На Ярцевских высотах

На Ярцевских высотах

Итак, несколько часов в Москве. Ставка. Здесь мне было сказано, что на смоленском направлении «образовалась пустота» в результате высадки противником крупного воздушного десанта под Ярцево. Задача: прикрыть это направление и не допустить продвижения немцев в сторону Вязьмы.

Узнал я, что Ставка и командование Западного фронта, учитывая значение днепровского рубежа, спланировали создать в районе Ярцево сильную подвижную группу в составе двух-трех танковых и одной стрелковой дивизий. Предполагалось, что ее активные наступательные действия, поддержанные частями 16-й и 20-й армий, смогут привести к резкому улучшению оперативной обстановки и позволят удержать Смоленск. Вот меня и ставили во главе этой группы. На вопрос, какие и откуда будут выделены войска в мое распоряжение, мне назвали несколько дивизий и полков и разрешили подчинять себе все, что встретим по дороге от Москвы до Ярцево.

Более конкретные указания мне следовало получить у командующего фронтом.

Генеральный штаб выделил в мое распоряжение две автомашины со счетверенными зенитными пулеметными установками и расчетами при них, радиостанцию и небольшую группу командиров.

К вечеру того же дня новое «соединение» прибыло на фронт.

Командный пункт маршала С.К. Тимошенко располагался в Касне. Пошел представиться и уточнить задачу. Маршал встретил приветливо, познакомил меня с членом Военного совета фронта Н.А. Булганиным и начальником политуправления Д.А. Лестевым.

У командования фронта сложилось определенное мнение: центральная группа армий противника, продолжая наступление, использует крупные танковые и моторизованные соединения; они на некоторых участках прорвали фронт и стремятся в глубину, чтобы окружить и уничтожить наши войска под Смоленском. Полагая, что силы Красной Армии уже достаточно ослаблены и не смогут оказать серьезного сопротивления на московском стратегическом направлении, гитлеровское командование решило, одним ударом преодолеть здесь последнюю преграду. 2-я и 3-я танковые группы противника, не дожидаясь подхода 9-й и 2-й полевых армий, должны были рассечь на нескольких направлениях войска нашего Западного фронта, окружить и уничтожить их главные силы в районе Смоленска и открыть себе дорогу на Москву.

В соответствии с этим и организовывалась борьба наших немногочисленных сил.

В первом оперативном эшелоне на смоленском и витебском направлениях действовали 20-я армия генерала П.А. Курочкина и 19-я армия генерала И.С. Конева.

Курочкину, по словам командующего фронтом, было крайне тяжело. Его войска уже долго вели оборонительные бои с врагом, намного превосходившим их и в людях и в технике. 20-ю армию время от времени удавалось подкреплять за счет прибывавших частей 16-й армии, в частности так был введен в бой – и тоже разрозненно – 5-й мехкорпус И.П. Алексеенко.

Конев со своими соединениями по мере их выгрузки пытался овладеть Витебском, куда уже ворвался враг, но безуспешно. Массированные удары немецкой авиации по атакующим частям срывали все эти попытки, вынуждали к отходу.

М. Ф. Лукин пока еще держал Смоленск, и, видимо, С.К. Тимошенко был уверен в его непоколебимости, хотя у командующего 16-й армией к этому времени осталось всего две стрелковые дивизии. Но это были прекрасные соединения – кадровые забайкальские дивизии, закалку и традиции которых трудно переоценить. Мне запомнились, слова, услышанные в штабе фронта: «Лукин сидит в мешке и уходить не собирается». Горловину мешка в районе соловьевской и ратчиновой переправ через Днепр немцы всячески пытались перехватить. Там действовал сводный отряд полковника А.И. Лизюкова, которому ввиду важности дела командующий фронтом лично поставил задачу обеспечить пути подвоза всего необходимого борющимся под Смоленском войскам, а в случае надобности – и пути их отхода.

– Лизюков – надежный командир, – сказал маршал. – Недавно я посылал Льва Доватора проверить, как там у него дела. Он вернулся в восторге, даже предложил отметить Лизюкова наградой, а я Доватору верю…

Здесь я впервые услышал о Л.М. Доваторе, который в то время состоял в резервной группе офицеров при командующем фронтом. Вскоре он получил кавалерийский корпус, и отсюда начался славный боевой путь этого генерала в Великой Отечественной войне.

В штабе фронта я ознакомился с данными на 17 июля. Работники штаба не очень-то были уверены, что их материалы точно соответствуют действительности, поскольку с некоторыми армиями, в частности с 19-й и 22-й, не было связи. Поступили сведения о появлении в районе Ельни каких-то крупных танковых частей противника. Данные о высадке воздушного десанта в Ярцево имелись, но они еще не были проверены.

Ночью я выехал в Ярцево. На прощание командующий фронтом сказал:

– Подойдут регулярные подкрепления – дадим тебе две-три дивизий, а пока подчиняй себе любые части и соединения для организации противодействия врагу на ярцевском рубеже.

Мы и стали это делать сразу, собирая на пути в Ярцево всех, кто мог быть полезен для борьбы.

В короткое время собрали порядочное количество людей. Были здесь пехотинцы, артиллеристы, связисты, саперы, пулеметчики, минометчики, медицинские работники… В нашем распоряжении оказалось немало грузовиков. Они нам очень пригодились.

Так началось в процессе боев формирование в районе Ярцево соединения, получившего официальное название «группа генерала Рокоссовского».

