Глава вторая НА ФРОНТАХ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава вторая

НА ФРОНТАХ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

После Октябрьской революции и начавшейся стихийной демобилизации армии Буденный 19 ноября 1917 года прибыл в родную станицу. Большевики объявили о национализации банков и конфискации находившихся там сбережений. Это Буденного вряд ли обрадовало: пропали средства, которые он с таким трудом копил на конный заводик. Но, надо полагать, Семен Михайлович долго не горевал, трезво оценив ситуацию. С потерей нажитого пришлось смириться как с неизбежной данностью. Теперь надо было постараться предложить свой боевой опыт новой власти, которая, во всяком случае, казалась более прочной, чем не пользовавшееся в последние месяцы никаким авторитетом Временное правительство. Проблема выбора облегчалась тем, что среди противников большевиков были казаки, а с ними у иногородних всегда были натянутые отношения – прежде всего по земельному вопросу. Да к тому же многие казаки, что греха таить, откровенно презирали «мужичье» и смотрели на иногородних как на непрошеных гостей. Советская власть, уравнявшая неказачье население в правах с казаками, сразу же привлекла на свою сторону основную массу иногородних. Большинство из них служили в армейской кавалерии и за годы войны приобрели боевой опыт не меньший, чем у казаков, и шашкой, пикой и винтовкой владели ничуть не хуже коренных сынов Тихого Дона.

Буденный всегда говорил: «Дон – моя земля!» Теперь за эту землю предстояло драться с казаками. На Дону, где генералы Корнилов, Алексеев и Деникин при поддержке донского атамана Каледина формировали Добровольческую армию, разгоралась Гражданская война. В этой войне иногородние и беднейшие казаки были на стороне большевиков, а основная масса казачества, пусть и не без колебаний, склонялась к белым. 12 января 1918 года Буденного, по его словам, избрали заместителем председателя Платовского станичного Совета.

В феврале на съезде Советов в станице Великокняжеской Семен Михайлович стал членом президиума окружного Совета и заведующим земельным отделом Сальского округа. Тогда же в округе начали формироваться красные партизанские отряды для борьбы с войсками донского походного атамана генерала Петра Харитоновича Попова. Один из отрядов возглавил Буденный. Отметим, что этот отряд вступил в борьбу уже после того, как атаман Каледин покончил с собой – это случилось 29 января (11 февраля) 1918 года. Избранный походным атаманом генерал Назаров распустил правительство и принял на себя всю полноту власти, но уже 23–25 февраля Ростов-на-Дону и Новочеркасск были заняты советскими войсками.

Как известно, после самоубийства Каледина несколько сотен офицеров во главе с П. X. Поповым ушли в Степной поход и сплотили вокруг себя 1727 человек боевого состава, в том числе 617 конных при 5 орудиях и 39 пулеметах. Обе стороны применяли партизанскую тактику действий, связанную с внезапными налетами и засадами. В конце февраля казаки Попова заняли Платовскую. Семен Михайлович покинул станицу вместе с братом Денисом, к ним присоединились еще пять всадников, а вскоре отряд увеличился до 24 человек. 24 февраля Буденный совершил успешный ночной налет на Платовскую, после чего к нему присоединилось еще несколько десятков односельчан. В тот момент станицу занимал отряд полковника Гнилорыбова, насчитывавший до 300 человек. Он был захвачен врасплох и с большими потерями в панике отступил. Буденный захватил богатые трофеи: 2 орудия с 300 снарядами, 4 пулемета, 300 винтовок. Это был первый успех Семена Михайловича в Гражданской войне. По утверждению дочери Нины, отец «никогда не боялся брать на себя ответственность, решения принимал молниеносно и в военном отношении был очень хитроумным человеком». Вместе с ним в отряде воевала и его жена Надежда, которая заведовала снабжением и медицинской частью.

3 марта 1918 года «похабный» Брестский мир отдал немцам Украину. С приближением немецких войск на Дону вспыхнуло мощное антисоветское восстание. 8 мая 1918 года казаки и немцы выбили красных из Ростова-на-Дону. Отряд Буденного, ведя арьергардные бои, отступил к Царицыну. В июне советские партизанские отряды объединились в один отряд под командованием Григория Шевкоплясова. Всю кавалерию отряда возглавил Думенко, а Буденный стал у него заместителем.

Борис Мокеевич Думенко, иногородний, как и Буденный, в Первую мировую служил в конно-артиллерийском полку, дослужился до чина вахмистра, имел полный бант – четыре солдатских «Георгия». Может, Семен Михайлович для того и придумал легенду о собственном полном банте, чтобы быть не хуже Думенко. Потом, уже в Гражданскую, Думенко сам себя произвел в есаулы и ходил в мундире с золотыми погонами, пока партизаны не потребовали их снять. С тех пор Думенко выдавал себя за ротмистра, что было чистой ложью, зато делало его еще более подозрительным в глазах большевистских комиссаров, которых Борис Мокеевич, как и евреев, не жаловал. До поры до времени Думенко с Буденным служили вместе и вполне ладили между собой, да и позднее, когда их пути разошлись, острых конфликтов у них не возникало. Как мы убедимся далее, Буденный не был инициатором расправы над Думенко и отнюдь не стремился «утопить» его на следствии, как утверждали некоторые разоблачители перестроечных времен. Зато после гибели Думенко Семен Михайлович постарался присвоить себе всю славу организатора первых отрядов советской кавалерии на Дону. Он всячески противился реабилитации Думенко, чтобы не разрушать собственный миф и не допустить появления соперника в исторической памяти народа.

