9.03.1913

9.03.1913

Дорогая Фелиция, почему письма Твои так меня расслабляют и сковывают, почему не удерживают перо, которое рвется без передышки писать обо мне только правду, испещряя бумагу горькими разоблачениями?

Вначале я был другим, Ты это признаешь, и в этом вообще-то не было бы ничего дурного, если бы оттуда сюда меня привело нормальное, прямое человеческое развитие, однако меня всецело и полностью отбросило в старую мою колею, и между двумя этими путями, прошлым и нынешним, нет никакой, ни прямой, ни зигзагообразной, связи, только некое скорбное, воздушно-призрачное сообщение. (Теперь обед уже позади, только что маленький Феликс на руках у нашей няни был отнесен в спальню, за ним следует отец, за отцом зять, за зятем моя сестрица. Теперь его уложили в кровать моей матери, а отец в моей комнате замер у дверей спальни и прислушивается, не позовет ли Феликс его еще раз, ибо этого своего внука он обожает больше всех. Младенец и впрямь кричит «де-де», что на его языке означает «дедушка», и отец, трепеща от радости, еще несколько раз отворяет дверь и еще несколько раз просовывает туда голову, чтобы исторгнуть из ребенка еще несколько криков «де-де».)

Что же до Тебя, Фелиция, то в Тебе изменились лишь мелочи, мелочи по краям Твоего существования, которое в течение этих месяцев разворачивалось передо мною все, разворачивалось из своей неизменной, божественной сердцевины.

Ты пишешь о моих сетованиях: «я им не верю, да Ты и сам им не веришь». В этих Твоих словах вся беда и есть, и я тут тоже не без вины. У меня, не спорю (к сожалению, отнюдь не без причин), уже выработался навык в сетованиях, так что жалостливые интонации у меня, как у нищего, всегда наготове, пусть даже они и не вполне точно соответствуют тому, что у меня на сердце. Но свой ежесекундный долг я осознаю в том, чтобы убедить Тебя в истинности своих слов, поэтому все равно продолжаю сетовать, автоматически, с пустой головой, чем добиваюсь, разумеется, как раз обратного результата. «Ты в это не веришь», а коли так, Ты и на искренние мои жалобы тоже свое неверие переносишь. Но довольно об этом! Хотя бы в конце письма довольно! Вчера вечером я по разным причинам чувствовал себя особенно одиноко, и вообще-то это самое прекрасное чувство, никто тебе не мешает (хоть ты и идешь в окружении многочисленной родни), вокруг пустота, будто все тщательно подготовлено к Твоему, Фелиция, приходу. И Ты действительно пришла, и была со мной совсем близко, сколь бы одиноким, почти до смешного одиноким я со стороны ни казался.

Франц.