Для управления был буквально на ходу сформирован штаб из пятнадцати–восемнадцати офицеров. Десять из них окончили академию имени М.В. Фрунзе и находились в распоряжении отдела кадров Западного фронта. Я заметил, что они с охотой приняли назначение. Какой офицер – если это настоящий офицер! – не стремится в трудные моменты в войска, чтобы именно там применить свои способности и знания! В числе этих товарищей был подполковник Сергей Павлович Тарасов. Он стал начальником нашего импровизированного штаба, он же возглавил и оперативный отдел. Как говорят, «и швец, и жнец…». Сухощавый, выносливый, со спортивной закалкой, не раз выручавшей его в горячие минуты боя, подполковник в самой сложной ситуации мог сохранять ясность мысли. Руководителю штаба все-таки нужно немного тишины. А наш штаб работал под огнем, находясь там, где создавалось наиболее угрожаемое положение. Казалось, никаких условий для штабной работы!..

Условий не было. А штаб все-таки был – штаб на колесах: восемь легковых автомобилей, радиостанция и два грузовика со счетверенными зенитными пулеметными установками. Прибыв под Ярцево, штаб быстро сориентировался в обстановке, установил связь с частями, оказавшимися в этом районе, и приступил к организации обороны. Бывало, подполковник срывался:

– Все шиворот-навыворот, черт знает, зачем нас учили!.. Обычно даешь связь сверху вниз, а тут ездишь и клянчишь в частях: дайте конец на КП командующего…

Скудость средств вынуждала нас протягивать провода почти по переднему краю вдоль фронта. Отсюда частые порывы. Выручали нас «офицеры на колесах». Да, живая связь тогда решала почти все, особенно в первые десять дней.

К достоинствам офицеров управления отнесу глубокое понимание важности возложенной на них задачи, смелость, доходившую до самопожертвования, а также способность быстро разбираться в запутанной обстановке и проявлять инициативу. Не раз я в мыслях добром поминал академию имени Фрунзе, подготовившую этих товарищей.

И самому командующему группой войск тоже приходилось работать у переднего края, переезжая с одного участка на другой.

Первым соединением, которое мы встретили восточнее Ярцево, оказалась 38-я стрелковая дивизия полковника М.Г. Кириллова. Он был уже в возрасте и опытен. Дивизия эта принадлежала 19-й армии, воевала и потеряла при отходе связь со штармом. Кириллов, почувствовав неожиданный нажим немцев у Ярцево, занял, как мог, оборону. Поскольку мне еще в Касне стало известно, что связи с И.С. Коневым нет, я использовал 38-ю дивизию для отпора противнику непосредственно у Ярцево, которое было уже в руках врага.

Командир дивизии обрадовался, что он наконец-то не один. Мы пополнили его полки собранными в дороге людьми. Нужно сказать, что такого пополнения с каждым днем становилось все больше. Узнав, что в районе Ярцево и по восточному берегу реки Вопь находятся части, оказывающие сопротивление немцам, люди уже сами потянулись к нам. Прибывали целыми подразделениями или же группами во главе с командным составом.

Мне представляется важным засвидетельствовать это, как очевидцу и участнику событий. Многие части переживали тяжелые дни. Расчлененные танками и авиацией врага, они были лишены единого руководства. И все-таки воины этих частей упорно искали возможности объединиться. Они хотели воевать. Именно это и позволило нам преуспеть в своих организаторских усилиях по сколачиванию подвижной группы.

Вскоре у нас появилось новое соединение – 101-я танковая дивизия полковника Г.М. Михайлова. Людей в ней недоставало, танков она имела штук восемьдесят старых, со слабой броней, и семь тяжелых, нового образца. Во всяком случае, для нас это была большая поддержка.

Сам командир дивизии был храбрым офицером. Он заслужил на Халхин-Голе звание Героя Советского Союза. Беда его была в том, что привык действовать мелкими подразделениями. Так поступал он и теперь, в новых условиях, терпел неудачи, нес неоправданные потери. Это его раздражало. А раздражение – плохой советчик командиру любого ранга.

18 или 19 июля мы с Тарасовым заскочили на НП к Кириллову, который вел упорный бой с вражеской пехотой. Потом здесь немного затихло. На легковой машине к нам подъехали несколько командиров, и вдруг среди них я увидел знакомое – и дорогое – лицо.

– Камера!.. Иван Павлович, тебя ли вижу?..

На самом деле это был он, мой старый сослуживец времен конфликта на КВЖД, когда я водил в бои 5-ю отдельную Кубанскую кавбригаду, а он командовал в ней артдивизионом.

Замечательный командир-артиллерист, стойкий большевик (в гражданскую войну был комиссаром!) и чудесный товарищ.

Встреча оказалась как нельзя ко времени. Узнав, что Камера является начальником артиллерии 19-й армий и потерял связь с этой армией, я предложил ему возглавить артиллерию нашей группы и помочь нам бить наседавшего врага. Иван Павлович охотно согласился и энергично взялся за дело. Я с облегчением вздохнул. Под Ярцево, как это было и в боях в районе Луцка, рассчитывать приходилось прежде всего на артиллерию – перед нами опять появились вражеские танки.

Обстановка на этом рубеже оказалась более серьезной, чем предполагали в штабе Западного фронта. Первый же бой помог установить, что в районе Ярцево находится не только выброшенный немцами десант, но и более внушительные силы. Обойдя Смоленск с севера, сюда прорвалась 7-я танковая дивизия. Разведка и показания пленных засвидетельствовали, что начали прибывать моторизованные части из танковой группы врага, действовавшей на смоленском направлении.

