Б.М. Филиппов

Б.М. Филиппов

Появился в Москве, приехав из Ленинграда, новый для нас человек – Б.М. Филиппов. Это шли уже 30-е годы. В Пименовском переулке с незапамятных пор, может быть с начала века, существовал «Кружок друзей искусства», помещавшийся в подвале. Об этом подвале можно подробно прочитать в книге Б. Филиппова «Актеры без грима» и других. Там после спектаклей артисты встречались друг с другом, огорченные или счастливые, ели-пили, выясняли отношения, играли на бильярде, играли на сцене друг для друга. Там отмечались все события театральной жизни, личной – тоже.

И вот в старый «Кружок» пришел новый директор – Борис Михайлович Филиппов и, как бешеный, стал перекраивать все местные нравы и обычаи. Невысокого роста, очень вежливый и воспитанный, он яростно нападал на все, что ему казалось старым, ненужным сегодня. Потом он иногда что-то амнистировал, но для начала крушил все подряд. Однако, обладая, очевидно, личным обаянием, он привлекал кого-то на свою сторону.

Уж не знаю, как ему удалось справиться со всеми нами, но как-то, то ли вдруг, то ли постепенно, актеры под его влиянием начали как ненормальные вести общественную работу. Потом он заставил нас учиться – я сама чуть ли не все время училась в политсеминаре, который Борис Михайлович организовал для актеров. Ну, короче говоря, он нашел на нас управу или подобрал ключи, действуя ловко и бескорыстно, как дьявол.

Только теперь, сто лет спустя, я стараюсь вспомнить: как же все это происходило?

По-моему, он начал с «капустников». Существовало когда-то такое слово. В нашей памяти оно не было связано ни с чем. Но старые актеры рассказывали, что до революции во время Великого поста актеры со всей России съезжались в Москву, как на ярмарку невест. Тут они встречались с антрепренерами, получали ангажементы (тоже слово, безвозвратно ушедшее куда-то), то есть получали приглашения на работу на летний или зимний сезоны (иногда актеров нанимали посезонно) или на какой-то другой срок. И знаменитые, и маленькие актеры переходили из одной труппы в другую, переезжали из одного города в другой. Были знаменитые антрепризы Соловцова, Малиновской, Блюменталь-Тамарина, Аксарина и другие.

Денег у актеров было мало, ехали в Москву на последние, ели постом – постное, например капустник – такое было блюдо, самое дешевое. Но, конечно, встречались, общались, рассказывали друг другу про все смешные происшествия за целый год, про разные свои встречи и забавные истории. Получались как бы маленькие сценки, которые передавались дальше и повторялись с добавлениями.

Вот будто бы отсюда и получилось название «капустник».

Потом Художественный театр продолжал устраивать такие вечера – «капустники» – у себя в театре, потом Театр Вахтангова, Театр сатиры, и затем это стало традицией. А потом было забыто на долгие годы.

Вот хитрый Б.М. Филиппов собрал нас как-то и предложил сделать такой спектакль-«капустник» для актеров Москвы. Все сразу обрадовались и стали трудиться с таким усердием, что приходилось работать ночами: ведь все были актерами разных театров: и Иван Семенович Козловский, и Максим Дормидонтович Михайлов, ну и, конечно, Плятт, Абдулов, Корф, Рудин, Пыжова, которая однажды, часа в четыре утра, когда мы вышли на улицу с ночной репетиции, сказала мне, как после бала у Фамусова:

– Когда-нибудь с «капустника» – в могилу!

А в 10–11 часов утра все актеры, свежие, веселые, уже являлись в свои театры на репетицию как ни в чем не бывало. И все это делалось для того, чтобы порадовать потом этим спектаклем своих товарищей.

«Капустники» были театральным событием. Происходили они в ЦДРИ или в ВТО. А среди зрителей такие великие актеры, как Москвин, Немирович-Данченко, Михоэлс, Охлопков, Тарасова, Тарханов, Пашенная – и Малый театр, и Большой. Спектакль готовился для одного раза. И авторы, и актеры трудились над каждым словом, ведь каждое должно было попасть в точку – промахи не прощались.

Ну вот. За это же время Б.М. Филиппов успел заставить актеров стать активными членами-общественниками Дома работников искусств. А затем – заседать в правлении и только об этом думать, составлять планы работы Дома, обсуждать эти планы, вносить предложения и бесконечно заседать.

Тут же, рядом с нами, вовсю старались и мучились художники, музыканты, режиссеры. Художники так же азартно работали и в правлении.

Почти то же самое делал с актерами и директор ВТО А.М. Эскин. Поэтому иногда актеры неслись с совещания в ЦДРИ на такое же совещание в ВТО. Как Барсова, Москвин вели эти совещания – надо было видеть! Секретари только успевали взмахивать перьями (вечными), ведя протокол.

А вечерами – «мероприятия», одно за другим, всю неделю. Устраивались спектакли в форме судов, очень популярные в то время. Судили героев литературных произведений или их создателей. В ЦДРИ, например, судили авторов, не пишущих женских ролей. Как полагается, был председатель суда, прокурор, защитник и два секретаря: секретарь суда и секретарь туда (О. Пыжова и Р. Зеленая).