Под Царицыном Буденный впервые встретился со Сталиным. Это произошло на совещании на хуторе Дубовка 23 июля 1918 года, когда советские войска отступали к Царицыну. В октябре 1918-го из партизанских отрядов была сформирована 1-я Донская Советская стрелковая дивизия, которой вначале командовал В. С. Ковалев, а с 11 ноября – Г. К. Шевкоплясов. Она вошла в состав сформированной 3 октября 10-й армии, которой командовал К. Е. Ворошилов. В дивизии был сформирован 1-й Социалистический кавалерийский полк. Им командовал Б. М. Думенко, помощником которого стал Буденный. Полк успешно сражался с армией генерала Краснова на подступах к Царицыну. Вскоре он был развернут в бригаду, а затем в Сводную кавдивизию, где Буденный стал начальником штаба. 10 января 1919 года, когда Думенко заболел тифом, Буденный повел Особую кавалерийскую дивизию по вражеским тылам. Рейд продолжался 37 дней. Буденновцы разбили в районе Дубовки, Давыдовки и Карповки 23 казачьих полка, захватили 48 орудий, более 100 пулеметов, прошли по вражеским тылам более 400 километров. Командующий Царицынским фронтом А. И. Егоров в приказе писал: «Кольцо осады Царицына было разорвано только благодаря доблестным действиям славной конницы Буденного… Результатом ее действий явился полный разгром противника перед фронтом северного участка и центра 10-й армии… Наша армия, окрыленная боевыми успехами конницы Буденного, с повышенным настроением рванулась вперед, преследуя отступавшего противника на Маныч». Армия Краснова вынуждена была отступить от Царицына, а начавшийся массовый уход с фронта верхнедонских полков поставил ее в критическое положение. Только благодаря помощи Добровольческой армии А. И. Деникина казакам удалось все-таки удержать фронт.

В боях Буденный был ранен в левую ногу и правую руку, но оставался в строю. В приказе Реввоенсовета республики № 26 от 29 марта 1919 года был специально отмечен успешный рейд Особой кавдивизии. Буденного в числе других командиров наградили орденом Красного Знамени. По поводу царицынских боев Троцкий писал в своей предсмертной книге «Сталин», работу над которой оборвал удар ледоруба Рамона Меркадера: «Для того, чтобы выдвинуть с низов более близких Советскому режиму командиров, была произведена специальная мобилизация бывших царских унтер-офицеров. Большинство из них были возведены в унтер-офицерский чин в последний период войны и не имели серьезного военного значения. Но старые унтер-офицеры, знавшие хорошо армию, особенно артиллеристы и кавалеристы, были нередко гораздо выше офицеров, под командой которых они состояли. К этой категории принадлежали такие люди, как Крыленко, Буденный, Дыбенко и многие другие. Эти элементы набирались в царские времена из более грамотных, более культурных, более привыкших командовать, а не пассивно повиноваться, и естественно, если в число унтер-офицеров проходили исключительно сыновья крупных крестьян, мелких помещиков, сыновья городских буржуа, бухгалтеры, мелкие чиновники и пр., в большинстве случаев это были зажиточные или богатые крестьяне, особенно в кавалерии. Такого рода унтер-офицеры охотно брали на себя командование, но не склонны были подчиняться, терпеть над собой командование офицеров и столь же мало тяготели к коммунистической партии, к ее дисциплине и к ее целям, в особенности в области аграрного вопроса. К заготовкам по твердым ценам, как и к экспроприации хлеба у крестьян, такого рода крепкие унтер-офицеры относились с бешеной враждой. К такого рода типам относился кавалерист Думенко, командир корпуса под Царицыном и прямой начальник Буденного, который в тот период командовал бригадой или дивизией. Думенко был более даровит, чем Буденный, но кончил восстанием, перебил коммунистов в своем корпусе, попытался перейти на сторону Деникина, был захвачен и расстрелян. Буденный и близкие к нему командиры также знали период колебания. Восстал один из начальников царицынских бригад, подчиненный Буденному, многие из кавалеристов ушли в зеленые партизаны.

Измена Носовича (бывшего полковника царской армии, служившего в штабе обороны Царицына и после разоблачения заговора перебежавшего к Краснову. – Б. С), занимавшего чисто бюрократический административный пост, имела, разумеется, меньший вред, чем измена Думенко. Но так как военная оппозиция сплошь опиралась на фронте на такие элементы, как Думенко, то об его мятеже сейчас не упоминают совсем. Разумеется, высшее руководство армии несло ответственность и за Носовича, и за Думенко, ибо в своем строительстве пыталось комбинировать, сочетать разные типы, проверяя их друг через друга. Ошибки при назначениях и измены были везде. В Царицыне, где условия были особые: обилие конницы, казачье окружение, армия, созданная из партизанских отрядов, специфический характер руководства – все это создавало здесь условия для большого количества измен, чем где бы то ни было. Винить в этом Сталина или Ворошилова сейчас было бы смешно. Но столь же нелепо взваливать ответственность за эти эпизоды сейчас через двадцать лет на главное командование, на руководство армии».

Конечно, Лев Давыдович описывал события двадцатилетней давности по памяти, не имея под рукой документов, и многое напутал. Похоже, он соединил в одно целое Думенко и Миронова и приписал этому собирательному образу действия, который ни один из расстрелянных Советской властью кавалерийских начальников на самом деле не совершал. Миронов в качестве собирательного героя Троцкого не устраивал, поскольку был не унтер-офицером, а офицером, войсковым старшиной. Опальному же председателю Реввоенсовета хотелось проиллюстрировать свой тезис об особой роли в формировании Красной армии кадровых унтер-офицеров, откуда проистекали как ее сильные стороны (близость командиров к солдатской массе), так и слабые (партизанщина, нежелание подчиняться офицерам-специалистам, недостаток образования). В действительности причастность Думенко к убийствам комиссара и других политработников его корпуса так и не была доказана, и корпус свой он с фронта не уводил; о его же намерении соединиться с Деникиным ходили только слухи, вряд ли справедливые. Миронов – тот действительно самовольно направил свой недоформированный корпус на фронт, но не для того, чтобы перейти к Деникину, а чтобы драться против него. Здесь, повторю, Троцкий или невольно ошибался, или сознательно искажал истину, чтобы задним числом оправдать расправу над Думенко.