Ярцево, как я уже писал, было захвачено противником. Форсировав Вопь, он овладел плацдармом на восточном берегу реки и старался – пока осторожно – продвинуться по шоссе в сторону Вязьмы. Одновременно мы зафиксировали его активность в южном направлении, то есть в направлении переправ в тылу 16-й и 20-й армий.

Разобравшись в обстановке, я тогда примерно так представил себе намерения противника: сомкнуть кольцо окружения вокруг наших войск, воюющих в районе Смоленска, – сделать это противник намеревался на рубеже реки Вопь и южнее по Днепру, – а затем обеспечить себе условия для прорыва по автостраде к Москве.

На долю двух наших дивизий и выпала тяжелая задача сорвать эти намерения противостоявших нам вражеских сил.

Наша оборона по необходимости носила линейный характер. Второго эшелона не было. В качестве резерва я мог использовать два полка 101-й танковой дивизии, расположенные несколько уступом влево. Мотострелковый полк этой дивизии оборонял справа Дуброво, слева – Городок, Лаги; на его участке был поставлен противотанковый артиллерийский полк. Уступом вправо юго-западнее Замошья располагался 240-й гаубичный полк. Таким образом, автострада и железная дорога были надежно обеспечены в противотанковом отношении. А это немало!.. 38-я стрелковая дивизия оборонялась восточнее Ярцево по берегу реки Вопь. Танковые полки 101-й танковой дивизии занимали выгодное положение для контратаки в случае прорыва немцев вдоль автострады.

Обо всем этом мной и было донесено командующему фронтом. Я, между прочим, доложил, что прибывающие на ярцевский рубеж по распоряжению фронта дивизии крайне малочисленны. В одной оказалось 260 человек, в другой и того меньше.

Огромным усилием всех офицеров, представлявших собою управление группы наших войск, в процессе непрерывных боев удалось в короткий срок организовать вначале сопротивление врагу, не допуская его продвижения на восток. А затем мы начали переходить в наступление, нанося немцам удары то на одном, то на другом участке и нередко добиваясь успеха. Правда, успехи по масштабам носили тактический характер. Но они способствовали укреплению дисциплины в войсках, ободряли бойцов и командиров, которые убеждались, что способны бить врага. Тогда это многое значило.

Кроме того, наша активность, видимо, озадачила вражеское командование. Оно встретило отпор там, где не ожидало его встретить; увидело, что наши части не только отбиваются, но и наступают (пусть не всегда удачно). Все это создавало у противника преувеличенное представление о наших силах на данном рубеже, и он не воспользовался своим огромным превосходством. Фашистское командование нас «признало», если так можно сказать. Оно подтягивало и подтягивало свои войска в район Ярцево, наносило массированные удары авиацией по переправам и боевым порядкам нашей группы. Возросла мощность вражеского артиллерийского и минометного огня. Нас спасали леса и то, что пехота наша зарылась в землю.

Бои под Ярцево, непрерывные и тяжелые для обеих борющихся сторон, мешали немецким войскам продвигаться к югу. Это был наш вклад в общую борьбу Западного фронта, целью которой являлось задержать врага, нанести ему наибольший урон и в то же время не допустить окружения армий, сражавшихся под Смоленском.

Сводный отряд полковника А.И. Лизюкова, оборонявший переправы на Днепре в тылу 16-й и 20-й армий, некоторое время действовал самостоятельно, а затем по логике событий был подчинен нашей группе войск.

Полковник Александр Ильич Лизюков был прекрасным командиром. Он чувствовал себя уверенно в любой, самой сложной обстановке, среди всех неожиданностей, которые то и дело возникали на том ответственном участке, где пришлось действовать его отряду. Смелость Александра Ильича была безгранична, умение маневрировать малыми силами – на высоте. Был момент, когда немцы перехватили горловину мешка в районе переправ через Днепр. Но это продолжалось всего несколько часов. Подразделения Лизюкова отбросили и уничтожили весь вражеский отряд.

Сам полковник был из танкистов (перед войной служил заместителем командира 37-й танковой дивизии), и отряд его состоял из танкистов – это были остатки танкового и мотострелкового полков, принадлежавших 5-му мехкорпусу, о судьбе которого мне уже пришлось упоминать. У них сохранилось всего пятнадцать танков. Но люди были отборные, кадровые военные, крещенные боем, включая командиров полков Сахно и Шепелюка.

А. И. Лизюков особенно отличал майора Михаила Гордеевича Сахно. Бой роднит, и между ними, как я убедился, была настоящая фронтовая дружба. Командир сводного отряда говорил: «Майор Сахно – вот кто истинный герой обороны соловьевской переправы». (Между прочим, если вы хотите лучше узнать офицера, прислушайтесь к тому, что он говорит о своих подчиненных. Подлинный командир всегда сумеет оценить их вклад в общее дело трудной борьбы с врагом, воздать людям должное.)

Бои на ярцевском рубеже не прекращались в тот период ни днем ни ночью. Выполняя огромной важности задачу, наши части несли значительные потери. При пополнении же дивизий и формировании подразделений и частей мы испытывали большие трудности. На сборный пункт прибывали люди, принадлежавшие раньше к различным частям. Отставшие, потерявшие связь, они выбирались из окружения в одиночку и небольшими группами. Всех этих людей надо было сплотить в единый боевой коллектив. А сделать это было непросто, тем более что времени на это не давалось. Люди узнавали друг друга в бою. В сформированных подразделениях мы не всегда могли создать партийные организации. В этих условиях особая ответственность ложилась на офицеров – от командира взвода до командира дивизии.

