долгорукие, адмирал Апраксин, граф Еоловкин и князь Еолицын в затруднении: они посидят немного, выпьют по стаканчику и принуждены разойтись. Затем ухаживают за бароном, чтобы разогнать дурное расположение его духа, и он таким образом заставляет их соглашаться с собою во всем, что пожелает. Полагают, однако, что это так продолжаться не будет: некоторые замечают, что недаром барон Шафиров — человек даровитый — возвращен из ссылки (хотя под условием не вмешиваться в дела государственные). Он же, вследствие замужества одной из своих дочерей, сродни Долгоруким и часто видится с молодым князем, любимцем государя. Такие частые свидания, полагают, происходят недаром. Тут де не без того, чтобы Шафиров не подумывал о свержении барона Остермана, которого царь, пожалуй, и ценит, но с которым чувствует себя связанным, видя в нем что-то вроде наставника, а такие отношения юным монархам не всегда по сердцу.

Ваше превосходительство не можете себе представить, как здесь жалуются на ход дел. Никакой определенной системы управления нет, никаких жалоб не слушают, потому очень многие разоряются. Царь думает исключительно о развлечениях и охоте, а сановники — о том, как бы сгубить один другого. Граф Вратислав убедил было министров устроить под Москвой лагерь на 10 000 человек, дабы Его величество обучался военному делу. Совет графа им понравился, но заботы о содержании такого лагеря заставили их переменить решение. Другие прибавляют, будто устройство лагеря не состоялось ввиду жалкого состояния солдатских мундиров, которые показать совестно. Как, однако, ни разорена Россия, она пока еще в состоянии защищаться против соседей. «Пусть, — проговорился однажды Ягужинский в нетрезвом виде барону Цедеркрейцу, — шведы потерпят еще года два-три, тогда они, пожалуй, в состоянии будут снова напасть на Россию, а пока, напади они — проиграют».

С.-Петербург, 23 ноября 1728 г.

<…> Меня уверяли, будто любимец царский, молодой князь Долгорукий, впал в немилость и государь уже несколько дней не допускает его к себе. Рассказывают, будто царевна Наталья Алексеевна (страдающая чахоткой) нашла, с помощью барона Остермана, возможность удалить этого молодого человека. Царевна в самых горячих выражениях представила брату дурные последствия, которых следует ожидать и для него самого, и для всего народа русского, если он и впредь будет следовать советам молодого Долгорукого, поддерживающего и затевающего всякого рода разврат. Она прибавила, что и больна от горя, которое испытывает, видя, как Его величество, пренебрегая делом, отдается разгулу. По какому расчету барон поддерживает эти нравоучения царевны, я узнать не мог, но меня уверяли, что со времени удаления Долгорукого он самовластнее, чем когда-нибудь. Состоя в милости, молодой князь посвящен был во все государственные тайны, которые, вероятно, и сообщал отцу и дяде. Они же в свою очередь все передавали Шафирову. Теперь же барон не обязан говорить ни о чем, кроме того, что считает нужным высказать. Удаление молодого Долгорукого вызовет гибель всего именитого рода Долгоруковых и возвысит Голицыных <…>.

1729 г., апреля 28.

Царь выехал отсюда в прошлую пятницу в небольшое, ему лично принадлежащее село Коломенское, расположенное в пяти милях от Москвы. Завтра же предполагал проследовать далее в Ростов, Ярославль и Вологду. Думают, что он не возвратится до конца июня. Единственная цель этой поездки — охота. Его величеству сопутствуют очень немногие лица и притом никто из министров. Зато с ним едет его любимец Долгорукий, который состоит при нем как бы главным образом для развлечения.

Ваше превосходительство со следующей почтой (или почтою позже) получите письмо, посвященное характеристике русского двора.

1729 г., августа 1.

<…> Здесь ничего или почти ничего достойного внимания не происходит. Генерал Миних выехал отсюда прошлое воскресенье для осмотра и приведения в порядок укреплений Выборга и Кексгольма, чтобы защитить их от всякой опасности со стороны Швеции, так поздно признавшей за царем титул императора.

