Ультралевый переворот

Ультралевый переворот

Существовало несколько препятствий, которые не позволяли Сталину быстро и открыто бросить вызов коллегам по Политбюро, а им, в свою очередь, открыто предъявить Сталину счет за опасный радикализм. Прежде всего, этому мешал расклад сил в высшем руководстве. С точки зрения политических интересов Сталина членов высшего руководства можно было разделить на две группы. Первую составляли потенциальные противники Сталина в его борьбе за власть, лидеры, занимавшие самостоятельные позиции. В их число входили председатель правительства А. И. Рыков, главный идеолог партии и руководитель центральной партийной газеты Н. И. Бухарин, глава советских профсоюзов М. П. Томский[294], секретарь столичной московской партийной организации Н. А. Угланов[295], председатель ЦИК СССР М. И. Калинин. Их не устраивали сталинские амбиции и его чрезвычайная политика. Они оставались сторонниками коллективного руководства и постепенной трансформации нэпа. Лишь меньшинство Политбюро было связано со Сталиным более прочными личными отношениями: секретарь ЦК партии В. М. Молотов, военный нарком К. Е. Ворошилов, руководитель контрольных органов партии Г. К. Орджоникидзе, нарком торговли А. И. Микоян. Они следовали за Сталиным как за старшим товарищем со времен революции и гражданской войны. Но даже сталинские друзья вряд ли безусловно и сразу поддержали бы его в претензиях на раскол коллективного руководства и единовластие. В начале 1928 г. «сталинская фракция» существовала лишь потенциально. Ее можно было сплотить и привести к победе только в борьбе.

Однако ведение такой борьбы было непростым и крайне рискованным делом. Четыре года противостояния с оппозицией лихорадили режим и способствовали укоренению идеи «единства». Оппозиционеров громили как раскольников, поставивших личные политические амбиции выше интересов партийного коллективизма. Любой лидер, открыто посягнувший на единство после 1927 г., изначально оказывался в проигрышной ситуации. Однако, не нарушая единства, было невозможно бороться за собственное преобладание. Выход из этой ситуации был один: осторожно провоцируя раскол, занять позицию обиженного сторонника единства и представить раскольниками своих врагов. Сталин действовал именно по такому сценарию.

Осторожность требовалась Сталину еще и потому, что предложенные им радикальные меры, простые и близкие сердцу партийных леваков, обладали огромной разрушительной силой. Две проблемы лежали на поверхности. Во-первых, опасение обычного при продразверстке сокращения крестьянских посевов. Во-вторых, тревожные сигналы, приходившие из Красной армии. Письма от родственников-крестьян, подвергавшихся притеснению, вызывали антиправительственные настроения в казармах. В территориальные части, в которых крестьянская молодежь проходила военную подготовку недалеко от места жительства, шли с жалобами и просьбами о помощи многочисленные ходоки из родных мест[296].

Не обладая достаточной политической силой, чтобы объявить подобные реалии несуществующими, Сталин вынужден был некоторое время маневрировать. Документы, принятые после возвращения Сталина из Сибири, имели компромиссный характер. Одобряя уже принятые чрезвычайные меры, они осуждали «искажения и перегибы». В первых слабых и скрытых конфликтах в Политбюро вполне обнаружилась та линия политической борьбы, которой Сталин придерживался в последующий год, до тех пор, пока не одержал полную победу. Суть этой тактики можно охарактеризовать как «согласие и игнорирование». Избегая открытого выяснения отношений, Сталин делал ставку на скрытое манипулирование аппаратом и кадровые перемещения[297].

В конечном счете все решал расклад сил в Политбюро. В течение 1928 г. при помощи политических интриг Сталин ослаблял позиции группы Рыкова и Бухарина, а также укреплял единство в рядах своих колебавшихся друзей. Сталину помогли беспечность и глупые ошибки оппонентов, особенно Бухарина, и, кроме того, шантаж. Благодаря новым документам мы знаем, что именно в 1928 г. в архивах департамента полиции были найдены, но не пущены в ход компрометирующие материалы на М. И. Калинина и Я. Э. Рудзутака. В протоколе полицейского допроса Калинина от февраля 1900 г. говорилось: «Будучи вызванным на допрос вследствие поданного мною прошения, желаю дать откровенное показание о своей преступной деятельности». Калинин, как следует из этого протокола, подробно рассказал полиции о работе нелегального кружка. Из архивной справки по делу Рудзутака, осужденного к десяти годам каторги в 1909 г., следовало, что во время допросов он раскрыл группу членов организации. По названным им адресам были произведены обыски, изъято оружие и пропагандистская литература[298]. Нельзя исключить, что в будущем будут обнаружены аналогичные компрометирующие материалы в отношении других членов высшего руководства, которыми пользовался Сталин.