От поведения командира зависело очень многое. Он должен был обладать большой силой воли и чувством ответственности, уметь преодолеть боязнь смерти, заставить себя находиться там, где его присутствие необходимо для дела, для поддержания духа войск, даже если по занимаемому положению там ему не следовало бы появляться.

На ярцевском рубеже ценными были именно такие командиры. Им верили солдаты. Они вели за собой людей на выполнение самых тяжелых задач, на подвиг. Под их руководством подразделения и части крепли действительно не по дням, а по часам и дрались с врагом организованно и упорно, было ли то в наступлении, в обороне или при отступлении.

Я не сторонник напускной бравады и рисовки. Эти качества не отвечают правилам поведения командира. Ему должны быть присущи истинная храбрость и трезвый расчет, а иногда и нечто большее.

В первые дни боев восточнее Ярцево наш НП находился на опушке леса. Примерно в километре от опушки расположилась в обороне стрелковая часть. Противник вел редкий артиллерийский огонь. Мы с генералом Камерой решили посмотреть, как окопалась пехота, и пошли к ней. Тут-то и развернулись события.

На наших глазах из-за гребня высот, удаленных километра на два, стали появляться густые цепи немецких солдат. Они шли в нашу сторону. Вслед за ними показалось до десятка танков.

Наша пехота не дрогнула и продолжала вести огонь из пулеметов по наступавшим гитлеровцам. Подала голос и гаубичная артиллерия.

Генерал Камера сказал, что вот-вот на опушке развернется противотанковая 76-миллиметровая батарея для стрельбы прямой наводкой. Началось все неплохо.

Немецкая пехота залегла. Танки приостановили движение.

А вскоре на горизонте появилась вражеская авиация… Немецкие самолеты уже пикируют на наши окопы. Усилился огонь вражеских орудий и минометов. Снова двинулись танки, догоняя цепи уже поднявшихся автоматчиков. Самолеты, встав в круг, бомбят паши позиции. Пехотинцы не выдержали, дрогнули. Сначала побежали к лесу одиночки, затем целые группы. Трудно и больно было смотреть на них…

Но вот из толпы бегущих раздались громкие голоса самих же солдат:

– Стой! Куда бежишь? Назад!.. Не видишь – генералы стоят… Назад!..

Да, действительно, мы с Иваном Павловичем Камерой стояли во весь рост, на виду у всех, сознавая, что только этим можно спасти положение.

Солдатские голоса и наша выдержка оказали магическое действие. Бежавшие вернулись на свои места и дружным огнем заставили опять залечь пехоту противника, поднявшуюся было для атаки.

Наша батарея уже развернулась, открыла огонь прямой наводкой по танкам, подожгла несколько машин, остальные повернули назад. Наступление было отбито.

Не помню, кто мне рассказывал, вероятно кто-то из бойцов. Среди бегущих оказался бывалый солдат-усач, из тех, кто воевал еще в первую империалистическую. Он-то и не растерялся в трудную минуту. Бежит и покрикивает:

– Команду подай!.. Кто команду даст?.. Команда нужна!..

Бежал, бежал да сам как гаркнет:

– Стой! Ложись! Вон противник – огонь!

Я этого усача и сейчас представляю себе как живого.

А вот еще один пример. Дело было все там же, под Ярцево. Шел жаркий бой. Наступал противник, и наши части с трудом отражали его атаки. Особенно большую помощь им оказывала артиллерия. На моих глазах на гаубичную батарею обрушилась немецкая авиация.

Батарея огня не прекратила. Команды выполнялись четко. Командир батареи следил за небом. Видит – оторвавшиеся бомбы летят на позицию батареи, командует:

– В щели, ложись!

Только взорвались бомбы – и тут же команда:

– К орудиям!..

И огонь продолжался.

Батарея понесла некоторые потери, было повреждено одно орудие. Но артиллеристы блестяще выполнили свой долг.

Это был героизм солдат, возглавляемых достойным командиром. К большому сожалению, не помню фамилии командира батареи – годы стирают многое.

Я мог бы привести немало подобных примеров мужества и героизма целых подразделений и частей. В нашей группе войск шла добрая слава о мотострелковом полке, которым командовал подполковник Воробьев. Полк держал оборону на главной магистрали Москва – Минск. На эту часть и на ее командира мы полагались вполне.

…С каждым днем расширялся участок боевых действий. Противник вводил дополнительные силы. Прибывало войск и у нас. Управлять ими становилось все труднее. Мы по-прежнему со своим КП на колесах держались поближе к передовой. Иначе было нельзя. И штаб наш редел. За десять дней более половины штабных офицеров погибли или же получили тяжелые ранения. Однажды я чуть не лишился самого начальника штаба. Понадобилось срочно выехать на КП фронта, и я необдуманно предложил подполковнику Тарасову взять для поездки вместо «козла» ЗИС-101. А фашистские летчики гонялись за командирскими машинами, не жалея времени, пуль и бомб. Сергей Павлович попал в переплет, попробовал укрыться в придорожном сарае. Немецкий летчик прошил крышу очередями, сбросил зажигательные бомбы. Все обрушилось, и только физическая закалка помогла начальнику штаба выбраться из этого пекла. Он вернулся обожженный, злой и взялся за свои дела как ли в чем не бывало (замечу сразу: этот замечательный человек впоследствии командовал дивизией, получил звание генерал-майора).