Каждый старался принести в Клуб новую затею, новую выдумку. На самых праздничных вечерах выступал хор, созданный И.М. Москвиным. В нем пели только народные и заслуженные артисты (тогда их было значительно меньше, чем сейчас; а еще точнее – имена их были наперечет). И когда открывался занавес, зал издавал удивленно-восторженный вопль. И начинались «узнавания»:

– Смотри, Берсенев!

– Где?

– Вот, вот, за Михоэлсом!

– А это кто? Батюшки! Да это Собинов!

Так в хоре можно было увидеть и знаменитых мхатовцев, и других любимейших артистов.

Огромным успехом пользовались старые народные песни, в том числе – солдатские. Шлягером была «Соловей, соловей, пташечка». С ней, залихватски маршируя, хор уходил со сцены.

А на следующий день, согласно календарному плану, проводил следующее мероприятие Ф. Кон – деятель международного рабочего движения, коммунист-ленинец, журналист, знаток искусства, одно время руководивший сектором искусств Нарком-проса. Феликс Яковлевич Кон полюбил ЦДРИ, а актеры полюбили Кона за то, что он, человек немолодой, скорее даже старый, не был старомодным, легко воспринимал шутки и смеялся больше всех, когда С. Образцов, сделав куклу – пародийный портрет Феликса Яковлевича, – читал доклад, имитируя его голос и польский акцент. Ф. Кон хотел приблизить артистов к героям новой драматургии – рабочим первой пятилетки, чьи образы актеры должны были раскрывать перед зрителями. Он и Б. Филиппов устраивали в ЦДРИ встречи с рабочими, просмотры спектаклей и их обсуждение.

Общественная работа кипела весь сезон то в ЦДРИ, то в ВТО. Это соперничество между Б. Филипповым и А. Эскиным только помогало делу. И к тому же само оно было предметом шуток на различных вечерах и просто так. Я однажды вошла в кабинет к Борису Михайловичу. Маленький Филиппов сидел за своим непомерно большим столом, на котором стоял громадный письменный прибор, купленный ЦДРИ, вероятно, на аукционе. Там было столько чернильниц, пресс-папье и других предметов, что они занимали почти весь стол. Потом они постепенно исчезали – может быть, их разбирали на память? Хотя стакан для карандашей был величиной с хорошую медную ступку. Чернильницы секретарши усердно наполняли чернилами, но писал Филиппов уже авторучкой (успел написать много книг и стать членом Союза писателей). Я вошла и сказала:

– Борис Михайлович, я сейчас была у Эскина, и он мне заявил, что, когда я помру, я буду лежать в ВТО.

Филиппов резко повернулся ко мне:

– Да что он, с ума сошел? Только здесь!! Только в ЦДРИ!!

И тут мы оба захохотали как бешеные. И этот разговор тоже имел большой успех у всех актеров, особенно у директора ВТО Эскина.

Потом Борис Михайлович усадил нас за парты учиться общественным наукам. И мы стали учеными, даже грамотными людьми, сдавали экзамены. Рассказать сейчас кому-нибудь – не поверят, как дорогая, милая Верочка Марецкая пришла к Борису Михайловичу и почти со слезами просила его:

– Я просто не могу! Борис Михайлович, помогите мне: завтра экзамен. Я ничего не успеваю! Ну что мне делать? Помогите!

Борис Михайлович подумал и сказал:

– Ну, ладно. Вот, Вера Петровна, я даю вам один билет. Вот, видите? Не волнуйтесь, выучите только один этот билет. Он будет лежать с краю. Вы его возьмете и по нему ответите.

Верочка схватила билет, поцеловала Филиппова, все выучила и на другой день ответила прекрасно. И вдруг кто-то из экзаменаторов попросил ее ответить только на один дополнительный вопрос – как она определит сущность фашизма?

Тут Марецкая закрыла лицо руками и закричала:

– Это такая гадость, такая мерзость, что я и говорить об этом не хочу.

Все засмеялись, ей поставили пятерку. И много других разных историй было, о которых теперь никто и не вспомнит.

А потом все творческие дома пошли за Б.М. Филипповым. Все директора строили программы по его методам, организовали разные клубы вроде «Хочу все знать» и т. д. Надо сказать, много сил и, как сейчас говорят, творческой фантазии внес Б.М. Филиппов в работу, в само понятие «директор Дома работников искусств». Он беспощадно, как зверь, учил своих помощников, требуя от них выдумки и ее безукоризненного выполнения.

С нами, актерами, Филиппов обращался не лучше, и все его боялись, несмотря на его маленький рост. В одном из «капустников» я пела, перефразировав модную тогда песенку Островского:

Смотришь ему вслед —

Ничего в нем нет!

А я все гляжу,

Глаз не отвожу!

Многие из нас долгие годы оставались членами правления ЦДРИ. Однажды шло заседание правления, на котором в очередной раз нас за что-то ругал ЦК Союза работников искусств. За столом сидели в основном бессменные, немолодые члены правления, поседевшие в творческих боях, хотя женщины, не желая сдаваться, были, как всегда, белокурыми, жгуче-черными или модно-рыжими. В своем выступлении я сказала:

– Вот сколько лет нас ругают, а мы даже и не обедали сегодня, сидим тут с утра, заседаем. Вы посмотрите на нас: хорошо еще, что женщины не седеют, а то все бы белыми стали.

Тут все стали смотреть на седых или седеющих мужчин и на «нестареющих» женщин и захохотали.

Ваша покорная слуга работала в правлении одиннадцать лет.