31.01.1913

31.01.1913

Любимая, не убивайся так и не старайся писать мне больше, чем Тебе без помех разрешает Твое время, я же хочу быть Твоим добрым духом, а не Твоим мучителем. Строчка привета и уверение, что Ты обо мне помнишь, – в такие времена мне этого вполне достаточно. Не перегружают ли все-таки Тебя на службе – теперь вот наряду с учетчицей и барышней Гросман еще и третья девушка заболела, чью работу на Тебя взвалили? Пора бы уж и дирекции сообразить, что это чересчур.

Насколько же мне легче живется, чем Тебе, или, по крайней мере, могло бы житься! Ты, будь у Тебя столько свободного времени, как у меня, стала бы вести жизнь здоровую и полезную, на радость себе и всем окружающим. Да Ты и сейчас живешь не иначе, хоть и привязана до без четверти восемь вечера и без обеда – это ужасно! – к своей службе. Я же, по сути, ничего не делаю, людей с такими причудами, причудами, которые к тому же влияют на их работу, вообще не следовало бы держать на службе, Ты бы только головой покачала, если бы увидела, как я, к примеру, сегодня у себя в конторе трудился. У меня на столе свалено множество самых разных старых бумаг – правда, уже не так много, как некоторое время назад, с тех пор все-таки выдалась неделя умеренно приличной работы, – но сегодня мне первым делом надо было дописать в общем-то скорее дежурный и мало кому нужный отчет для министерства, начатый еще вчера. Мне это оказалось совершенно не по силам, в голову совсем ничего не шло, вдобавок в конторе сегодня был канцелярский аврал, на который мне пришлось отдать и своего машиниста-переписчика, так что я самолично уселся за машинку, чувствуя, что создан только для одного – так и сидеть, сложа руки. В такие дни даже пишущая машинка и то утрачивает способность писать, и, сколько ты на нее ни глазей, все равно она выглядит старым, давно изжившим себя изобретением и вообще просто железякой. Словом, я написал около 8 страниц и имею радужные виды завтра эти восемь страниц как никуда не годные порвать и весь отчет, рассчитанный страниц на 20, начать заново. Лишь изредка, словно уста гомеровских героев, размыкаются мои губы для диктовки, и, как всякая скупость речи, эта тоже чревата умолканием навсегда. Однако жизнь идет, и соки, хоть и лениво, движутся своим путем. И все это, подумай сама, при том, что, помимо работы в конторе, я ничего больше не делаю и запустил дела на фабрике настолько, что не решаюсь на отца даже взглянуть, не то что с ним заговорить. Так что, любимая, похвали меня немножко за такой распрекрасный образ жизни.