Глава 39 Жажда мести
Глава 39
Жажда мести
«Моей собаке нужна операция»… «у меня сломалась машина»… «мой босс – скотина, а моя жена – еще хуже»… «от этих пробок хочется просто на стену лезть»… «жизнь не удалась»… и так далее, и тому подобное…
Да, на собраниях анонимных алкоголиков в Саутхэмптоне, Лонг-Айленд, царило ужасное занудство. Я был дома уже неделю и в рамках реабилитации решил замахнуться на программу «девяносто на девяносто», то есть поставил перед собой цель посетить девяносто собраний за девяносто дней. И учитывая, что напряженная до предела Герцогиня следила за мной, как ястреб, у меня не было иного выбора, кроме как продержаться.
Я быстро понял, что это будут очень долгие девяносто дней.
На первой же встрече кто-то спросил, не хочу ли я выступить, и я радостно ответил:
– Выступить перед группой? Конечно, почему нет!
Что может быть лучше?
Проблемы начались сразу же. Мне предложили место за прямоугольным столом в передней части комнаты. Председатель, красивый мужчина лет пятидесяти, сел рядом со мной и сделал несколько кратких объявлений. Затем жестом пригласил меня начать.
Я кивнул и сказал громко и честно:
– Привет, меня зовут Джордан, я алкоголик и наркоман.
Приблизительно три десятка бывших пьяниц уныло ответили в унисон:
– Привет, Джордан, добро пожаловать.
Я улыбнулся, кивнул и уверенно продолжил:
– Я не принимаю ничего уже тридцать семь дней, и я…
Меня моментально прервали.
– Простите, – сказал седой алкаш с паучьей сетью сосудов на сизом носу, – чтобы выступать на этом собрании, нужно провести в трезвости минимум девяносто дней.
Вот старый ублюдок! Эго слова меня просто огорошили. Чувство было такое, словно я вошел в школьный автобус и вдруг заметил, что я голый. Молча сидя на ужасно неудобном деревянном стуле, я глядел на старого пьяницу и ожидал, когда же кто-нибудь снимет меня с крючка.
– Нет-нет. Давайте не будем слишком строгими, – сказал наконец председатель. – Раз уж Джордан здесь, почему бы нам не позволить ему высказаться? Послушать новичка – это всегда глоток свежего воздуха.
Послышалось недовольное бормотание, некоторые презрительно пожимали плечами и качали головами. Вид у них был неприветливый. И даже злобный. Председатель положил руку мне на плечо и заглянул в глаза, показав улыбкой, что все в порядке и можно продолжать.
Я нервно кивнул.
– Так вот, – сказал я недовольным бывшим пьяницам, – я не принимаю ничего уже тридцать семь дней и…
Тут меня снова перебили, но на этот раз – бурными аплодисментами. О-о-о, прекрасно!Волк уже сорвал овацию, а он еще даже не разогрелся! Подождите, сейчас я расскажу вам свою историю, и у вас вообще крышу сорвет!
Постепенно аплодисменты стихли, и я со вновь обретенной уверенностью приступил к делу:
– Всем спасибо. Я очень ценю ваше одобрение. Моим обычным наркотиком был кваалюд, но кокаина я тоже употреблял много. На самом деле…
Меня перебили опять.
– Простите, – сказал зануда с паучьим носом, – это собрание анонимных алкоголиков, а не каких-то наркоманов. Здесь нечего говорить о наркотиках, только об алкоголе.
Все дружно закивали в знак согласия. Вот черт!Что за каменный век? Сейчас же девяностые, как можно быть алкоголиком, но презирать наркотики? Бред какой-то.
Я уже собирался спрыгнуть со стула и отвалить, как вдруг раздался мощный женский голос:
– Да как ты смеешь, Билл! Как ты смеешь затыкать этого мальчика? Он ведь тоже борется за жизнь! Ты отвратителен! Мы все здесь больны, не только он и ты. Так что просто заткнись и занимайся своими делами, а мальчик пусть говорит!
Мальчик? Меня только что назвали мальчиком? Да мне уже почти тридцать пять, черт подери! Я поискал глазами говорившую; это была очень пожилая дама в старомодных круглых очках. Она подмигнула мне. Ну что ж, я подмигнул в ответ.
Сварливый пьяница проскрипел:
– Правила есть правила, старая ведьма!
Я покачал головой. Почему за мной, куда я ни пойду, всегда следует по пятам какой-то бред? Я же не сделал ничего плохого, правда? Я просто хочу вылечиться. Но, получается, опять влез в какой-то скандал.
