Филиппов Виктор Николаевич
Филиппов Виктор Николаевич
Я жил в городе Сухиничи Калужской области. 1 ноября 1978 года меня призвали. Военком сразу сказал мне: «Ты пойдешь служить в воздушно-десантные войска». Три дня я пробыл в Калуге, потом за нами приехал «покупатель», и я вместе с еще примерно 20 калужскими ребятами попал в 103-ю Витебскую воздушно-десантную дивизию.
Сперва был учебный центр в районе Лосвидо километрах в 80 от Витебска. В рамках курса молодого бойца нас обучали многому, в том числе и прыжкам, в первый раз мы прыгали со специальной вышки, второй прыжок совершали уже с самолета Ан-2, а третий — с новых военно-транспортных Ил-76. Скорость его была 400 км/ч, и, если на несколько секунд перед прыжком замешкаться, могла случиться беда: хотя и пытаешься оттолкнуться, тебя вытягивает воздушным потоком. Прыгали только в двери, через рампу выпрыгивали только офицеры, в боевой ситуации десантирование из Ил-76 должно было производиться в 4 потока — два потока в двери и два — в рампу. На поршневом Ан-2, наоборот, — скорость была маленькая, и нужно было посильнее оттолкнуться при прыжке, иначе можно было «посчитать» заклепки на фюзеляже. Страшными были не только первые прыжки — прыгать всегда было страшно, напряжение присутствовало.
Примерно за неделю до Нового года нас стали распределять по полкам дивизии. Меня распределили в отдельную разведроту дивизионной разведки. Рота была небольшой — всего 55–60 человек. Потом меня перевели во взвод связи 4-го батальона 357-го парашютно-десантного полка в Боровухе, батальон состоял из трех рот, нашего взвода связи, взвода воздушно-десантного обеспечения и хозвзвода, минометов в батальоне не было — минометная рота была в составе полка, так же было и с зенитчиками, оснащенными пулеметами ДШК и ПЗРК «Стрела-1» (говорили, что один выстрел из «Стрелы» стоил 6 тысяч рублей). Прихватили с собой из союза и ПТУРСы, устанавливавшиеся на направляющие на стволе БМД, но там они оказались не нужны — мы расстреляли их на полигонных стрельбах. Были на вооружении и тяжелые станковые противотанковые гранатометы СПГ. Говоря о БМД, упомяну, что крупному человеку в ней было очень неудобно, но проходимость у машины была хорошей. Кроме моего полка в состав дивизии входили: 350-й парашютно-десантный полк, стоявший рядом с нами, 317-й ПДП, артполк, самоходный дивизион. В самом Витебске стояли 317-й ПДП и артполк.
7 ноября 1979-го мы в составе сводного батальона от всех полков принимали участие в военном параде в Минске, до этого нас две недели подряд муштровали на плацу.
Во взводе связи у нас были катушки и рации — 107-е, 105-е. 107-я была повыше и лучше прилегала к спине, зато 105-я немного покомпактнее, но если бежать с ней, то надо было подкладывать к спине фанеру — мы бегали 3-километровые кроссы и с катушками, и с рациями. 105-я весила килограммов 10, а 107-я, по-моему, килограммов 16. С радиостанциями даже прыгали из самолетов (мне, правда, не довелось) — она упаковывалась в мягкий контейнер, также прикреплялось метров 10 фала для того, чтобы перед приземлением ты мог отстегнуть подвязанную к ногам радиостанцию и она приземлилась первой. Гранатометчики прыгали с гранатометом (у него был еще и пистолет), который тоже весил немало, его закрепляли на себе рядом с ранцем парашюта, и мы не завидовали ребятам, которые с ним прыгали: ноги сломать можно было запросто. Со своим стрелковым оружием прыгали все. За две минуты планирования на парашюте надо было развернуться так, чтобы ветер дул в спину, однажды я не успел развернуться и коснулся земли, когда ветер был мне в грудь, — меня сразу свалило с ног, и я с размаху ударился головой об землю, заработав сотрясение. Сапоги летом, как и валенки зимой, подвязывались стропами. Помню, как один парень этого не сделал, с его ноги слетел валенок, и он приземлился босым на одну ногу.