Но вот насчет положительной в целом оценки Буденного Лев Давыдович явно не кривил душой, хотя Семен Михайлович и находился в стане его врагов. Однако Троцкий не считал его серьезным политическим противником, прекрасно сознавая всю политическую незначительность Буденного. Впрочем, Лев Давыдович и Ворошилова не считал сколько-нибудь серьезной политической величиной, справедливо полагая, что тот – всего лишь послушный исполнитель сталинской воли. За Буденным же бывший председатель Реввоенсовета признавал умение вести за собой бойцов – именно это означало умение командовать в условиях Гражданской войны. Когда он говорил, что Думенко был даровитее Буденного, то, вероятно, имел в виду красноречие Бориса Мокеевича, а отнюдь не наличие у него каких-либо особых стратегических способностей. К наличию таких способностей у бывших унтер-офицеров Троцкий вообще относился скептически.

Вероятно, прав Троцкий и в том, что экспроприации крестьянского добра не вызывали восторга у Буденного. Однако Семен Михайлович хорошо знал свое воинство и чувствовал, до каких пределов можно было бороться с грабежами. Разумеется, когда эксцессы перехлестывали через край и грозили разложением Конармии, меры принимались суровые и решительные. Мы еще в этом убедимся. Однако попытка полностью пресечь грабежи грозила тем, что Буденный останется командармом без армии, и он это прекрасно понимал.

Что же касается колебаний Буденного, о которых писал Троцкий, то никаких объективных доказательств их наличия у командарма Первой конной так никогда и не было найдено. На протяжении 20-х годов большевики не раз подозревали Буденного в том, что он при первой возможности может отшатнуться от большевиков и присоединиться к крестьянским повстанческим движениям, а то и возглавить их. Подозревал Семена Михайловича даже его лучший друг Ворошилов. Однако, похоже, страхи насчет Семена Михайловича были изрядно преувеличены. Троцкий справедливо отмечал, что измена отдельных бойцов и командиров Конной армии, нередко переходивших к белым целыми полками, никак не может быть поставлена в вину ни Буденному, ни Ворошилову. Тем более что большинство казаков в изменивших полках прежде служили у белых и вошли в состав Конармии только после взятия Новороссийска.

Буденный был человеком себе на уме, но безусловно лишенным политических амбиций. Он был до крайности тщеславен, но к власти не стремился – может быть, потому, что не имел склонности к администрированию. По многим свидетельствам, как руководитель в мирное время он был никакой, да и в Великую Отечественную ничем выдающимся не отличился. Буденный жил по принципу: от добра добра не ищут. Раз советская власть его привечает, раз у него есть могущественные покровители и защитники в лице Сталина и Ворошилова, готовые всегда прикрыть Конармию от гнева центральных органов, то совершенно незачем лезть в какие-либо опасные авантюры, изображая из себя нового Махно. Тем более что конкурировать с настоящим Махно Семену Михайловичу было трудно – по уровню харизматичности Нестор Иванович его превосходил на целую голову. Махно ведь фактически создал и собственную армию, никому, кроме него, не подчинявшуюся, и даже собственное мини-государство на юге Украины (если, конечно, термин «государство» применим к анархистскому образованию). Вождь анархистов был замечательным оратором и умел воодушевлять соратников в самой безнадежной обстановке. Буденный же, по воспоминаниям всех его знавших, отличался редким косноязычием. И вообще не очень понятно, как ему удавалось держать под своей властью десятки тысяч своевольных бойцов. Очевидно, какой-то внутренней харизмой он обладал, и ему беспрекословно подчинялись те, кто прежде имел гораздо большие заслуги и считался куда более лихим конником. Например, тот же Тюленев, подпрапорщик и полный георгиевский кавалер, служил у Буденного всего лишь комбригом.

Но Семен Михайлович чувствовал, что не сможет командовать всеми вооруженными силами, а тем более – управлять государством. Правда, он, как и подавляющее большинство людей, был более высокого мнения о своих способностях, чем окружающие, и искренне верил, что рожден настоящим командующим армией, а то и фронтом (хотя в Великую Отечественную выяснилось, что фронтом командовать ему явно не по силам). Однако даже на пост главнокомандующего или военного министра Семен Михайлович никогда не замахивался, знал свой шесток и понимал, что военному лезть в политику – гиблое дело, особенно в советское время. Один из его соперников, Миронов, как раз за политику и поплатился жизнью, поскольку всерьез возомнил себя третьей силой на российской шахматной доске, способной бороться и с белыми, и с большевиками. Буденный такой ошибки никогда не допускал даже в мыслях. Его тщеславие вполне удовлетворяли внешние почести, а их ему советская власть воздавала с лихвой. Буденный превратился в фигуру символическую. Пропаганда много лет создавала его плакатный образ, иллюстрирующий, какие возможности создает советская власть для народа – крестьянин-бедняк, искренне принявший идеи коммунизма, стал одним из первых советских маршалов и выдающихся полководцев. Правда, Буденный был сыном не совсем уж бедного крестьянина, да и в идеалы коммунизма, похоже, никогда не верил, но это неверие, разумеется, никак не афишировал. А внешность для плакатов и фотографий была очень подходящая – симпатичный бравый кавалерист. Одни усы чего стоили!