– Ладно, – сказал я председателю. – Что мне делать дальше?
В конце концов они дали мне высказаться, но со встречи я ушел, мечтая свернуть старому ублюдку шею. А когда пошел на собрание анонимных наркоманов, вышло еще хуже – в комнате было, кроме меня, еще только четверо, причем трое из них явно были под кайфом, а четвертый пока продержался без наркоты еще меньше, чем я.
Я хотел рассказать об этом Герцогине, объяснить ей, что «Анонимные алкоголики» для меня не подходят, но это бы ее страшно напугало.
Наши отношения крепли с каждым днем. Мы больше не ссорились, не ругались, никаких побоев, пощечин и стаканов холодной воды по утрам – ничего. Мы жили нормальной жизнью нормальной семьи – с Чэндлер и Картером и прислугой в количестве двадцати двух человек. На лето мы собрались уехать из Саутхэмптона. Решили, что лучше мне держаться подальше от всего этого дурдома – по крайней мере, пока я не буду уверен, что точно не сорвусь. Герцогиня предупредила всех моих старых друзей: им в нашем доме будут рады, только если они явятся совершенно трезвыми. Алан-Химик получил еще и персональное предупреждение от Бо, и я никогда больше его не видел.
А что же мое ремесло? Честно говоря, без кваалюда и кокаина у меня уже не хватало на него куража – по крайней мере пока. Зато на трезвую голову оказалось легче разобраться с проблемами вроде Стива Мэддена. Мои адвокаты обратились в суд, когда я еще был в реабилитационном центре, и наше со Стивом тайное соглашение было предано огласке. Но меня за эту махинацию не арестовали, и полагаю, и не собирались. В конце концов, наша договоренность формально не была незаконной. А вот тот факт, что она не была опубликована, как раз являлся серьезным нарушением, но за это в большей степени нес ответственность Стив, а не я.
Агент Коулмэн, похоже, растворился в воздухе, и я уже надеялся, что больше никогда о нем не услышу. Так что для того чтобы выйти из дела, оставалось лишь окончательно рассчитаться с Сапожником. Теперь мне было на все это плевать. Даже в самом чудовищном эмоциональном состоянии – перед самым началом реабилитации – меня бесили не деньги сами по себе, а то, что Сапожник пытался кинуть меня на мои акции и оставить их себе. А теперь это было невозможно. В рамках судебного решения он обязан был продать мои акции, чтобы расплатиться со мной, на том и делу конец. Я предоставил все это адвокатам и больше не вникал в дело.
Однажды – я был дома уже больше недели – я вернулся вечером с собрания анонимных алкоголиков и обнаружил Герцогиню в кинозале, том самом, где шесть недель назад я потерял двадцать граммов кокса (который, как призналась мне потом Герцогиня, она собственноручно спустила в унитаз).
Широко улыбаясь, я подошел к ней и начал:
– Привет, милая! Что…
Герцогиня подняла глаза, и я застыл в ужасе. Слезы струились по ее лицу, даже из носа текло.
– Боже мой, милая! – воскликнул я с замиранием сердцем и обнял ее со всей нежностью. – Что такое? Что случилось?
Дрожа всем телом в моих руках, она указала на экран телевизора и проговорила сквозь слезы:
– Скотт Шнейдерман убил человека. Он пытался ограбить своего отца, чтобы купить кокс, и застрелил полицейского. – Она разразилась рыданиями.
Я почувствовал, как по моим щекам тоже потекли слезы.
– О боже, Надин, он ведь был здесь всего месяц назад. Я… я не… – Я попытался найти какие-то подходящие случаю слова, но быстро понял, что никаких слов тут найти нельзя.
Поэтому я промолчал.
Через неделю, в 7:30 вечера пятницы, началось очередное собрание анонимных алкоголиков, на этот раз в польской католической церкви на Мэпл-стрит. Приближался День поминовения, я внутренне готовился к обычному часу пытки. И тут, к моему изумлению, очередной председатель собрания заявил, что в свое дежурство он не потерпит никаких жалоб и нытья:
– Цель «Анонимных алкоголиков» в том, чтобы дать людям веру и надежду, а не изливать жалобы на слишком длинную очередь в супермаркете! – он махнул рукой в сторону овальных часов на стене. – Все, что будет интересно услышать другим, вы успеете сказать за две с половиной минуты. Так что давайте коротко и по делу.