Как-то на рассвете – эта было в конце июля – мне доложили, что прибыл какой-то генерал и просит разрешения представиться. Выбравшись из легковой машины, где я спал, встретился с товарищем. Это был командир 7-го мехкорпуса В.И. Виноградов. Он прибыл в мое распоряжение вместе со своим штабом.

Штаб был в полном составе, со всеми отделами, прилично экипирован. Имелись радиостанции, штабные машины, оборудование и все, что положено для нормальной работы и управления крупным соединением. Возглавлял штаб полковник М.С. Малинин.

Познакомились накоротке. Поручил Малинину выбрать место для командного пункта, а сам занялся другими делами.

Новый начальник штаба обратился к Тарасову:

– Когда приступим к сдаче-приему дел? Тарасов изумился:

– Каких дел? – и вынул из планшета блокнот – всю свою канцелярию.

Пора штабных импровизаций миновала. Все стало по-другому, и я это почувствовал следующим же утром с мелочи. Подъезжает на мотоцикле девушка-красноармеец.

– В чем дело?

– Завтрак товарищу командующему.

– Откуда?

– Из штаба.

До этого командующий группой войск, как и все, спал под сосной или в машине, ел из солдатского котелка. Вилка и свежая салфетка показались вещами из другого мира.

Некоторое недовольство у меня сначала вызвало то, что Малинин, на мой взгляд, далеко отнес от переднего края наш КП (километров на восемь или десять). Поскольку я сам поручил ему выбрать место, пришлось смириться, но от замечания я все-таки не удержался.

– Не слишком ли глубоко мы забрались от фронта? Пожалуй, тут забудешь, что идет война…

Полковник взглянул на меня с удивлением, но дисциплинированно смолчал.

Зародившийся было в связи с этим случаем холодок быстро исчез. Вскоре я убедился, что КП находится там, где нужно: бои принимали затяжной характер. В общем, Михаил Сергеевич Малинин с первых же дней показал себя умницей, опытным и энергичным организатором. Мы с ним сработались, а впоследствии хорошо, по-фронтовому, сдружились.

Был создан настоящий командный пункт, наблюдательные пункты на переднем крае, быстро установлена проводная связь с войсками.

Опытному глазу сразу было заметно, что в руках полковника Малинина сколоченный, исполнительный и быстро реагирующий на все, что делается в войсках, штабной коллектив. Властная натура руководителя штаба порою охлаждала инициативу подчиненных, но потом это прошло, стерлось… Впрочем, к этому будет время вернуться.

Хорошее впечатление произвел на меня начальник артиллерии 7-го мехкорпуса генерал-майор Василий Иванович Казаков. Он сразу отправился на огневые позиции – по-хозяйски оценить, что у нас и где имеется, каковы кадры. Короче говоря, генерал отдался делу, освободив И.П. Камеру, которого требовала Москва. Вскоре стало известно, что Камера, так много сделавший на ярцевских рубежах, назначен начальником артиллерии Западного фронта. Рад был за товарища, получившего достойное поле деятельности.

Генерал Виноградов, назначенный ко мне заместителем, вскоре тоже был отозван от нас.

К концу июля положение войск нашей группы значительно упрочилось: не говорю уже о том, что мне лично стало легче, когда получил полнокровный аппарат управления. Командование фронта подкрепило нас несколькими танковыми батальонами. Московская партийная организация прислала батальон коммунистов. Удалось выкроить время и приветствовать этот отряд. Немецкие летчики как будто узнали о его прибытии: на нас посыпались бомбы. Быстро рассредоточили людей в лесу, а когда закончился налет, продолжили нашу беседу. В заключение я сказал, что скоро товарищи получат возможность рассчитаться с врагом. Так оно и вышло.

Собрав все, что можно, на участок Ярцева, мы нанесли удар. Противник его не ожидал: накануне он сам наступал, был отбит и не предполагал, что мы после тяжелого оборонительного боя способны двинуться вперед. Элемент неожиданности мы и хотели использовать. Ударили в основном силами 38-й стрелковой и 101-й танковой дивизий, придав им артиллерию и танки, в том числе десять тяжелых – КВ. В результате наши части овладели Ярцево, форсировали Вопь и захватили на западном ее берегу очень выгодные позиции, на которых и закрепились, отбив все контратаки.

Опять был очень хорош мотострелковый полк Воробьева, порадовал взаимодействием с танками. Получил боевое крещение батальон московских коммунистов. Товарищи с гордостью говорили, что «открыли боевой счет», но откровенно обеспокоены господством вражеской авиации. «Старожилы» ярцевского рубежа уже к этому привыкли, насколько возможно притерпелись, а свежим людям, впервые попавшим на фронт, было трудно.

В бою за овладение Ярцево самыми чувствительными для нас были удары с воздуха. И то, что мы, несмотря на это, добились успеха, говорило о мужестве и героизме войск, еще недавно потерявших было должную организацию.

Впервые мне тогда удалось увидеть, как наши 37-миллиметровые зенитные батареи сбили три пикирующих бомбардировщика, заставив этим другие неприятельские самолеты набрать высоту. А то они совсем уж обнаглели, нападая даже на отдельные машины. Часто немецкие летчики вместо бомб сбрасывали продырявленные бочки из-под бензина, издававшие при падении свист и вой. Это уже походило на хулиганство.

