ПОСЛЕСЛОВИЕ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мы проследили основные вехи жизни Александра Даниловича Меншикова. Необычным был путь восхождения его к могуществу, славе и богатству – пирожник стал вторым лицом в государстве. Незаурядными были дарования этого человека, в полной мере раскрывшиеся на военном и административном поприщах. Не оставляет равнодушным падение князя, последние годы жизни, проведенные в полной безвестности в далеком Березове. Среди сподвижников царя Меншиков занимал особое место и по талантам, и по реальному вкладу в преобразования. Интересен он и как личность – личность нового времени, пробужденная к жизни реформами царя-преобразователя.

Петр и Меншиков стояли при самом возникновении нового типа государства – абсолютистской монархии. Симптомы его появлялись в России в более раннее время, но только при Петре Великом оно приобретает зримые очертания. Новую форму государственного устройства создают новые люди.

Подобно тому как Петр не похож по складу своей натуры на царя Алексея Михайловича, так не похожи соратники Петра на бояр, окружавших трон его родителя. Но сподвижники Петра не схожи и с людьми, находившимися у подножия трона, скажем, Екатерины II или Александра I. Главное, что отличало Меншикова и Шафирова, Ягужинского и Нестерова от деятелей XVII века, Голицыных и Долгоруких, Шереметевых и Куракиных, с одной стороны, и от Потемкиных и Новосильцевых, Воронцовых и Строгановых – с другой, состояло в отсутствии традиции.

Отсчет времени, когда началось формирование личности в России, следует вести со знаменитой Табели о рангах 1722 года, хотя идеи, в ней заложенные, начали внедряться Петром задолго до ее обнародования. Петр, нарушая традиции и преодолевая сословную замкнутость, комплектовал ряды своих сподвижников, как мы знаем, не только из людей «породных» (Голицыны, Долгорукие, Шереметевы), но и из бывших холопов (Курбатов, Ершов), посадских (Макаров) и иностранцев (Ягужинский, Брюс).

Когда присматриваешься к деяниям Петра и его сподвижников, обращаешь внимание на то, сколь основательно опережал свое время царь идеей всеобщего блага, которой он служил. Из этого отвлеченного понятия соратникам царя было ближе и роднее благо – личное. Суровые меры Петра оказались бессильны преодолеть казнокрадство прежде всего тех, кто вышел из низов. Шереметев, Голицыны и прочие аристократы не были уличены в этом пороке. Князь Матвей Петрович Гагарин, повешенный за казнокрадство, являл собою исключение.

Заслуживает внимания еще одна особенность в формировании личности петровского времени: отношения между вельможами строились не только на принципах родства, как то было в предшествующем столетии, но и не на принципах идейной или духовной близости, как то можно будет наблюдать в начале следующего столетия. Отношения среди новой знати, выдвинувшейся при Петре, строились на иной основе – на взаимной выгоде, то есть на более преходящих мотивах. Каждый действовал за себя и объединялся для совместных действий только в двух случаях: когда политическая комбинация сулила им взаимные выгоды либо когда над ними нависала общая угроза, как то, например, случилось в часы, решавшие судьбу трона после смерти Петра I. Этим определяется суть соперничества сподвижников царя при Екатерине I и Петре II, когда вельмож разделяли не идейные разногласия, а прозаические заботы о власти. Успех сначала сопутствовал Меншикову: он сурово расправился с бывшими своими союзниками Толстым и Девиером, удалил от двора Ягужинского и Макарова, а затем и сам стал жертвой интриг Остермана. Характерная деталь: никто не сделал попытки подать руку помощи ни Толстому, ни Девиеру, как никто не проявил ни малейших усилий, чтобы выручить из беды светлейшего.

Таков был строительный материал, пользуясь которым Петр создавал политическую систему, именуемую абсолютизмом. Она впитывала черты своих строителей, живых людей, с их достоинствами и пороками, и в то же время сама воздействовала на них.

Когда сопоставляешь Меншикова – сподвижника царя с Меншиковым, фактически державшим в своих руках после смерти Петра бразды правления огромной страной, то создается впечатление, что перед нами два разных по масштабам деятеля. В первом случае Меншиков не только энергичный исполнитель воли царя, сдается, что он был единственным, кто брал на себя смелость действовать инициативно, часто предвосхищая его повеления или давая ему советы.

После смерти царя перед нами Меншиков, которого будто кто-то подменил: и при Екатерине I, и при Петре II он стал безынициативным и, как никогда ранее, скованным. Обретя огромную власть, он не знал, как этой властью распорядиться. Меншиков был более озабочен благополучием собственной семьи и удовлетворением ненасытного честолюбия, чем благополучием государства и сохранением его международного престижа.

Чем объясняется эта метаморфоза и можно ли назвать это метаморфозой? Быть может, суть инициативы Меншикова оставалась неизменной на всем протяжении его умопомрачительной карьеры?

При Петре деятельность князя озарялась идеями, вынашиваемыми царем, и тогда каждый из его сподвижников, в том числе и Меншиков, вносили свой посильный вклад в претворение этих идей в жизнь. После смерти Петра Великого наступила пора безвременья, когда государственная телега в силу инерции продолжала двигаться в раз заданном направлении. Страна, подобно путнику, израсходовав ресурсы во время продолжительного и изнурительного перехода, как бы сделала привал, решила передохнуть, чтобы собраться с новыми силами и вооружиться новыми идеями.

Сказанное нисколько не умаляет значение сподвижников Петра, и прежде всего главного среди них – Меншикова, создававших могущественную империю. Александр Данилович бесспорно принадлежал к выдающимся сподвижникам Петрапреобразователя.