Из Москвы пришло приказание окончить постройки, возведение которых решено было при покойном царе. Это дало многим повод предположить, не намерен ли двор перебраться сюда, но я не разделяю их мнения и полагаю, что, издав такое приказание, министры желают только оградить себя на случай, если бы со временем стали доискиваться, почему указы покойного государя остались без исполнения во время несовершеннолетия настоящего царя. Тогда министрам легко будет оправдаться, указав на изданное распоряжение и сложив вину в небрежении царскими велениями на лиц, обязанных строиться <…>.

Москва, 30 сентября 1729 г.

Фаворит князь Долгорукий некоторое время был в немилости, одни говорят вследствие угроз князю Трубецкому, другие уверяют, будто его думали сослать в Сибирь, чтобы помешать любовной интриге его с княгинею Трубецкой, наконец, некоторые с большим основанием полагают, что немилость князя вызвана замыслом его жениться на великой княжне Елизавете Петровне, к выполнению которого он и приступил через Анну Крамерн. Об этом, говорят, сообщил Верховному совету отец князя, опасаясь, как бы не заподозрили и его участия в этом деле. Враги старика, впрочем, и теперь полагают, что он хотел прислушаться к мнению членов Совета, узнать, как бы они приняли такое сватовство. Все это, однако, городские толки, и до истины я еще не добрался. Верно только, что Анна Крамерн, бывшая до сих пор любимицею великой княгини, удалена от нее, а молодой князь пользуется большей милостью царя, чем когда-либо. Если, однако, он не будет очень осмотрителен, его вскоре заменит младший брат, любимец отца, который и теперь спит постоянно в одной спальне с государем, как прежде спал фаворит.

Его величество в день своего рождения, 12 октября, в Москве не был, да его и ожидают сюда не ранее, как по первому снегу, которого, пожалуй, придется подождать еще дней десять. Празднование этого дня поручено было Остерману, оно ограничилось обедом и пушечной стрельбой.

Здесь никаких политических событий, достойных вашего внимания, не происходит. Живем по-старому: делается только крайне необходимое, но больше — ничего.

Москва, 3 ноября 1729 г.

<…> Военные дела за последнее время пришли здесь в упущение, и мне говорили, будто русское правительство намерено учредить новую военную коллегию, а во главе ее поставить фельдмаршала князя Долгорукого. Он без сомнения один из лучших царских генералов и старик деятельный. Тем не менее трудно ему будет устранить злоупотребления, вкравшиеся в армию по смерти покойного царя.

12 октября вода на всех улицах Петербурга поднялась на 3–4 фута, причинив большие убытки купцам. Опасаюсь, как бы частые наводнения не разрушили когда-нибудь этот город. Если когда-нибудь царь и вознамерится вновь переселиться туда, наводнения всегда будут служить старорусской партии предлогом отклонять Его величество от выполнения этого намерения: они найдут неудобной для государя жизнь в местности, где он постоянно подвергается какой-либо опасности.

По поводу брака государева каждый день приходят новые вести: невестой его многие называют вторую дочь князя Долгорукого, но граф Еоловкин, барон Остерман и вся старорусская партия гораздо охотнее встретили бы брак его с дочерью герцога Мекленбургского, проживающей здесь вместе с матерью. С тех пор как возникли эти беспрестанные толки о женитьбе государя, многие — вследствие стараний графа Братислава — стали поговаривать также, что в случае, если бы Его величество пожелал вступить в супружество с эрцгерцогиней, император согласится отдать за него одну из своих дочерей. Сомневаюсь, однако, чтобы такой брак мог состояться ввиду отвращения русских к католицизму.

Слышал я также, будто здешний двор не совсем доволен венским двором. Холодность эта — по одним слухам — вызвана крайней строгостью императора по отношению к герцогу Мекленбургскому, состоящему в столь близком родстве с царским домом. Другие причину ее видят скорее в нерасположении барона Остермана к графу Братиславу. Мне передавали, будто и самый венский двор не вполне доволен поведением графа, и даже более доверяет проживающему здесь резиденту своему, Гохгульсту, что и вызвало некоторые столкновения между этими представителями императора.