На парашютах был установлен прибор, раскрывавший их спустя три секунды после покидания самолета, но кольцо ты все равно должен был дернуть. Когда выпрыгивали, то про себя считали: «пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три» — и раскрывали парашют. Вытащенное кольцо могло выскользнуть из руки, а за его потерю нас серьезно наказывали, поэтому я, боясь его потерять и получить нагоняй, никогда его не вырывал, а полагался на автоматику. Еще во время карантина был такой случай: я уже удачно приземлился после прыжка с Ан-2, а один из прыгавших за мной ребят летел к земле, не раскрывая парашюта, подошедший ко мне капитан, командир роты, глядя вверх, сказал, что он покойник. Но обошлось: молодой десантник вовремя спохватился и выдернул кольцо перед самой землей, парашют успел раскрыться, к нему сразу все побежали и только тогда услышали щелчок сработавшей на земле автоматики. Поэтому офицеры всегда твердили нам, чтобы на прибор никто не рассчитывал, а выдергивал кольцо и знал, сколько прошло времени — за 3 секунды пролетаешь 100 метров, высота десантирования стандартная — 800 метров. Хотя и был небольшой запас времени, но исправить перехлест строп за него было невозможно — штык-нож был для этих целей довольно тупой, а небольшие стропорезы были только у офицеров, выбрасывать же второй парашют, не избавившись от полураскрывшегося первого, было нельзя: они бы запутались между собой. На новых, более компактных парашютах Д-6 были в комплекте специальные крючки для укладки строп, лежавшие в отдельном кармашке. С их помощью стропы укладывались специальным образом — поэтапно и без каких-либо перехлестов. Однажды я собирал парашют комбата и где-то немного перехлестнул стропы. Когда он выпрыгнул, парашют раскрылся нормально, а из-за перехлестнувшихся строп комбата начало крутить. В таких неприятных случаях ничего нельзя было сделать — оставалось только зажать голову и ждать, пока тебя крутанет в одну сторону, затем в другую и вращение наконец постепенно не погасится. Даже наш замкомбата по воздушно-десантной подготовке, у которого было больше тысячи прыжков, несмотря на такие случаи, все равно никогда не собирал сам себе парашют — за него это всегда делали другие. И если посмотреть на его лицо в самолете перед прыжком, то оно было напряженным, улыбки не было никогда.
С капитаном, командиром батальона, было еще одно происшествие. Во время очередного прыжка солдат упал на купол его парашюта. По инструкции в такой ситуации нужно было немедленно скатиться в сторону, но парень, видимо, растерялся и этого не сделал, парашют капитана частично сложился, и они начали набирать скорость. Все обошлось: десантник все-таки успел соскользнуть с купола, а у комбата после приземления был нервный тик: он не мог стоять на ноге, она тряслась.
При приземлении, если неудачно дернуть стропу, ты получал по ногам удар, примерно равный удару при прыжке со второго этажа, колени надо было держать вместе, иначе можно запросто сломать ногу. Удар был сильным, я поначалу не ожидал такого.
За каждый прыжок платили. За первый, помню, получали 3 рубля 80 копеек или 3.50. По мере увеличения количества твоих прыжков росла и плата за них: тем, у кого их было больше тысячи, платили уже 25 рублей за каждый.
Было много солдат других национальностей, казахов например, но они, видимо по какому-то негласному указанию, в основном не прыгали, а служили на кухне, писарями.
— Как для вас начинался Афганистан?