Ведя активные действия на ярцевском участке, мы не могли ни на минуту упускать из виду, что делается южнее, в районе переправ. Директивой Западного фронта от 27 июля нашей группе войск была поставлена задача: удержать Ярцево и не допустить прорыва противника на Вязьму. Это было главным, тем не менее я с облегчением вздохнул, когда удалось подкрепить полковника Лизюкова, послав ему противотанковый дивизион 108-й стрелковой дивизии с пулеметной ротой. Сюда же вскоре мы направили другие части и весь участок подчинили командиру 44-го стрелкового корпуса В.А. Юшкевичу (он был тогда еще в звании комдива). Теперь можно было считать, что это направление прочно обеспечено.

Обстановка в районе Смоленска все более осложнялась, и не только для наших войск, но и для противника. Все-таки становилось ясным, что немцы завязли в Смоленском сражении. Если смотреть иа вещи в развитии, то гитлеровский план «молниеносной войны» затрещал. Затрещал, по существу, в самом начале войны.

В конце июля немецкое командование опять прилагало все силы, чтобы выполнить задачу окружения наших армий. По данным разведки и опроса захваченных в боях за Ярцево пленных, стало известно, что готовится новое наступление с целью во что бы то ни стало отрезать пути возможного отхода 16-й и 20-й армий. Для этого противная сторона намеревалась силами 7-й и 20-й танковых дивизий нанести удар по обороне наших войск в районе Ярцево.

Эти сведения помогли нам своевременно принять надлежащие меры противодействия. И успеха противник не добился. Он понес большие потери в танках и живой силе, а смог лишь незначительно потеснить на некоторых участках наши части. Его наступление последних чисел июля захлебнулось. Решающую роль сыграла артиллерия, умело организованная в этом бою генералом В.И. Казаковым.

Танки KB произвели на врага ошеломляющее впечатление. Они выдержали огонь орудий, которыми были вооружены в то время немецкие танки. Но машины, вернувшиеся из боя, выглядели тоже не лучшим образом: в броне появились вмятины, у некоторых орудий были пробиты стволы. Хорошо показали себя танки БТ-7: пользуясь своей быстроходностью, они рассеивали и обращали в бегство неприятельскую пехоту. Однако много этих машин мы потеряли – они горели как факелы.

Если немцы увидели такую новую нашу технику, как KB, то и мы кое-что у них обнаружили, а именно – новые образцы противотанковых ружей, пули которых прошивали наши танки старых типов. Провели испытание, убедились, что специальными пулями из этих ружей пробивается и бортовая броня Т-34. Захваченную новинку срочно отправили в Москву.

Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем. Ну а пехота? Дал задание группе товарищей изучить обстоятельства дела и в то же время решил лично проверить систему обороны переднего края на одном из наиболее оживленных участков.

Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе. Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но увы! Война показала другое…

Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один.

Сознание, что где-то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолеты.

Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..

Человек всегда остается человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчиненных: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.

Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсудили в своем коллективе и мои наблюдения и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В тот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времен первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему.

Начался август. Смоленск был занят неприятелем. Всякие попытки выбить его из города были бы бесцельными. Маршал С.К. Тимошенко отдал приказ об отходе. Войска 16-й и 20-й армий благополучно отошли за Днепр по соловьевской и ратчиновской переправам и были использованы для усиления обороны на рубеже Холм-Жирковский, Ярцево, Ельня. Наша группа содействовала частям генералов Лукина и Курочкина, перейдя в наступление под Ярцево и южнее.

Немецко-фашистское командование, нанося удары войсками группы армий «Центр» (2-я, 9-я армии и две танковые группы), было уверено, что операция закончится окружением и уничтожением в районе Смоленска основных сил Западного фронта. Эта затея провалилась. Враг встретил на московском стратегическом направлении не пустоту, как предполагал, а вновь созданную прочную оборону. Для ее преодоления гитлеровцам потребовались и дополнительные войска и необходимое на подготовку время.

Командующий фронтом вызвал меня и сказал:

– Поедем к героям Смоленска… примешь шестнадцатую армию.

Поехали почему-то к П.А. Курочкину. Вскоре прояснилось, в чем дело: командующего 20-й армией отзывала Москва, М.Ф. Лукина назначали на его место.

Березняк у деревни Васильки. Палатка командарма. Бревенчатый стол. И – тихое небо. Война словно примолкла. Подъехала машина, из нее почти вынесли Лукина. Его ранило во время бомбового удара на переправе, где он, спасая людей, наводил порядок.

Мы знали друг друга еще с тридцатых годов, когда Михаил Федорович был начальником командного отдела Главного управления кадров Красной Армии. Старый воин, опытный и хорошо подготовленный военачальник, справедливый товарищ.

И вот мы встретились на войне. В этот момент он и сказал мне, как бы подводя итог тому, что смог сделать, и тому, чего не смог:

– Шестнадцатую армию не разбили, ее растащили…

Рядом с ним неназойливо хлопотал, усаживая раненого командира, невысокий плотный дивизионный комиссар с круглым спокойным лицом крестьянина. Лукин познакомил:

– Лобачев, член Военного совета. – Улучив минуту, прибавил: – Фурмановской складки мужик.

Командующий фронтом поздравил товарищей Лукина, Курочкина, Лобачева с награждением орденом Красного Знамени. Он высказал мнение, что в тяжелых боях войска Западного фронта совершенно расстроили наступление противника, соединения его понесли потери и лишены наступательной способности минимум на десять дней. Тут же маршал уже официально сообщил о перестановках в руководстве, спросил, у кого имеются просьбы. Я попросил назначить начальником штаба полковника Малинина, а начальником артиллерии генерала Казакова, тем более что фактически произошло объединение войск нашей группы с войсками 16-й армии.