Перейти же к белым Семен Михайлович никак не мог, даже если бы вдруг у него возникло такое желание. Один он никакого интереса ни для Краснова, ни для Деникина не представлял. Резвее что покричали бы с недельку местные газеты, что вот, знаменитый Буденный отрекся от большевиков. С армией же перейти он никак не мог. Ведь костяк Конармии составляли иногородние, которым нечего было делать у белых, где основу конницы составляли их исконные враги – казаки. Командовать казаками Буденному никто бы, естественно, не позволил. А для неказачьей конницы у Деникина было с избытком офицеров, за неимением вакансий служивших рядовыми, так что и здесь Семену Михайловичу ничего не светило. Подозрения Троцкого, Ворошилова и других комиссаров относительно Буденного не имели, как видим, под собой никакой реальной почвы.

При этом заслуги Буденного охотно признавали и сами белогвардейцы. Вот что пишет, например, о царицынских боях белоказачий мемуарист генерал А. В. Голубинцев: «Развернувшись, наши части начали наступление, стараясь охватить село с фланга и отрезать путь отступления на Дубовку. После краткой перестрелки противник, прикрываясь артиллерией, отошел на посад Дубовку. Из опроса захваченных в Давыдовке пленных и рассказа священника, в доме которого находился штаб красной конницы, мы узнали, что село занимала конная дивизия Думенко, командовал ею временно ввиду ранения в руку в бою 30 декабря начальника дивизии его помощник – Семен Буденный. Маленькая деталь: священник обратил внимание, что „товарищ“ Буденный, получая донесения, долго и усердно их рассматривал, затем, передавая их начальнику штаба или адъютанту, говорил: „Ничего не разберешь, так непонятно, сукины сыны, пишут!“» В последнее все-таки верится с трудом. Конечно, ни Шекспиром, ни Львом Толстым Буденный не был, но грамоту, несомненно, знал, и достаточно неплохо, иначе никто бы не оставил его на сверхсрочную, не назначил бы взводным унтер-офицером и исполняющим обязанности вахмистра.

Тем не менее тот же Голубинцев признает, что Буденный лихо бил белых: «По докладу командира 16-го конного полка полковника Дьяконова части, занимавшие Прямую Балку, получив приказ о наступлении на Дубовку, начали строиться и выходить из села, ожидая подхода главных сил отряда. Вперед была выслана разведка, а правый фланг, надеясь на части, находившиеся, согласно сообщению генерала Татаркина, в Тишанке, охранялся лишь заставами. В это время совершенно неожиданно со стороны Тишанки на наш правый фланг обрушился конный отряд Буденного с двумя бронемашинами. Внезапное появление броневиков с пулеметами произвело панику в 16-м конном полку. Полк бросился в соседнюю балку, тянувшуюся слева, параллельно нашему движению. 5-й пеший полк мужественно принял атаку, встретив красных ружейным и пулеметным огнем.

Подавляющее число противника, внезапность и, главным образом, благодаря невиданным еще машинам, казавшимся неуязвимыми, заставили полк, потерявший половину людей, также отходить по балке группами к Давыдовке.

Появление у противника машин произвело сильное впечатление на все наши части. Нервность повысилась как следствие неподготовленности к борьбе с броневиками и кажущейся беспомощности остановить их стремительность. Призрак бронемашин еще несколько дней витал над частями, и иногда появление на горизонте кухни вызывало тревожные крики: «Броневик!»»

Таким образом, Буденный достиг победы, одним из первых в Гражданской войне использовав бронетехнику для совместной с кавалерией атаки позиций неприятельской пехоты. Особая кавдивизия за этот подвиг была награждена почетным революционным оружием, а Буденный одним из первых в республике получил орден Красного Знамени.

А 26 апреля 1919 года Семен Михайлович сделался командиром 1-го Красного кавалерийского корпуса, оставаясь одновременно начальником 4-й кавдивизии, в которую была переименована Особая донская кавдивизия. 25 мая Думенко был тяжело ранен в грудь в бою у реки Сал. Вместе с Думенко ранили и его начальника – командарма-10 Егорова. Но ранение у будущего маршала СССР оказалось неопасным, а Думенко дивизионные врачи считали безнадежным. Погибни тогда Борис Мокеевич – превратился бы в легендарного героя Гражданской войны, вроде Щорса или Чапаева. Тогда бы уже в 20-е и 30-е годы о Думенко писали бы книги, снимали фильмы. Его именем называли бы города и колхозы, корабли и пионерские отряды. И Семен Михайлович Буденный в этом случае наверняка нашел бы в мемуарах несколько теплых слов о погибшем начдиве, об их короткой, но крепкой дружбе, закаленной в боях, и о том, что Думенко был верным сыном партии и народа. Но Бориса Мокеевича отвезли к тогдашнему светилу медицины – саратовскому доктору С. И. Спасокукоцкому, крупнейшему специалисту по желудочно-кишечной и легочной хирургии. И Сергей Иванович его спас. В результате Думенко ждали расстрел по несправедливому приговору и запоздалая реабилитация в 60-е годы, яростная критика в статьях и мемуарах Буденного. Первый начдив Особой кавдивизии так и остался на периферии истории Гражданской войны. Его место заняли Буденный и Ворошилов.

14 сентября 1919 года кавкорпус Буденного разоружил Особый казачий корпус Ф. К. Миронова, бывшего войскового старшины, самовольно двигавшийся на фронт борьбы с Деникиным и объявленный советской властью вне закона. Приказ РВС Республики от 12 сентября 1919 года № 150 гласил: «Бывший казачий полковник Миронов одно время сражался в красных войсках против Краснова. Миронов руководствовался личной карьерой, стремясь стать Донским атаманом. Когда полковнику Миронову стало ясно, что Красная Армия сражается не ради его, Миронова, честолюбия, а во имя крестьянской бедноты, Миронов поднял знамя восстания. Вступив в сношение с Мамонтовым и Деникиным, Миронов сбил с толку несколько сот казаков и пытается пробраться с ними в ряды дивизии, чтобы внести туда смуту и передать рабочие и крестьянские полки в руки революционных врагов. Как изменник и предатель Миронов объявлен вне закона. Каждый честный гражданин, которому Миронов попадется на пути, обязан пристрелить его, как бешеную собаку. Смерть предателю!.. Председатель РВСР Троцкий».