— За две недели до начала всей кутерьмы, числа 11-го декабря, нас подняли по тревоге. Подняли полностью всю дивизию, поездом со всей техникой нас перебросили в Витебск, затем машинами к Витебскому аэродрому, в лесу возле которого мы простояли две недели. На наши вопросы о том, куда нас перебрасывают, комбат отвечал, что он и сам этого не знает — все было засекречено. Спустя две недели, числа 25-го декабря, мы начали грузиться в самолеты, наш полк грузился в Витебске, а «Полтинник» — на аэродроме Сеча под Брянском. Нашу одну дивизию перебрасывала почти вся транспортная авиация СССР — два дня огромное количество самолетов шло непрерывным потоком. Мы летели на Ил-76, 350-й полк — в основном на Ан-22.
Еще перед загрузкой каждый получил боекомплект — по здоровому подсумку, в котором было 1040 патронов, по несколько гранат. Тогда мы поняли, что летим на какое-то серьезное задание, а на дозаправке в Балхаше нас построил командир полка, который сказал, что мы летим в Афганистан, и поставил боевую задачу. Был задан и вопрос: «Кто не хочет — шаг вперед», но никто не вышел. Два часа мы перекантовались в сараях у аэродрома, пообедали, загрузились и полетели дальше. Наш полк и «Полтинник» выгружались из самолетов в Баграме, на построенном еще американцами аэродроме, в то время как остальные части — в Кабуле. Высаживались ночью, на выгрузку до полного освобождения борта было отведено время в 10 минут. Летчики тогда говорили нам, что если мы не успеем, то они взлетают с техникой, потому что график приземления был сплошным, надо было освобождать полосу, на посадку уже заходил следующий самолет.
Аэродром Баграм был сложным — его окружали горы высотой более двух километров, летчики вынуждены были заходить на посадку по спирали. Вообще, он был приспособлен только для дневной посадки, и летчикам приходилось очень трудно. Мы выгрузились и отъехали в поле и тут услышали взрыв и увидели столб пламени рядом с аэродромом, а утром узнали, что это разбился наш транспортный самолет с ротой десантников 350-го полка на борту. Этот случай потом нигде не афишировался. Мы отогнали в сторону технику, выставили боевое охранение. Расположились около афганской зенитной батареи, наутро мы увидели, что одна из зениток батареи переделана в импровизированную виселицу, на которой, чтобы подразнить нас, болталось чучело, напоминавшее парашютиста. Вообще, безопасность нашего приземления обеспечивал прибывший раньше нас 345-й отдельный парашютно-десантный полк.
Дня три наш полк простоял у аэродрома, а потом была команда о марш-броске со всей техникой на Кабул. Когда началось наше движение, все еще стоявшие на позициях афганские зенитчики попытались по кому-то выстрелить, после чего 345-й ОПДП полностью ликвидировал эту батарею и расположенные в округе афганские «секреты»: с такой массой техники, как у нас, не поспоришь, сопротивление было недолгим. В Кабул вошли под утро, еще до рассвета. Двое суток наш батальон простоял колонной на обочине дороги в самом Кабуле. Потом наш полк разместили в двухэтажных деревянных казармах английской постройки, в которых до нас также располагались десантные части, только афганские. А рядом стояла крепость Балахисар, погреба которой были полностью забиты старыми боеприпасами, можно сказать, что мы сидели на пороховой бочке — если бы все это взорвалось, то не стало бы не только нашего полка, но и снесло бы еще половину города. «Полтинник», в отличие от нашего полка, был разбросан по нескольким местам дислокации. Нам еще повезло, что разместили нас не в палатках, в которых было 45 градусов в тени. Жара стояла жуткая. Чтобы охладиться, мочили одежду холодной водой, менее чем через час все было уже сухое.
— Какое впечатление произвел на вас Кабул?
— Мы были молодые, все было интересно. Запомнились появившиеся на Родине лишь через несколько лет ларьки с американскими сигаретами, «Пепси-колой», разными китайскими и тайваньскими брелочками и фонариками. Студентки местных университетов ходили без паранджи, остальные женщины ее носили. Старый город был весь в небольших высотках, дома в основном были глинобитные, напоминавшие сараи, в центре было мало высотных домов, самой высокой казалась гостиница «Интерконтиненталь», насчитывавшая девять этажей. В столице не было канализации, все сливалось по арыкам и каналам в речку, в них же многие местные и мылись. Офицеры сразу предупредили нас, что если в Кабуле выпить некипяченой воды, то можно неделю штаны не надевать.