Москва, 20 ноября 1729 г.

<…> 9 ноября Его Царское величество возвратился сюда с охоты в полном здравии. Он очень высок и силен для своих лет. Вчера государь, собрав Верховный совет, объявил, что женится на старшей дочери князя Долгорукого, которой около 18 лет. Она очень хороша собой и одарена многими прекрасными качествами. Уверяют, что она всегда с особенным уважением относилась к иностранцам. Это великое событие, вероятно, вызовет при дворе большие перемены, а может быть, и падение барона Остермана, который всегда противился такому браку.

Сюда, слышно, ожидают посольства от богдыхана китайского с поздравлением царю по случаю его восшествия на престол. Дней через десять отсюда выезжает кто-то для встречи его на сибирской границе. Так как это первое посольство, пребывающее сюда из Пекина, здесь прием его возбуждает много соображений. Хотя русские и ведут большую торговлю с Китаем и отправляли в Китай несколько торжественных посольств, китайцы не присылали в Москву ни одного уполномоченного. Зато, правда, не раз китайские комиссары приезжали в Тобольск к сибирскому губернатору для переговоров по торговым делам <…>.

Москва, 1 декабря 1729 г.

При дворе ряд празднеств с самого 20 ноября, когда, как я имел честь писать вашему превосходительству, государь объявил своим министрам о намерении своем вступить в брак со старшей дочерью князя Долгорукого, Екатериной. 23-го оберцеремониймейстер, барон де Арбисталь, посетил всех представителей иностранных дворов с извещением о решении, принятом Его величеством, давая им понять, что поздравления их приняты будут благосклонно. На следующий же день все иностранные уполномоченные действительно явились к царю и были приняты им очень ласково, хотя он и не отвечал на их приветственные речи. Из государевых апартаментов они прошли к княжне, некоторые из них титуловали ее «императорским высочеством», она же принимала их с большим достоинством, выслушивала их поздравления, но не отвечала, так же как и царь, хотя очень хорошо понимает и говорит по-французски. Вечером при дворе были большой бал и роскошный ужин.

30-го, в день св. Андрея Первозванного, происходило торжественное обручение: государь целовал крест в присутствии всех иностранных представителей и генералитета, само же бракосочетание может совершиться не ранее двенадцатого января (?), так как теперь у русских пост, а до окончания его браки не допускаются. Свадьба, говорят, состоится немедленно по истечении этого срока.

Если дозволено судить по проявлению счастья и довольства на лицах, выбор государя принят подданными его с большой радостью. Все единогласно рассыпаются в похвалах княжне. Приветствие датского посланника княжне особенно пришлось по сердцу старорусской партии, но отнюдь не сторонникам герцога голштинского. Оно не длинно, потому беру на себя смелость препроводить его в копии вашему превосходительству:

«С сердцем полным истинной, искренней радости, пришел я поздравить вас по поводу избрания преславной и всесовершенной особы Его величеством себе в супруги. Здравствуйте, государыня, будьте счастливы и даруйте российскому престолу столько наследников, чтобы никогда иноземный род не мог иметь на него никаких притязаний».

Москва, 29 декабря 1729 г.

<…> Чем более присматриваюсь к настоящему положению дел в России, тем более утверждаюсь во мнении, что в интересах его королевского величества было бы при данных обстоятельствах облечь меня определенным званием, дабы я мог иметь честь принести царю поздравление по случаю его бракосочетания, а также — следить за всем, что здесь предпримет венский двор. Может показаться, что я таким образом как бы ходатайствую за себя. Потому, пожалуйста, не откажитесь уверить лорда, что я не способен из личных выгод предложить ничего, что бы впоследствии могло оказаться неблагоприятным для Его величества.

Два дня тому назад я слышал, будто князь Меншиков скончался в Сибири 15-го минувшего октября. В тот же день царский фаворит, князь Иван Алексеевич Долгорукий, торжественно обручен с графиней Шереметевой, дочерью покойного фельдмаршала.