Интересно, что ранее бойцы Миронова сами порой участвовали в расказачивании, хотя их командир и выступал против политики компартии в этом вопросе. Так, в хуторе Большом Усть-Хоперской станицы казаки 1-го Донского революционного полка 23-й дивизии, которой командовал Миронов, изрубили, предварительно оттаскав за бороды, 20 стариков «за злостную агитацию» (те пытались их «усовестить и наставить на путь истинный»). В станице Нижнечирской красные казаки разбили лавки и раздавали имущество населению, попутно устроив самосуд над «местной контрой».

Председатель Реввоенсовета знал, что ни с каким Деникиным Миронов соединяться не собирается: тот бы его немедленно повесил. Да и мироновские казаки не горели особым желанием переходить к белым. Но, чтобы настроить против Миронова других красноармейцев, и в том числе бойцов Буденного, Троцкий сознательно передернул факты и обвинил Миронова в измене.

Таким образом, Буденный был уверен, что Миронов планирует переметнуться к белым. На самом деле Филипп Кузьмич собирался бороться с Деникиным, но без комиссаров, в которых видел угнетателей и истребителей казачества. Часть казаков Миронова были включены в корпус Буденного. Это произошло у хутора Сатаровский станицы Старо-Анненской. Семен Михайлович писал в мемуарах: «Я хотел ехать к Миронову, чтобы арестовать его, но Городовиков подскочил к Миронову, взял его под конвой и привел ко мне.

Миронов страшно возмущался.

– Что это за произвол, товарищ Буденный? – кричал он. – Какой-то калмык, как бандит, хватает меня, командира красного корпуса, тянет к вам и даже не хочет разговаривать. Я построил свой корпус, чтобы совместно с вашим корпусом провести митинг и призвать бойцов к усилиям для спасения демократии.

– Какую вы демократию собрались спасать? Буржуазную! Нет, господин Миронов, поздно, опоздали!.. Вы обезоружены как изменник, объявленный вне закона.

– Вот какой ты, незаконный живешь, а еще ругаешься! – укоризненно покачал головой Городовиков».

Сразу после ареста совещание командного и политического состава корпуса Буденного утвердило приказ, согласно которому объявленный вне закона Миронов должен был быть расстрелян, а другие командиры мятежного корпуса – преданы суду. Но Миронова спас Троцкий, неожиданно прибывший в расположение буденновцев. У Льва Давыдовича были насчет Миронова свои планы. В период наступления Деникина большевикам требовалось привлечь на свою сторону хотя бы часть казачества. А Миронов был популярен среди казаков. Поэтому после показательного судебного процесса, на котором Филипп Кузьмич и его товарищи были приговорены к смерти, ВЦИК их помиловал. Троцкий был инициатором помилования, что видно из двух его телеграмм в адрес члена Военного совета Южного фронта: «По прямому проводу. Шифром. Балашов. Смилге. Отчет о мироновском процессе наводит на мысль, что дело идет к мягкому приговору. Ввиду поведения Миронова полагаю, что такое решение было, пожалуй, целесообразно. Медленность нашего наступления на Дон требует усиленного политического воздействия и на казачество в целях его раскола. Для этой миссии, может быть, воспользоваться Мироновым, вызвав его в Москву после приговора к расстрелу и помиловав его через ВЦИК – при его обязательстве направиться в тыл и поднять там восстание. Сообщите ваши соображения по этому поводу. 7 октября 1919 года. № 408. Предреввоенсовета Троцкий».

Во второй телеграмме говорилось: «Я ставлю в Политбюро Цека на обсуждение вопрос об изменении политики к донскому казачеству. Мы даем Дону, Кубани полную „автономию“, наши войска очищают Дон. Казаки целиком порывают с Деникиным. Должны быть созданы соответственные гарантии. Посредниками могли бы выступать Миронов и его товарищи, коим надлежало бы отправиться вглубь Дона. Пришлите Ваши письменные соображения одновременно с отправкой сюда Миронова и других. В целях осторожности Миронова сразу не отпускать, а отправить под мягким, но бдительным контролем в Москву. Здесь вопрос о его судьбе сможет быть разрешен. 10 октября 1919 года. № 408. Пред-реввоенсовета Троцкий».

Миронов был введен в состав Донского совнаркома, затем командовал 2-й Конной армией в боях в Северной Таврии и при взятии Крыма. О нем и о его соперничестве с Буденным в боях против Врангеля мы еще поговорим. Пока же только укажем, что председатель культпросвета махновской армии Петр Аршинов в мемуарах утверждал: «Вел тайную переписку с махновским штабом и командарм 2-й Конной Миронов, чья кавалерия брала Крым бок о бок с Повстармией. Родной брат командарма с 1919 г. был в махновщине начштаба 2-го Азовского корпуса. И, по словам Белаша (начальник штаба махновской повстанческой армии. – Б. С.), 2-я Конная готова была восстать по первому сигналу».

Конечно, в мемуарах один из идеологов махновского движения мог и присочинить насчет переговоров Миронова с Махно. Но идеологическая близость у двух этих деятелей, безусловно, была. Миронов, как и Махно, хотел быть крестьянским вождем и не любил коммунистов и продразверстку, хотя никогда не заявлял открыто о своей приверженности анархизму. Кстати сказать, именно пятитысячный экспедиционный корпус повстанческой армии Нестора Махно под руководством Семена Каретникова нанес основной удар по врангелевскому конному корпусу генерала Барбовича и первым форсировал Сиваш. Между прочим, 2-я Конная лишь ненамного превосходила махновцев по численности, насчитывая всего 6 тысяч человек и далеко уступая в этом отношении 1-й Конной.