Сами по себе такие методы борьбы показывали, что позиция Сталина не была столь прочна, как считают теперь некоторые историки, а нуждалась в подкреплении в виде шантажа. Члены Политбюро, даже связанные со Сталиным дружескими отношениями, хорошо понимали истинные причины раскола. Громкие слова Сталина о «правой угрозе» с трудом маскировали его очевидные намерения подавить оппонентов и добиться преобладания в Политбюро. Борьба имела ярко выраженный личный характер. Многолетний приятель и сторонник Сталина Орджоникидзе, пытаясь примирить стороны, откровенно писал об этом Рыкову в разгар столкновений осенью 1928 г.:

Без невероятно жестоких потрясений в партии не пройдет никакая дальнейшая драка. Надо исходить из этого. Я глубоко убежден, что изживем все. По хлебу и другим подобным вопросам можно спорить и решать, но это не должно вести к драке […] Коренных разногласий нет, а это главное […] По-видимому, отношения между Сталиным и Бухариным значительно испортились, но нам надо сделать все возможное, чтобы их помирить. Это возможно[299].

Вряд ли Орджоникидзе лгал и пытался ввести в заблуждение Рыкова, чтобы помочь Сталину. Он лишь излагал те настроения и взгляды, которые тогда разделяло большинство, в том числе многие сталинские сторонники. «Коллективное руководство» Политбюро оставалось вполне действенным и работоспособным институтом. Даже авторитарные большевистские лидеры типа Орджоникидзе понимали, что «спорить и решать» лучше, чем навешивать политические ярлыки. Все советские вожди признавали необходимость перемен и модификации экономической политики в пользу ускорения индустриализации. Велись споры о том, как лучше скорректировать курс. Трения в Политбюро необязательно привели бы к полному расколу, если бы никто из членов «коллективного руководства» не предъявлял претензий на единоличную власть. Понимая, какое настроение преобладает, Сталин на словах выступал за единство. Скрытно, чужими руками он развязывал интриги против оппонентов. Опираясь на своих клиентов и недовольных, Сталин в 1928 г. организовал бунты в аппарате профсоюзов, которые возглавлял Томский, и в московской партийной организации, руководимой Углановым. Путем аппаратного переворота оба этих лидера были лишены своих «вотчин». Позиции оппонентов Сталина существенно ослабила роковая политическая ошибка Бухарина, который тайно встретился в июле 1928 г. с опальным Каменевым и откровенно рассказал ему о столкновениях в Политбюро. Запись Каменева, в которой излагалось содержание беседы, была украдена и переправлена сторонникам Троцкого. Они, ненавидя и Сталина, и Бухарина, с радостью предали документ гласности, напечатав его в виде листовки. Истинные обстоятельства этой истории пока не вполне ясны. Однако даже если предположить, что Сталин и контролируемые им органы ОГПУ не имели отношения к краже записи, не вызывает сомнения, что Сталин сделал все необходимое для широкого распространения листовки троцкистов[300]. Бухарин и его сторонники были безнадежно скомпрометированы.

Обличив Бухарина как раскольника, который сговаривается за спиной Политбюро с лидерами разгромленных оппозиций, Сталин одновременно готовил тяжелую артиллерию. В середине 1928 г. был организован открытый судебный процесс по сфабрикованному делу инженеров Донецкого угольного бассейна, так называемому «шахтинскому делу». Их объявили вредителями. Вокруг суда была организована мощная пропагандистская кампания. Хлебозаготовки нового 1928 г. вновь превращались в войну с «кулаком». Сталин открыто провозгласил и претворял в жизнь новую теорию: по мере строительства социализма будет нарастать «классовая борьба», так как враги социализма усиливают сопротивление. Свое влияние враги будут оказывать также на партию, многозначительно предупреждал Сталин. Упорно и методично он внедрял в партийные документы и пропаганду тезис о «правой опасности», об агентах вражеского влияния внутри ВКП(б). Эти привлекательные для малообразованных партийных функционеров схоластические схемы отвергали серьезный анализ положения в стране и делали ненужным искусство реальной политики. Напор, натиск, уничтожение «врага» и его «правых» союзников в партии – вот условия победы социализма и долгожданного преодоления трудностей и противоречий.