Я сидел в заднем ряду, по соседству с пожилой дамой, которая довольно хорошо сохранилась для алкоголички. У нее были рыжие волосы и румяные щеки. Я наклонился к ней и прошептал:
– Кто это?
– Джордж. Он тут вроде неофициального лидера.
– Вот как? – удивился я. – У этой группы есть лидер?
– Нет, что вы, – прошептала она, удивленно поглядывая на меня. – Он лидер не только этой группы, а вообще всех групп в Хэмптонс. – Дама заговорщицки огляделась, будто собиралась поделиться со мной сверхсекретной информацией, а потом вполголоса добавила:
– Он хозяин реабилитационной клиники «Сифилд». Вы что, ни разу не видели его по телевизору?
Я отрицательно покачал головой:
– Я не особенно часто смотрю телевизор, хотя его лицо и правда кажется мне смутно знакомым. Он… Господи Боже мой!– Я просто потерял дар речи. Это же был Фред Флинстоун – первобытный человек с огромной головой, который появился на экране телевизора в три часа утра и заставил меня швырнуть бронзового ковбоя прямо ему в лицо!
После окончания встречи я дождался, пока толпа разойдется, а потом подошел к Джорджу и сказал:
– Здрасте, меня зовут Джордан. Я просто хотел вам сказать, что мне очень понравилась сегодняшняя встреча. Просто отлично все прошло.
Он протянул мне ладонь размером с бейсбольную рукавицу. Я покорно пожал ее, надеясь, что он не выдернет мне руку из плеча.
– Спасибо. Вы новенький?
Я кивнул.
– Да, сорок три дня не принимаю.
– Мои поздравления. Срок немалый. Вы должны собою гордиться. – Он остановился, наклонил голову и хорошенько в меня всмотрелся. – Знаете, у вас знакомое лицо. Как, вы сказали, вас зовут?
Начинается! Чертовы журналюги – никуда от них не деться! Фред Флинстоун наверняка видел мою фотографию в газете и теперь будет меня осуждать. Самое время поменять тему.
– Меня зовут Джордан, и я хочу рассказать вам одну смешную историю, Джордж: я как-то сидел у себя дома в Олд-Бруквилле, было три часа утра… – И я подробно рассказал ему про телевизор и бронзовую статуэтку, но он только улыбнулся.
– Вы тоже?! Как и тысячи других!! Компания «Сони» должна бы платить мне по доллару за каждый телевизор, разбитый алкоголиком или наркоманом, увидевшим мою рекламу. – Он еще раз усмехнулся, а затем недоверчиво спросил:
– Вы из Олд-Бруквилла? Чертовски неплохой район. С родителями живете?
– Нет, – улыбнулся я. – У меня самого двое детей. Знаете, та реклама была уж очень…
Он снова прервал меня.
– А сюда на День поминовения приехали?
Боже! Он, кажется, перехватывает инициативу!
– Нет, я здесь живу. Так вот, ваша реклама…
– Живете, вот как? И где же? – опять перебил Фред. В голосе его звучало удивление.
Я безнадежно вздохнул.
– На Мидоу-Лейн.
Он прищурился.
– Вы живете на Мидоу-Лейн? В самом деле?
Я медленно кивнул.
Фред Флинстоун ухмыльнулся. Видимо, картина прояснялась.
– Как, вы сказали, ваша фамилия?
– Я не говорил. Белфорт. Слышали о таком?
– Да, – ответил он, ухмыльнувшись, – слышал. Пару сотен миллионов раз. Вы тот парнишка, который основал… э-э-э… как ее там… «Стрэтман»? Или что-то вроде того…
– «Стрэттон-Окмонт», – сказал я бесцветным голосом.
– Да! Точно. «Стрэттон-Окмонт»! Святый Боже! Вы выглядите лет на восемнадцать! Как такой пацан мог создавать вокруг себя столько шума?
Я пожал плечами.
– Наркота и не такое может, разве нет?
Он кивнул.
– Ну, в общем, вы, засранцы, нагрели меня однажды штук на сто на каких-то долбаных акциях. Я сейчас даже название их вспомнить не смогу.
Вот беда!Сейчас Джордж как прихлопнет меня одной своей огромной лапищей-рукавицей! Я уже собрался предложить ему вернуть деньги – вот только сбегаю домой и достану их из сейфа.
– Я уже давно не занимаюсь делами «Стрэттон», но буду чрезвычайно счастлив…
Он меня снова перебил.
– Слушайте, правда, очень приятно с вами побеседовать, но мне нужно срочно ехать домой. Жду важного звонка…
– О, простите. Не хотел вас задерживать. Я приду на следующей неделе; может, тогда поговорим.