В 1921 году Миронов был вновь арестован и расстрелян по приказу Дзержинского. Можно не сомневаться, что вопрос о судьбе Филиппа Кузьмича решался на Политбюро, но соответствующий протокол до сих пор не обнародован.

Из Бутырской тюрьмы Миронов написал главе ВЦИК М. И. Калинину длинное письмо, надеясь на снисхождение. Вот его избранные места:

«Уважаемые товарищи и граждане!

В письме (№ 61, «Правда») Центрально-контрольной комиссии говорится:

«Партия сознает себя единой сплоченной армией, передовым отрядом трудящихся, направляющей борьбу и руководящей ею так, чтобы отстающие умели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от тех широких масс, которые должны претворить в жизнь задачи нового строительства…»

За 4 года революционной борьбы я от широких масс не оторвался, но отстал ли или забежал вперед, и сам не знаю, а сидя в Бутырской тюрьме с больным сердцем, чувствую, что сижу и страдаю за этот лозунг…

К Вам обращается тот, кто ценой жизни и остатков нервов вырвал 13–14 октября 1920 года у села Шолохова победу из рук барона Врангеля, но кого «долюшка» сохранила, чтобы дотерзать в Бутырской тюрьме, тот, кто в смертельной схватке свалил опору Врангеля – генерала Бабиева, и от искусных действий которого застрелился начдив Марковской, генерал граф Третьяков.

К Вам обращается тот, кто в Вашем присутствии 25 октября 1920 года на правом берегу Днепра у села Верхне-Тарновское звал красных бойцов 16-й кавдивизии взять в ту же ночь белевший за широкой рекою монастырь, а к Рождеству водрузить Красное знамя труда над Севастополем. Вы пережили эти минуты высокого подъема со 2-й Конной армией, а как она и ее командарм исполнили свой революционный долг, красноречиво свидетельствует приказ по Реввоенсовету республики от 4 декабря 1920 года за № 7078.

К Вам обращается тот, кто вырвал инициативу победы из рук Врангеля 13–14 октября, кто вырвал в эти дни черное знамя генерала Шкуро с изображением головы волка (эмблема хищника-капиталиста) с надписью «За единую и неделимую Россию» и передал Вам в руки как залог верности социальной революции между политическими вождями и с ее вождями Красной Армии.

К Вам обращается за социальной справедливостью именно усталый и истерзанный, и если Вы, Михаил Иванович, останетесь глухи до 15 апреля 1921 года, я покончу жизнь в тюрьме голодной смертью.

Если бы я хоть немного чувствовал себя виноватым, я позором счел бы жить и обращаться с этим письмом. Я слишком горд, чтобы входить в сделку с моей совестью. Вся моя многострадальная жизнь и 18-летняя революционная борьба говорят о неутомимой жажде справедливости, глубокой любви к трудящимся, о моем бескорыстии и честности тех средств борьбы, к которым я прибегал, чтобы увидеть равенство и братство между людьми.

Мне предъявлено чудовищное обвинение «в организации восстания на Дону против Советской власти». Основанием к такой нелепости послужило то, что поднявший восстание в Усть-Медведицком округе бандит Вакулин в своих воззваниях сослался на меня как на пользующегося популярностью на Дону, что я его поддержу со 2-й Конной армией. Он одинаково сослался и на поддержку т. Буденного. Вакулин поднял восстание 18 декабря 1920 года, а я в это время громил на Украине банды Махно, и о его восстании мне стало известно из оперативных сводок. Помимо восстания в означенном округе, таковые почти одновременно вспыхнули в других округах, под влиянием, как можно судить, антоновского восстания в Воронежской губернии. Ссылка Вакулина на поддержку Антонова была естественна, но ссылка на меня и т. Буденного – провокационная ложь…

…Не хочу допускать мысли, чтобы Советская власть по подлому необоснованному доносу гильотинировала одного из лучших своих борцов – «доблестного командира 2-й Конной армии», как сказано в приказе PBС Республики от 4 декабря 1920 года за № 7078. Не хочу верить, чтобы подлая клевета была сильнее очевидности моих политических и боевых заслуг перед социальной революцией и Советской властью, моей честности и искренности перед ней. Не хочу верить, чтобы подлая клевета затмила яркий образ ордена Красного Знамени, этого символа мировой пролетарской революции, который я ношу с нескрываемой гордостью. Не хочу верить, чтобы под ядовитым дыханием клеветы потускнел клинок золотого почетного оружия и чтобы минутная стрелка золотых часов остановила свой ход, когда рука предателя сдавит мое горло под его сатанинский хохот.

Не хочу верить, чтобы старый революционер, ставший на платформу Советской власти с первой минуты ее зарождения – 25 октября 1917 года, – чтобы старый революционер из царских офицеров, гонимых за «красноту», помогший генералу Каледину оставить рабочих в покое, бивший Краснова, Деникина и Врангеля, был томим в тюрьме на радость врагам.

Я хочу верить, что вновь поведу красные полки к победе к Бухаресту, Будапешту и т. д., как я говорил, в злополучное 8 февраля злополучной для меня «пятерке», в коей нашлись провокаторы.

Откуда же я черпал такую надежду?