Добившись организационной изоляции группы Бухарина и Рыкова, Сталин нанес окончательный удар, объявив именно их лидерами «правого уклона» в партийных рядах. В обстановке политической истерии и нарастания радикализма «умеренные» силы в партии были принуждены замолчать. Большинство членов Политбюро, поставленные перед окончательным выбором, каждый по своим причинам поддержали Сталина. Фактически Политбюро превратилось в сталинскую фракцию. Бухарин, Томский, Угланов, Рыков в 1929–1930 гг. один за другим выбыли из Политбюро, перейдя в разряд функционеров второго плана. В годы Большого террора все они погибли.

Победа Сталина была в равной мере результатом его умелых интриг и ошибок его оппонентов. Сталин использовал богатый опыт аппаратных манипуляций, приобретенный им в годы борьбы с Троцким, Зиновьевым и Каменевым. Немалое значение имели возможности Сталина как генерального секретаря партии, влиявшего на кадровые назначения. Сталин отлично научился манипулировать людьми, он умел выжидать и аккуратно дозировать удары, чтобы не напугать раньше времени потенциальных сторонников и колеблющихся. Маскируя до поры свои истинные намерения, он выглядел уравновешенным политиком, лояльным членом партийного сообщества, непримиримым только к врагам. Все изменилось буквально через несколько лет. Многие, если не большинство из тех, кто поддержал Сталина, не раз горько пожалели о своем выборе, оказавшись следующими в длинной очереди жертв. В этом заключалось сталинское мастерство: заставить других пожалеть о своих поступках тогда, когда уже поздно.

Результатом победы сталинской фракции было принятие и реализация политики «большого скачка». В значительной мере под воздействием Сталина в экономическую сферу переносились методы «классовой борьбы» и революционного штурма. Социально-экономические ограничители и расчеты были отброшены как ненужный мусор. Индустриальные планы и капитальные вложения в индустрию наращивались в той мере, в какой это считалось необходимым. Ставка делалась на масштабные закупки западного оборудования и целых заводов, быстрое их освоение и затем – столь же быстрое наращивание собственного производства. Исторические обстоятельства, казалось, благоприятствовали этим планам. Ввергнутый в кризис и депрессию Запад более охотно сотрудничал с СССР.

Принятые в апреле 1929 г. задания экономического роста на предстоящие пять лет ставили очень высокую планку, но несмотря на это они почти сразу были пересмотрены и доведены до абсурда. Планы увеличивались в полтора, два, три раза. Пятилетка превращалась в четырех– и даже трехлетку. Соревнуясь в экономическом безумии, партийные и хозяйственные функционеры снимали с потолка все новые и новые рекордные цифры. «Максимум в десять лет мы должны пробежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капитализма […] Говорят, что трудно овладеть техникой. Неверно! Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять», – заявлял Сталин[301].

Превращение экономики в крепость, которую предстояло взять большевикам, возвращало страну к политике «военного коммунизма» периода гражданской войны. Экономические стимулы и методы организации производства и труда почти полностью подменялись политическими кампаниями, энтузиазмом меньшинства и принуждением большинства. Было объявлено, что дезорганизация финансовой системы и торговли, огромная инфляция – это закономерный результат движения к социализму, к отмиранию товарно-денежных отношений и введению продуктообмена между городом и деревней. Как и предвидели более умеренные лидеры партии, бездумное наращивание темпов уничтожило элементарные индикаторы экономического развития. В декабре 1930 г. новый руководитель промышленности Г. К. Орджоникидзе сообщал, что даже такие ключевые объекты, как Магнитогорский и Кузнецкий металлургические комбинаты, Нижегородский автозавод, Бобриковский химкомбинат, строились без готовых проектов. Во многих случаях, говорилось в записке, «деньги расходуются без всяких смет», что ведет к увеличению затрат. «Отчетность чрезвычайно слаба и запутана. До сих пор никто не может сказать, сколько стоила постройка Сталинградского тракторного завода». Сталин ознакомился с этой запиской и оставил на ней формальные пометы, которые свидетельствовали о нежелании ничего менять[302].

Для проведения столь расточительной политики нужны были материальные ресурсы и рабочие руки. Их брали прежде всего в деревне.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.