Сначала, пока мы стояли вдоль дороги в городе, женщины махали нам ручками, потом комбат объяснил, что они думают, что мы англичане. По дорогам бегали пацаны и открыто предлагали гашиш в расфасованных по 100 граммов брикетах.
Когда у нас появились приборы ночного видения, то ночью с позиций в крепости мы рассматривали город. Неподалеку стояло здание, в которое постоянно заходили мужчины. Потом мы узнали, что это публичный дом.
Однажды наши ребята, спасаясь от жары, перелезли через забор на территорию французского посольства и искупались в фонтане — шум поднялся такой, что люди из ЦК прилетали разбираться на место.
— Вши были?
— Вши появились сразу. Матрасы нам завезли откуда-то из Ташкента — с собой ведь мы взяли только то, что смогли навесить на себя. Потом в них вся эта живность и завелась.
Кроме вшей терзали и инфекции. Тифом нечасто болели, а вот гепатитом поголовно. Мне повезло, что я переболел желтухой в детстве. Первые партии заболевших желтухой солдат с желтыми глазами отправляли на лечение в Союз, откуда они в Афган не возвращались, а потом они проходили трехмесячный курс лечения в Ташкенте и возвращались обратно.
Еще была «лихорадка Ку», ею переболел и я. Температура держалась 39 градусов, пот струился ручьями, дней пять я попил таблетки, и болезнь стала проходить. В воздухе там всегда витал запах мочи, ведь, как я говорил, канализации никакой в большей части Кабула не было, туши баранов подолгу висели в мясных лавках на жаре, покрытые какой-то пленкой, как вяленые, и практически не портились.
— Униформа соответствовала климату?
— В Афганистан мы прилетели в пилотках, голубой берет был элементом парадной формы. Пилотки нам заменили на панамы, но не сразу, а ближе к весне, бушлаты оставили — зимой бывало до 15 градусов мороза, выдали кирзовые ботинки, причем офицерам ботинки выдавали более удобные.
Сигареты нам выдавали «Охотничьи» — самые дешевые, а купленные за свой счет у местных настоящие американские желтые «Кент» мог запросто отобрать при обыске комбат.
— С водой проблемы были?
— Вся вода была привозная. Водопровод был, но воду из него можно было пить только прокипяченной с верблюжьей колючкой, придававшей кисленький привкус.
Кормили поначалу сухими пайками, потом развернули дровяные полевые кухни, хотя дрова в Афганистане были на вес золота и привозились из Союза, а там росла только верблюжья колючка, дрова продавались на вес. На кухнях, как положено, готовили первое, второе, третье. Ложку, котелок и фляжку мы всегда таскали с собой
— Потери были высокими?
— В «Полтиннике» было много потерь. 23 февраля 1980-го в Кабуле вспыхнул мятеж, нас подняли по тревоге на его подавление, а местные, одетые «по гражданке», бегали по городу с автоматами ППШ и нашими трехлинейными винтовками. Когда мы зашли в здание Министерства внутренних дел, отбитое нашими спецназовцами, то увидели горы такого оружия. Это был мой первый бой, стрельба велась целый день, стреляли конкретно, перестрелка велась одновременно в нескольких районах города, а потом все как-то быстро стихло. Мы тогда стреляли мало, большую часть работы за нас сделал спецназ. Тогда потеряли нескольких человек: могу вспомнить погибшего водителя, возившего на «уазике» командира полка и еще нескольких ребят. Тела погибших на пути на Родину сопровождали офицеры.
В полку за время моей службы погибло человек 17. Это были минимальные потери по дивизии; когда я уезжал, потери в «Полтиннике» были уже человек 80 убитыми. 350-й, как я уже говорил, был разбросан побатальонно, командовал полком Георгий Иванович Шпак, в 1996 году ставший командующим ВДВ.