Прежде всего в своей невиновности перед Советской властью. Затем то, что заставляло страдать и неотвязчиво стучало в голову, признано Вами и X съездом партии: «Без сплоченного союза рабочих и крестьян победа невозможна. Что эти основные силы, на которых держится революция, – разлагаются, и наша задача снова сплотить и объединить их, чтобы каждый понял, что усталость грозит не только партии коммунистов, но всему трудовому населению республики». (Газ. «Правда» № 63.)

Я ратовал за самостоятельность трудящихся масс – смотрите показание следователю от 26 февраля, а 22 марта появляется статья в газете «Правда» № 61, где говорится, «что нужна самодеятельность земледельца». Отстал ли я или забежал и тут – не знаю.

Все вышеизложенное, в связи «с новым поворотом в хозяйственной политике Советской власти» (газ. «Правда» № 62), в связи со «взятым курсом на решительное сближение с массами» (газ. «Правда» № 58), дает мне веру, что ВЦИК по Вашему докладу ускорит мое освобождение, ибо я не признаю за собою никакой вины.

Режим тюрьмы пагубно действует на мое слабое, расшатанное тяжелою многолетнею борьбою здоровье. Я медленно чахну.

Что помогло мне сделать на протяжении месяца, с 5 сентября по 5 октября 1920 года, 2-ю Конную армию не только боеспособной, но и непобедимою, несмотря на двукратный ее перед этим разгром, несмотря на пестрое пополнение, бросавшееся наспех республикой со всех концов? Только искренний голос души, которым я звал разбить

Врангеля. Только таким голосом можно увлечь массу. Эхо его Вы найдете в моих мемуарах «Как начался разгром Врангеля», отобранных у меня при аресте.

«К массам» – главный лозунг X съезда. И если этот лозунг иллюстрировать декретом (газ. «Известия» № 67) о разрешении свободного обмена, продажи и покупки хлебных и зернофуражных продуктов, то, казалось бы, что для Советской власти как раз наступило время через меня как партийного и для партии претворить в жизнь во всей силе брошенный лозунг и решительно сблизиться с массами, – а меня вместо этого бросили в тюрьму. Этот новый декрет перенес мои воспоминания назад и заставляет поделиться с Вами весьма характерным явлением нашего бурного времени.

В числе отобранных у меня при аресте бумаг и документов имеется ряд заявлений на то, как население Усть-Медведицкого округа, гонимое голодом, вынуждалось ехать в соседний Верхне-Донской округ, где еще в отдаленных станицах и хуторах имелись запасы хлеба, чтобы на последнюю рубашку выменять кусок хлеба для пухнущих детей, и как оно там безбожно обиралось.

Приемы агентов власти на местах были просты. Если им нужны были вещи, то, не допуская обмена, они отбирали их; если нужен был хлеб, то они, дав возможность совершиться обмену, выпускали назначенную жертву в путь, а потом, нагнав, отбирали хлеб.

Страдания и слезы голодных, обираемых людей заставили меня поднять этот вопрос на окружной партийной конференции в Михайловке 12 февраля 1921 года и всесторонне его осветить, дабы принять какие-нибудь меры и против надвигающегося голода, и против чинимого над голодными людьми произвола, а также и в целях приобретения на весну посевного материала, чтобы не повторить осеннего опыта, когда из-за отсутствия семян поля остались необсемененными.

Предложение мое вызвало горячие споры близоруких политиканов, не замедливших бросить мне обвинение в тенденции к свободной торговле, то есть чуть ли не контрреволюции, что заставило меня сделать протест против пристрастного освещения моей мысли. Я думаю, что это было зафиксировано протоколом для очередного доноса на крамольные мои мысли.

Отстал ли я тут или забежал вперед, но жизнь нам показала, что и центральная власть 23 марта 1921 года своим декретом о свободном обмене, продаже и покупке стала на ту же точку зрения, что и я.

И вот за эту прозорливость меня собираются судить. Советская власть фронт принуждения заменила фронтом убеждения, на котором я был так силен (разгром Каледина, Краснова, Врангеля), но стоять в ряду бойцов этого жизненного фронта мне пока не суждено…

…Еще раз хочу верить, что, освободив меня от клеветы и тяжкого незаслуженного подозрения, вернув мне вновь доверие, как перед разгромом Врангеля, ВЦИК найдет во мне по-прежнему одного из стойких борцов за Советскую власть. Ведь это испытание для коммунистов не за горами. В своей речи товарищ Ленин говорил: «Оказалось, как оказывается постоянно во всей истории революции, что движение пошло зигзагами…» (газ. «Правда» № 57).

Острые углы этих зигзагов в 1918–1919 годах больно резали мою душу за темное, невежественное, но родное мне донское казачество, жестоко обманутое генералами и помещиками, покинутое революционными силами, заплатившее десятками тысяч жизней и полным разорением за свою политическую отсталость, а в 1920–1921 годах эти углы стали еще больнее резать за судьбы социальной революции при страшной экономической разрухе.

И теперь, когда всеми осознаны эти острые углы, когда сами вожди открыто признались в том, если бы я действительно был виноват, мое оправдание, что мы зашли дальше, «чем теоретически и политически было необходимо», когда произнесено, чтобы отстающие успели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от широких масс; когда сказано, что «мы должны помогать везде и всюду усталым и истерзанным людям», неужели клевета восторжествует над тем, кто искренне и честно, может быть, спотыкался и ошибался, отставая и забегая, но шел все к той же, одной для коммунистов цели – для укрепления социальной революции.

Неужели светлая страница крымской борьбы, какую вписала 2-я Конная армия в историю революции, должна омрачиться несколькими словами: «Командарм 2-й Конной Миронов погиб голодной смертью в Бутырской тюрьме, оклеветанный провокацией».

Да не будет сей позорной страницы на радость битым мною генералам Краснову и Врангелю и председателю Войскового круга Харламову.

1921 год. 30 марта. Бутырская тюрьма.