– А вы что – тоже куда-нибудь спешите?
– Не особенно… А что?
Он улыбнулся.
– Собирался пригласить вас выпить кофе. Мой дом всего через квартал от вашего.
Я вскинул брови.
– Вы не сердитесь на меня за свои сто штук?
– Что такое сто тысяч баксов для таких двух старых пьянчуг, как мы с вами, не так ли? К тому же мне как раз был нужен был налоговый вычет… – Он улыбнулся, положил руку мне на плечо, и мы направились к двери. – Я ожидал, что вы скоро появитесь. О вас рассказывают совершенно дикие истории. Хорошо, что вы добрались сюда, пока не стало слишком поздно.
Я кивнул в знак согласия, и Джордж добавил:
– Но я вас приглашаю к себе домой только с одним условием.
– С каким же?
– Хочу узнать, правда ли вы потопили свою яхту ради страховки, – и он выжидательно уставился на меня.
– Идемте, расскажу по пути! – улыбнулся я.
Вот так вечером в пятницу я ушел с собрания анонимных алкоголиков вместе с человеком, который окажет мне такую поддержку, – с Джорджем Би.
Джордж жил на Саут-Мейн-стрит, одной из лучших улиц Саутхэмптона. С точки зрения цен на недвижимость она была чуть демократичнее, чем моя Мидоу-Лейн, но все равно самый дешевый дом на Саут-Мейн обошелся бы в три миллиона долларов. Мы уселись друг напротив друга за очень дорогой стол из выбеленного дуба посреди кухни, оформленной во французском сельском стиле.
Я как раз объяснял Джорджу, что планирую убить Денниса Мэйнарда, как только закончу программу «девяносто на девяносто». Я решил, что Джордж самый подходящий человек для подобного признания, после того как он коротко рассказал мне про судебного пристава, который принес ему какую-то повестку. Когда Джордж отказался открыть дверь, пристав выудил молоток и принялся прибивать повестку гвоздями к входной двери из полированного вручную красного дерева. Джордж подошел к двери, дождался, когда пристав занесет руку с молотком, быстро распахнул дверь, дал приставу в глаз и снова захлопнул дверь. Все было проделано так стремительно, что пристав даже не успел увидеть, кто его ударил, и Джорджу так и не предъявили никаких обвинений.
– …И мне просто отвратительно, – говорил я, – что этот ублюдок называет себя профессионалом. Ладно еще, что он посоветовал моей жене не навещать меня, пока я буквально гнил в психушке, – хотя за одно это уже следовало бы переломать ему ноги. Но приглашать ее в кино, чтобы попытаться потом затащить в постель… это уже наверняка достойно смертной казни! – я в ярости тряхнул головой и глубоко вздохнул, радуясь, что наконец могу с кем-то поделиться.
Джордж в целом был согласен с приговором. Да, негодяй заслуживает смерти. Поэтому следующие несколько минут мы посвятили тому, чтобы выбрать наилучший способ казни. Сначала обсудили мою идею отрезать ему яйца при помощи гидравлического болтореза. Но Джордж сказал, что, по его мнению, это будет недостаточно болезненно, потому что засранец потеряет сознание от шока еще раньше, чем его яйца упадут на пол, и к тому же истечет кровью за какие-нибудь секунды. Поэтому мы перешли к различным способам сожжения заживо – Джорджу нравилось, что это очень болезненно, но тут возникала проблема побочного ущерба, потому что в процессе казни может сгореть весь дом целиком. Потом мы обсудили удушение угарным газом, но решили, что это уж очень легкая смерть, а затем слегка поспорили о плюсах и минусах различных ядов, однако это нам показалось слишком старомодным. Может быть, инсценировка ограбления, обернувшегося убийством? Дать какому-нибудь торчку пять баксов, чтобы тот подстерег мерзавца и всадил ему в брюхо ржавый нож? Джордж объяснил, что если рана окажется прямо над печенью, то Мейнард будет умирать медленно и крайне болезненно.
В этот волнующий момент я услышал, как в прихожей распахнулась дверь и женский голос крикнул:
– Джордж, а чей это «мерседес»?
Голос был добрый и нежный, но с беспощадным бруклинским акцентом (« Джо-о-о-ш, чей этт миси?дэ-э-с?»), а мгновение спустя в кухню вошла одна из самых очаровательных женщин, каких я только видел. Совсем крошечная, ростом футов пять, весом фунтов сто. У нее были рыжевато-светлые волосы, медово-карие глаза, точеное маленькое лицо и идеальная ирландская кожа, испещренная веснушками. На вид около пятидесяти, но сохранилась она отменно.