После объединения армия представляла внушительную силу: шесть дивизий – 101-я танковая полковника Г.М. Михайлова, 1-я Московская мотострелковая, в командование которой вступил полковник А.И. Лизюков, 38-я полковника М.Г. Кириллова, 152-я полковника П.Н. Чернышева, 64-я полковника А.С. Грязнова, 108-я полковника Н.И. Орлова, 27-я танковая бригада Ф.Т. Ремизова, тяжелый артиллерийский дивизион и другие части.

Армия занимала оборону на 50-километровом фронте, перехватывая основную магистраль Смоленск – Вязьма.

Некоторое время спустя противник все же предпринял попытку прорвать оборону на ярцевском направлении. Решил, по-видимому, прощупать ее устойчивость. Ему это не принесло ничего, кроме значительных потерь. Бой шел напряженный, длился два дня, затем активность немцев иссякла.

Впервые на нашем участке действовала батарея реактивной артиллерии, так называемые «катюши». Она накрыла наступавшую немецкую пехоту с танками. Мы вылезли из окопов и, стоя в рост, наблюдали эффектное зрелище. Да и все бойцы высыпали из окопов и с энтузиазмом встречали залпы «катюш», видя бегство врага.

Огонь этого оружия по открытым живым целям страшен. По окопавшейся пехоте он менее эффективен, так как для поражения цели требуется прямое попадание в окоп, а «катюши» в основном вели огонь по площадям с большим рассеиванием снарядов. Эту особенность в дальнейшем мы учитывали. И еще с одной особенностью пришлось столкнуться. Вначале применение реактивных установок на фронте ограничивалось в целях секретности такими инструкциями, что, бывало, хоть отказывайся от использования. Многие командиры-артиллеристы поговаривали, что с этими «катюшами» приходится возиться, как с капризной женщиной. Я был вынужден на свой риск внести некоторые упрощения. При умелом использовании реактивные установки давали хорошие результаты.

Армия постепенно оснащалась артиллерийскими средствами, и это позволяло танкам врага, в которых он нас превосходил, противопоставить нашу артиллерию. Она выручала войска. Артиллеристов у нас в стрелковых частях уважали и любили. К тому же вражеская тактика применения танков была достаточно изучена.

Вот против немецкой авиации мы ничего придумать не могли. Оставалась опять же артиллерия – 37-миллиметровые орудия, но их было очень мало, и они могли поражать самолеты только на небольшой высоте.

Пополнялись наши части по необходимости за счет выбиравшихся из окружения. Приток людей, шедших с запада на восток – к своим! – не останавливался: кто шел от самой границы, кто из-под Минска… Многие офицеры – я к ним относился с особенным уважением – выводили свои группы с оружием, прорывались с боем. Но сколько бойцов и командиров выходили безоружными!

Всех их необходимо было вооружить. А чем? Из тыла мы в те дни получали мало.

Кто-то – чуть ли не Алексей Андреевич Лобачев – подал мысль: если окруженцы смогли целыми группами проходить через линию фронта и по территории, занимаемой противником, то и мы в состоянии заслать в тыл врага разведчиков и поискать оружие на полях минувших боев. Попробовали. Опыт оказался очень удачным, и в течение продолжительного времени мы таким путем добывали из-под носа у немцев, что было нужно. Группы смельчаков – в их числе и товарищи, вышедшие из окружения и знавшие, где пройти, – приносили винтовки, автоматы, пулеметы, минометы, вывозили даже 45-миллиметровые орудия, не говоря уж о боеприпасах, в которых мы тоже остро нуждались.

Так мы тогда жили… Тем не менее, повторяю, 16-я армия представляла уже внушительную силу. Сражалась она все более стойко.

И противник, понеся большие потери при наступлении, перешел к обороне. К половине августа разведка установила, что немцы усиленно укрепляют рубеж вдоль западного берега реки Вопь. В захваченных приказах и других документах 9-й немецкой армии мы читали об интенсивных работах по всей линии обороны.

Заговорила о нас столица. В сводках Совинформбюро часто упоминалась ярцевская группа войск, а затем 16-я армия. К нам стали приезжать делегации московских заводов, партийных и комсомольских организаций, бывали партийные работники и политические деятели, зачастили писатели, корреспонденты, и артисты выступали в частях. Дорогие и прочные связи!..

Как-то позвонили из Генерального штаба – встречайте английскую военную делегацию (ее возглавлял генерал, представлявший вооруженные силы Великобритании при нашем Генштабе). Я находился на левом фланге, в районе соловьевской переправы, и, честно говоря, мне тогда было ие до визитеров. Принять гостей поручили Михаилу Сергеевичу Малинину, он организовал встречу на КП полковника Кириллова, в 38-й стрелковой дивизии. Прошла она в вежливом дипломатическом духе и, как рассказывали Малинин и Лобачев, довольно тепло. Англичане выпили по нескольку наших фронтовых норм «хорошей русской водки» и не скупились на хвалебные тосты в честь Красной Армии.

Во второй половине августа наш сосед справа – 19-я армия, которой командовал генерал И.С. Конев, – провел наступательную операцию. Она оказалась неожиданной для противника и имела некоторый успех местного значения. Но немцы были еще достаточно сильны, их оборону прорвать не удалось. После этого войска Западного фронта продолжали наступательные операции только в районе Ельни, куда противник проник частью сил во время его июльского наступления.