Остаюсь с глубокой верой в правду – бывший командарм 2-й Конной армии, коммунист Ф. К. Миронов».

Советская власть только в одном пошла навстречу просьбам Миронова: не дала ему умереть в тюрьме вследствие голодовки, а, не дожидаясь 15 апреля, расстреляла его уже 2-го числа. Скорее всего, в Политбюро решили, что второй раз судить ранее судимого, но помилованного Миронова нецелесообразно – пропагандистского эффекта уже не будет. Наоборот, открытый процесс вызовет недовольство среди тех казаков, которые сражались вместе с Мироновым. Также нехорошо будет, если он умрет в тюрьме в результате голодовки – революционерам полагалось умирать от голодовок в царских, а не в советских тюрьмах. Поэтому предпочли Миронова тихо расстрелять, никак об этом не оповещая общественность.

Обвинение было сформулировано задним числом, уже после того, как Миронов был расстрелян в тюрьме часовым по постановлению Президиума ВЧК от 2 апреля 1921 года. Текст этого постановления столь секретен, что не найден до сих пор. Можно предположить, что он хранится в Президентском архиве (бывшем архиве Политбюро ЦК), так как все многолетние поиски в архивах ФСБ так и не увенчались успехом. Кроме того, повторю, что этому постановлению Президиума ВЧК наверняка предшествовало решение Политбюро, которое, скорее всего, хранится в том же недоступном для простых смертных Президентском архиве.

В годы Гражданской войны часто сперва расстреливали, а потом задним числом оформляли обвинительное заключение. Вот этот поразительный документ – посмертное обвинительное заключение на Ф. К. Миронова, причем следователь, его составивший, искренне верил, что подследственный все еще жив:

«Заключение. 1921 года, августа 13 дня, я, сотрудник по поручению 16 спец. отдела ООВЧК Копылов, рассмотрел настоящее дело по обвинению в организации контрреволюционных ячеек с целью свержения коммунистической партии бывш. командиром 2-го конкорпуса (к тому времени Вторую Конную спешно переформировали во Второй кон-корпус. – Б. С.) Миронова Филиппа Козьмича, 48 лет, происходящего из казаков станицы Усть-Медведицкой.

На произведенном по сему поводу следствии выяснилось, что направлявшийся в распоряжение Главнокомандующего Всеми Вооруженными Силами Республики на основании приказа по войскам Кавфронта от 20.1. с. г. за № 160 § 1 и телеграммы заместителя Председателя Рев. Совета Республики от 4.XII – п. г. за № 7078 и имевший 10-дневный отпуск от Рев. Воен. Совета Кавфронта бывш. командующий 2-м конкорпусом Миронов 6 февраля проезжал в станицу У.-Медведицкую через слободу Михайловку, не явился ни в Нарком, ни в Ревком, ни в штаб командующего У.-Медведицкого Военного округа, а остановился ночевать у кулака станицы Арчадинской, наказав в Исполкоме лошадей на утро следующего дня для дальнейшего передвижения. Утром 7.11, явившись в Арчадинский Исполком, Миронов в присутствии граждан избил предисполкома тов. Барышникова за неприготовление лошадей к просимому времени, избиение тов. Барышникова Мироновым сопровождалось словами: «Неудивительно, что такие старые революционеры, как Вакулин, восстают против такой сволочи из коммунистической партии, где сапожники не делают дела, а управляют государством».

2. 8.11 вечером на квартире Миронова после состоявшегося митинга в станице У.-Медведицкой, на котором выступал Миронов, восхваляя бандита Вакулина, состоялось собрание, на котором Миронов коснулся формы правления РСФСР и подчеркнул, что в данное время правит государством не народ, а маленькая кучка людей: Ленин, Троцкий и др., которые бесконтрольно распоряжаются достоянием и честью народа. Попутно Миронов останавливал внимание участников собрания на инородническом происхождении лидеров партии и наталкивал их мысль на то, что такое положение неустойчиво и ненормально. Для большей вескости и авторитетности своего мнения Миронов сослался на беседу с председателем ВЦИК Калининым, который якобы также не уверен в прочности существующего строя. Коснувшись международного положения Советской Республики, Миронов подчеркнул то обстоятельство, что блокада Республики не прорвана, рабочие Запада отвернулись от Российского пролетариата, и Антанта не отказалась от интервенции, и весною Врангель во главе 60 тысяч армии при поддержке иностранцев предпримет поход против Советской власти. Развивая дальше мысль свою, Миронов указал, что Ленин и Троцкий, разочаровавшись в революционности западно-европейского пролетариата, направляют свою агитацию на Восток, с целью зажечь его огнем революции. Миронов остановился на политике Советской власти в казачьих областях, стремящихся к тому, чтобы казаков из положения хозяев и господ обитаемых ими земель поставить в положение подневольное. Такая политика Советской власти в целом, по мнению Миронова, приведет Республику к краху, который произойдет весной или осенью этого года. Подготовив в умах участников собрания антисоветское настроение, Миронов предложил организовать ячейки и рекомендовал на первых порах не отходить от Советов, а работать в них. Задача этих ячеек – бороться с коммунистами и развивать в массах идею необходимости учредительного собрания. Для технической связи и конспирации Миронов ознакомил участников собрания с шифром, причем раздал каждому слепок сургучной печати и схему организаций контрреволюционных ячеек. На заседании Миронов доложил об антисоветских настроениях кубанских казаков, делегация которых жаловалась ему на свою судьбу, на что Миронов ответил, что если они будут восставать, то он их будет усмирять. Миронов тут же разъяснил, что кубанцы поняли его не в буквальном смысле слова, а иносказательно, т. к. он их никогда не будет подавлять. По окончании заседания Миронов рекомендовал всем держаться конспиративно и не болтать о данном соседям.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.