О незаурядности личности Меншикова свидетельствует живейший интерес к ней не только современников, но и потомков. Сочинения, прославлявшие деяния царствовавших особ, создавались еще при их жизни. При Иване Грозном появляются два труда, посвященные истории его царствования, причем один из них он сам редактировал. Время Петра Великого тоже оставило несколько сочинений о его деятельности. Редактируя одно из них – «Гисторию Свейской войны», – царь не ограничился стилистической правкой и сокращением текста, но внес в него немало своих оценок происходящего, имеющих огромное значение для понимания эпохи.

В истории русского летописания и публицистики Меншиков был единственным, кто, не находясь на троне, удостоился написания прижизненной биографии. Надо полагать, что эта затея осуществлялась не только с ведома героя биографии, но и по его инициативе – отсутствием честолюбия князь не страдал. Цель написания апологетического сочинения состояла в том, чтобы, как писал анонимный автор, «опровергнуть несправедливые мнения, печатные пасквили и ложные слухи, какие распространяли враги и злопамятные или несведущие люди насчет происхождения, жизни и действий его светлости».

Автор использовал всю палитру красок, чтобы изобразить светлейшего человеком, с избытком наделенным всеми добродетелями: он и умен, и сметлив, и отважен, и услужлив, и великодушен, и справедлив. Но с наибольшей настойчивостью сочинитель пытался внушить читателю мысль, что светлейший – идеальное воплощение благородства, человек без страха и упрека.

Но вот Александра Даниловича не стало. Казалось бы, что и интерес к нему должен был угаснуть. Этого не случилось – жизнь «баловня судьбы» продолжала волновать потомков: на протяжении XVIII столетия в Германии и Англии было опубликовано несколько сочинений, пытавшихся проникнуть в тайны блестящей карьеры Меншикова. Авторы эксплуатировали интерес обывателя к драматической судьбе князя – его крутому восхождению к власти и богатству и к столь же крутому падению.

Имя Меншикова уже в XVIII веке проникло на страницы художественных произведений. Об одном из них, вызвавшем дипломатические осложнения, поведала нам сохранившаяся в архиве переписка русского посла в Париже князя Ивана Барятинского с вице-канцлером Остерманом в 1775 году. Драматург Лагарп, написавший трагедию «Меншиков», по мнению Барятинского, допустил неточности и непристойные выпады в адрес Екатерины I: Лагарп приписал императрице коварное намерение развести Меншикова с законной супругой, чтобы самой выйти за него замуж. Посол советовал драматургу изобразить дело так, что мысль сочетаться брачными узами созрела не в голове Екатерины, а вынашивалась, «яко мечтательная надежда», дерзким Меншиковым. Хотя Лагарп и доказывал, что в художественном произведении «историческая верность не нужна, как только в важнейших происшествиях», но все же уступил давлению посла и внес требуемые им исправления.

Что князь принадлежал к деятелям крупного масштаба, явствует из значимости его поступков – не в манере светлейшего было мельчить и довольствоваться малым. Размах, как свойство широкой натуры князя, виден во всем: и на театре военных действий, где он никогда не ограничивался полумерами, и в отношениях со своими недругами, где он был неумолим, и в сооруженных по его заданию дворцах, по своей пышности и размерам превосходивших все, что в то время было сооружено в новой столице и ее пригородах, и в его самом длинном и пышном, уступавшем лишь царскому титуле, и в захватывающей воображение роскоши, и в казнокрадстве, и в безграничном честолюбии.

Другой бы на его месте, залезая в казенный карман, изощрялся бы в поисках способов, как, не оставляя улик, извлекать из сокровищ какую-либо мелочишку. Не таков был Александр Данилович – брал он по-крупному и не таясь. Другой бы в матримониальных делах проявил осмотрительность и тоже довольствовался более скромным: скажем, выдачей замуж своих дочерей в старорусские аристократические роды или – за женихов из захолустных немецких княжеств. Александр Данилович и здесь не стал мелочиться и замахнулся породниться с царствующим домом России.

Заслуги Меншикова в преобразовательных начинаниях Петра Великого вряд ли можно переоценить. Даже если бы эти заслуги ограничивались только воинскими подвигами князя, то простого их перечисления достаточно, чтобы увековечить его имя: Калиш, Лесная, Батурин, Полтава, Переволочна, Штеттин – вот главные победы князя в Северной войне. Если в двух из них (Лесная и Полтава) он делил радость триумфа с Петром, то в остальных он руководил операциями самостоятельно, показав при этом недюжинные способности военачальника. Но он проявил себя не только на поле брани, но и как крупный государственный деятель.

Что касается места Меншикова в правительственном механизме, то природа сохранившихся источников такова, что, пользуясь ими, невозможно вычленить его роль как сенатора или даже руководителя Военной коллегии. Если течение дел журчало по привычному бюрократическому руслу и не вызывало осложнений, то, как говорится, за лесом не видны деревья, участие каждого сенатора или члена коллегии скрыто общим решением. Исключение составляет знаменитая свара в Сенате в 1722 году, когда за скупой регистрацией перебранки можно восстановить ход разыгравшегося скандала и роль в нем отдельных сенаторов. Именно поэтому в книге отмечена роль князя в строительстве Петербурга и ничего не сказано о Меншиковесенаторе, равно как и о Меншикове – президенте Военной коллегии.

Слабости Меншикова на виду, как на виду и его вклад в победы Северной войны, в создание регулярной армии и флота, в строительство и благоустройство новой столицы. Алчность светлейшего, его порою затмевавшая рассудок страсть к стяжанию способны в известной мере «подмочить» репутацию героя нашего повествования. Но в жизни выдающейся личности привлекает прежде всего ее реальный вклад во славу России, разумеется, России той поры, с ее социальными противоречиями и самодержавно-крепостными порядками. Вклад его велик, и потому потомки помнят имя Меншикова. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.