Если говорить о потерях в технике, то автомашин мы потеряли много, потерь БМД не помню.
— Какие задачи чаще всего выполняло ваше подразделение?
— Наши водители часто выходили вместе с колоннами на подвоз снабжения, им досталось сильно — многие погибли. Примерно с мая наши колонны снабжения стали ходить регулярно, на них начались постоянные нападения.
Мы нередко выходили в рейды на удалении более ста километров от Кабула. Местность перед проходом колонн мы не зачищали — этим занималась разведрота. Колонна шла целенаправленно, перед выходом нам выдавали бронежилеты, но они были очень тяжелыми, и их не носили, к тому же пуля, выпущенная из английского карабина, пробивала такой бронежилет с расстояния в два километра. Ближе к лету появилась более легкая «броня» с титановыми пластинами, но все равно, когда берешь с собой боекомплект — 4 рожка плюс цинк патронов в рюкзаке, 4 гранаты Ф-1, флягу воды, сухпаек на 4 дня, то бронежилет на себе было уже не унести. Магазины, гранаты и фляга вешались на ремень, разгрузок поначалу не было.
Еще с собой обязательно должен был быть индивидуальный пакет со шприцем промедола, которого, кстати, часто там не оказывалось — их вытаскивали еще в Союзе. Из-за этого у нас погиб парень: мы попали в засаду, его сразу отсекли от остальных огнем и ранили чуть ниже почки — пуля прошла между пластин бронежилета. Ему надо было срочно вколоть обезболивающее. Мы открыли индивидуальный пакет у одного бывшего рядом бойца — промедола нет, у второго — то же самое, промедол так и не нашли ни у кого, раненый умер от болевого шока. Фамилию погибшего уже не вспомню, помню лишь, что перед армией он окончил физкультурный институт.
Когда стояли в Кабуле, вечерами выходили на патрулирование городских улиц. В мае меня поставили заместителем командира взвода, присвоив звание сержанта. Выход на боевые стабильно был как минимум раз в месяц. Шоферы, как я уже говорил, из боевых заданий не вылезали, у одного из них, парня моего призыва по фамилии Сидоренко, было 23 боевых выхода, ему повезло: его ни разу за все время не ранили.
Когда выходили далеко в горы, то брали с собой 129-ю радиостанцию, весившую 30 килограммов, со сборной антенной, носимой одним из радистов. Радистам с такими радиостанциями, кроме нее тащившими на себе все упомянутое выше добро, было не позавидовать. Некоторые погибали оттого, что от постоянной жары и переутомления наступала какая-то апатия ко всему, и, когда неожиданно начиналась стрельба и надо было искать укрытие, человеку было на все плевать и он оставался на открытом месте. Я сам неоднократно бывал в таком состоянии.
В засады и окружения мы, к счастью, за время моей службы не попадали. Перестрелки бывали частыми, но они были не такими, как показывают по телевизору. Доводилось и ловить врага в прицел, но об этом мне не хочется рассказывать.
— Несчастные случаи бывали?
— Мы только получили новые автоматические гранатометы АГС-17, и во время чистки одного из них солдат случайно нажал на спуск, не заметив, что в стволе гранаты, произошел случайный выстрел. Чистили на первом этаже помещения, так граната пробила деревянный потолок и влетела к нам на второй этаж, но, правда, не взорвалась. А однажды один из прапорщиков, разряжая пистолет, случайно выстрелил в живот офицеру.
Была и нелепая перестрелка между «Полтинником» и нашим полком. Хорошо, что мы были в помещении, обнесенном полутораметровым каменным забором. Мы как раз только расстелили вещи на каменном полу, готовясь к отдыху. Ребята из 350-го, приняв нас за «духов», стали стрелять, мы открыли огонь в ответ. Перестрелка продолжалась около часа, пока не связались по радио, разобравшись, что к чему. Одного нашего солдата по касательной ранило в шею залетевшей через забор пулей, потом он получил за это ранение орден Красной Звезды, мы долго тогда смеялись.
— В плен душманов захватывали?