16-я армия, удерживая свой рубеж, вела силовую разведку и время от времени переходила на отдельных участках в наступление. Действия противостоявших вражеских войск носили примерно такой же характер. Велось взаимное прощупывание сил. Нам удалось установить, что танковые и моторизованные дивизии, с которыми мы еще недавно боролись, отведены в тыл, их место заняла немецкая пехота.

Командный пункт армии был заботами Малинина оборудован заново, в густом лесу, хорошо замаскирован. Из палаток мы перешли в блиндажи. Сыровато. В палатках жилось свободнее, просторнее, и воздух свежей. Но в общем устроились солидно. И работали дружно. Здесь, под Ярцево, я с радостным чувством увидел, что складывается у нас интересный, весьма работоспособный коллектив руководителей. А это так важно! Когда военачальник готовит вверенные ему войска в дни мира, он имеет время для подбора и отбора кадров, для их воспитания, для притирки характеров. А тут нас сближала война. Член Военного совета А.А. Лобачев не раз говорил, что наш коллектив быстро сплотился потому, что каждый уже узнал, почем фунт лиха. Офицеры штаба 16-й армии проявили себя в сложных и динамических обстоятельствах конца июля н начала августа с лучшей стороны. Я имею в виду прежде всего начальника штаба М.С. Малинина, начальника артиллерии армии В.И. Казакова, главу наших связистов П.Я. Максименко (полковник был уже в летах, настоящий виртуоз своего дела), начальника бронетанковых и механизированных войск Г.Н. Орла.

У каждого руководителя своя манера, свой стиль работы с ближайшими сотрудниками. Стандарта в этом тонком деле не изобретешь. Мы старались создать благоприятную рабочую атмосферу, исключающую отношения, построенные по правилу «как прикажете», исключающую ощущение скованности, когда люди опасаются высказать суждение, отличное от суждения старшего. В этом духе мое поколение красных офицеров воспитывала партия…

Нашим центральным рабочим местом была, как мы называли, штаб-квартира. Здесь я присутствовал при докладах, которые делали Малинину начальники разведки, оперативного отдела, связи. В то же время и Малинин слушал, когда мне докладывали руководители родов войск. Здесь же был и член Военного совета. При мне чаще всего велись разговоры с направленцами, с командирами соединений и частей усиления. Такая система позволяла мне, как говорится, врастать в обстановку. В штаб-квартире обдумывались решения, составлялись приказы и распоряжения. Все это облегчало работу, развивало полезную инициативу, побуждало творческую мысль. Больше было счастливых находок.

Можно было не сомневаться, что педантичный, спокойный, уверенный в себе и в своих подчиненных начальник штаба М.С. Малинин сумеет обеспечить выполнение приказа. Была у Малинина еще одна черта, может быть, необычная для руководителя крупного штаба – потребность своими глазами увидеть и оценить местность предстоящих боев. Должно быть, это было у него способом самоконтроля. Он довольно часто появлялся на позициях частей, в войсках его знали, и это тоже повышало авторитет нашего штаба.

Мне нравилось, что мои помощники, люди образованные и влюбленные в военное дело, умели отстаивать свое мнение. Приходилось иногда подумать над предложением. Прикинешь и скажешь: «Правильно, я упустил, давайте сделаем тут по-вашему…»

Ценнейшим человеком оказался генерал Василий Иванович Казаков. Я уже упоминал, что в те времена мы главные наши надежды возлагали на артиллерию. У генерала были и глубокие знания, и интуиция, и умение работать с людьми. Вот уж кого любили в войсках!

Для наблюдения за противником мы чаще всего пользовались НП на участках стрелковых дивизий. Но один наблюдательный пункт, оборудованный артиллеристами, особенно привлекал. Казаков и его офицеры устроились на верхнем этаже и на трубе ярцевской фабрики: уж очень хороший обзор местности открывался оттуда. Неприятельские позиции просматривались на большую глубину, было видно всякое передвижение врага.

Единственное неудобство: чтобы добраться туда, нужно было проскочить низинку свыше километра, тщательно пристрелянную немецкой артиллерией. Как только появлялась достойная внимания цель, немцы немедленно открывали огонь, да еще какой!..

Одиночная машина, мчащаяся на предельной скорости, и была такой целью.

Все происходило на глазах как немецких, так и наших солдат, располагавшихся в окопах. Это обстоятельство вызывало даже известный азарт, пожалуй, непохвальный для столь солидных командиров, как командующий армией и начальник артиллерии. Но мы с увлечением каждый раз проскакивали на машине обстреливаемое пространство.

За низинкой начиналась городская окраина. Там уже приходилось соблюдать полную осторожность. Пробирались скрытно, кое-где и ползком, к наблюдательному пункту наших славных артиллеристов. Город обезлюдел. В нем царила мертвая тишина, нарушаемая лишь разрывами снарядов и мин. Известная ярцевская мануфактура была сожжена гитлеровской авиацией.

Возвращались уже затемно.

Всю ночь над нашим КП слышался гул немецких бомбардировщиков. Они шли на Москву, и это вызывало злость, которая усиливалась чувством беспомощности: мы ничем не могли помешать их налетам на родную столицу.

Зато с какой радостью уже днем мы узнавали, что герои московской ПВО рассеяли вражеские бомбардировщики, не дали им прорваться к самому городу!

Район обороны нашей армии немецкие летчики в то время не беспокоили. Запомнился мне лишь один случай, вызвавший вначале большую тревогу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.