Погода стоит до того холодная, что лес, из которого построены дома, трескается с шумом, напоминающим пушечную пальбу.

Москва, 12 января 1730 г.

<…> С прошлого четверга Его Царское величество заболел и опасаются, как бы у него не открылась оспа. Ходят даже слухи, будто она уже и обозначилась. Сердечно желаю ему выздороветь для блага России.

Счел нужным с возможной поспешностью сообщить вашему превосходительству об этом событии: оно может разрешиться здесь последствиями чрезвычайной важности.

Буду тревожить ваше превосходительство письмами каждую почту впредь до совершенного восстановления здоровья царя.

С глубочайшим почтением и т. д. Т. Уорд.

P. S. Я уверен, что на случай смерти Его величества семья Долгоруких приняла все меры к устранению голштинской партии от престола, а также к тому, чтобы он достался княжне — обрученной царю.[182]

Москва, 19 января 1730 г.

<…> Позвольте уведомить ваше превосходительство, что Его Царское величество скончался 8 января между двенадцатью и часом утра. Перед самой кончиной его Алексей Еригорьевич Долгорукий, отец невесты государевой, предложил повенчать его с дочерью, но бракосочетанию этому воспротивился барон Остерман, сказав, что необходимо подумать о наследнике, по вероятиям более угодном народу. К мнению барона присоединились фельдмаршал князь Долгорукий, фельдмаршал князь Еолицын и многие другие лица. После долгих препирательств вспомнили о старой императрице Евдокии Федоровне, но она отказалась от престола ввиду преклонных лет. Тогда решено было собраться сегодня в пять часов утра в Кремль (так называется городской дворец). Не успели съехаться, как член Верховного совета, князь Дмитрий Михайлович Еолицын в длинной речи, выразив печаль по утрате, понесенной со смертью Его величества, прибавил, что, по его мнению, наиболее правильно было бы передать престол Анне Иоанновне, герцогине курляндской, второй дочери царя Иоанна, старшего брата Петра I. Весь Верховный совет присоединился к этому предложению и немедленно сообщил о своем решении генералитету, собравшемуся в передней комнате, приказав ему в то же время возвестить о совершившемся избрании солдатам и народу, что и было исполнено. Пока, кажется, будто все вполне довольны.

Слышно, что важнейшие представители русской знати озабочены изменением существующей формы правления. Уверяют даже, будто составлены статьи, ограничивающие власть императрицы, и ей предлагается подписать их, с предварением, что в случае отказа престол передан будет другому лицу. Василий Лукич Долгорукий, Михаил Михайлович Еолицын (брат фельдмаршала) и генерал-майор Леонтьев отправились в Митаву известить герцогиню об избрании и просить ее о скорейшем прибытии, дабы воспрепятствовать всяким интригам, которые бы могли быть направлены против нее.

Это великое событие, конечно, разрушило все надежды голштинской партии, которая пыталась возвести на престол сына герцога или великую княжну Елизавету Петровну. Думали также о старшей сестре ныне воцарившейся императрицы — герцогине Мекленбургской, и она, вероятно, была бы преемницею покойного царя, но русские не любят ее супруга.

Полагаю, союзники его королевского высочества могут быть уверены, что теперь император, в случае если бы он не согласился присоединиться к севильскому договору, на 30 тысяч человек, обещанных трактатом 1726 года, рассчитывать не может.

10-го в Москву торжественно въезжал посол шаха Тамхасиба. Еще не знаю, чего он будет домогаться, но, принимая в соображение мирный договор, недавно заключенный царским двором с султаном Эшрефом, удивлен оказанными ему почестями <…>.

Вероятно вскоре в состоянии буду прислать вашему превосходительству точное донесение о всех переменах, которые вызовет кончина царя. Они, надеюсь, к нашему ущербу клониться не будут, так как новая государыня всегда любила Великобританию и, проживая здесь, держала возле себя нескольких англичан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.