— Да. У меня даже были фотографии пленных, но они остались у родственников. Наемники ни разу не попадались, в основном были местные с чалмами на головах. Возраст душманов, которых я видел, определить было сложно — все они были худощавые и с бородой, человеку могло быть лет 30, а выглядел он на 50.
Трофеи мы брать с собой не старались — нас обыскивали по два-три раза в неделю, хотя бывало, хотелось взять себе на память какой-нибудь нож.
— Ансамбли самодеятельности или артисты не посещали ваше расположение?
— К нам приезжал Иосиф Кобзон. Он давал концерт в нашем небольшом актовом зале.
— Отдыхать приходилось часто?
— Отдыха почти не было — или стоишь в охранении на постах в крепости, или наряды на кухне и тому подобное. Каждый вечер нам показывали фильмы, аппаратура была, концерт артиста из Союза я помню только один.
Только в марте нам разрешили писать письма домой. Мать за это время даже сделала запрос в Витебск, ведь обо мне несколько месяцев не было ни слуху ни духу, никто из наших родственников не знал о том, где мы. На запрос мамы ответили, что я на учениях.
— Боевые награды многие получили?
— Награжденных было немного, в основном офицеры и прапорщики. Двоих солдат моего призыва представили к званию Героя Советского Союза, правда посмертно, их фамилии были Мироненко[3] и Чепик[4], их окружили «духи», один подорвал себя гранатой, а другой взорвал МОН-100. Солдатам, которые запаивали в Кабуле цинковые гробы с телами погибших, давали орден Красной Звезды.
В то время мы знали, что «духи» издеваются над пленными, слышали о случаях, когда с живых людей, словно с кроликов, сдирали кожу.
— Как вы покидали Афганистан?
— Я переслужил недели три. Неожиданно в конце ноября 1980-го командир полка приказал дембелям построиться. Мы получили 20 минут на сборы и, погрузившись в «Уралы», отправились на Кабульский аэродром. Со всего полка нас набрался полный Ту-154 — человек 130 вместе с отпускниками. Парадной формы у меня не было, была припасена лишь гражданская одежда. Перед посадкой в самолет специальная группа во главе с полковником КГБ устроила нам проверку, солдат и сержантов почти не проверяли, а вот вещи прапорщиков и офицеров смотрели досконально. Полковник, увидев лишнюю пару джинсов в багаже, рвал их и бросал перед собой. По нашим вещам он лишь пробежал взглядом: зубная паста, японский зонтик, недорогой парфюм — ничего серьезного мы не везли, некоторые, правда, хотели электронику все же прихватить. Из солдат только один смог провезти магнитофон, сунув его летчику. Я привез купленные за чеки в Военторге кроссовки, прихватил и пачку фотографий — рисовать альбомы было некогда. Плюс при увольнении на базе дивизии в Союзе я получил 150 рублей наличными за год службы в Афгане.
Взлетевший из Кабула Ту-154 садился на дозаправки в Ташкенте и Шереметьево, а вскоре приземлился на военном аэродроме под Витебском, где нам еще предстояло пройти недельный карантин. Домой нас отправили вновь неожиданно, в начале декабря. Погода тогда испортилась — пошел снег с дождем, и на дороге быстро образовалась ледяная корка, одна из машин, за рулем которой сидел молодой неопытный солдатик, по дороге на вокзал в Витебске перевернулась, насмерть задавив бортом двоих дембелей. После этого все ехали со скоростью не выше 30 км/ч. На витебском вокзале нас радостно встретили таксисты с водкой по 10 рублей, я сел в поезд «Рига — Воронеж», доехал до Брянска. Там еле успел на последнюю электричку до Сухиничей, а многие из ребят застряли в Брянске на несколько дней в ожидании своего поезда.
Поначалу Афганистан снился мне ночами, мама потом рассказывала, что я разговаривал во сне. Я взял с собой небольшой стабилизатор от парашюта, на котором были написаны адреса моих сослуживцев, но сейчас не могу его никак отыскать.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.