Джордж сказал:
– Аннет, рекомендую, это Джордан. Джордан, познакомься, это Аннет.
Я собирался пожать ей руку, но Аннет вместо этого тепло меня обняла и поцеловала в щеку. От нее пахло чистотой, свежестью и каким-то очень дорогим парфюмом, который я не смог определить. Затем Аннет с улыбкой отстранилась, держа меня за плечи и внимательно разглядывая.
– Ну, одно я могу сказать – ты не из тех бродяг, что Джордж притаскивает домой обычно, – сказала она наконец.
Тут мы все немного посмеялись, а потом Аннет извинилась и принялась за свои обычные хлопоты, а именно – стала делать жизнь Джорджа как можно более комфортной. На столе моментально появился свежий кофе, а также торт, пирожные, пончики и тарелка фруктов. Потом она предложила накормить меня ужином, потому что ей показалось, что я слишком худой, на что я сказал, что ей бы посмотреть на меня сорок три дня назад!
Потягивая кофе, мы продолжали обсуждать способы мести. Аннет тут же включилась в обсуждение.
– Сдается мне, он настоящий засранец ( заса-а-анис). По-моему, у тебя есть полное право отрезать ему cojones. Правда же, Гвибби?
Гвибби?Что за странное домашнее прозвище у Джорджа! Мне оно в принципе понравилось, но ему как-то совсем не подходило. Лучше бы «Гризли», подумал я… Или «Голиаф», или «Зевс»…
Гвибби кивнул и сказал:
– Я думаю, он заслуживает медленной и мучительной смерти, поэтому хочу еще поразмышлять об этом сегодня вечером. Можем завершить работу над нашим планом завтра.
Я тоже кивнул.
– Конечно! Он должен гореть в аду.
– А что ты завтра скажешь Джордану, Гвиб? – поинтересовалась Аннет.
Гвиб уклончиво ответил:
– Я же сказал, хочу еще поразмыслить об этом ночью, а спланируем все потом!
Я с улыбкой покачал головой.
– Это уж слишком! Так и знал, что вы надо мной издеваетесь.
Аннет воскликнула:
– Яне издевалась! Я правда думаю, что он заслуживает, чтобы ему отрубили cojones! – в ее голосе звучало негодование. – Джордж постоянно занимается такими случаями, и я еще ни разу не слышала, чтобы жене не давали помочь мужу лечь в клинику. Верно, Гвиб?
Тот пожал могучими плечами.
– Не люблю выносить суждение о методах коллег, но в этом случае, кажется, ему не хватило теплоты. Я уже сотни раз убеждал людей лечиться и знаю, что самое важное – это чтобы человек понимал, что его любят. И что его обязательно поддержат, если он сделает правильный выбор и решит завязать. Я бы никогда не стал рекомендовать жене не видеться с мужем. Никогда.
Он снова пожал огромными плечами:
– Но все хорошо, что хорошо кончается, правда? Ты жив и здоров, и это уже чудо. Хотя я не уверен, что ты до конца очистился.
– В каком смысле? Конечно, очистился! Через несколько часов будет сорок четыре дня, как я ни к чему даже не прикасался. Клянусь.
– Ну-у-у, – протянул Джордж, – ты сорок три дня не пил и не принимал наркотики, но это не значит, что ты по-настоящему очистился. Это разные вещи, правда, Аннет?
Аннет кивнула.
– А ты расскажи ему про Кентона Родса, Джордж!
– Об этом владельце сети универмагов? – удивился я. – А что с ним?
Джордж заговорил:
– На самом деле речь о его идиоте-сыне, наследнике империи. У него дом в Саутхэмптоне, недалеко от твоего.
Аннет перебила:
– Тут вот какая история: у меня раньше был магазин в двух шагах отсюда, на Уиндмилл-Лейн. Назывался «Бутик Стэнли Блэкер». И мы, значит, торговали потрясающими шмотками и отличной обувью от Тони Лама, знаешь, такая…
Джордж, по-видимому, не терпел пустой болтовни даже от собственной жены, поэтому тут же ее оборвал.
– Господь всемогущий, Аннет, какое, черт возьми, это имеет отношение к делу? Никого не волнует, что вы там продавали в твоем проклятом магазине. Это же было девятнадцать лет назад!
Он посмотрел на меня и выразительно закатил глаза. Потом глубоко вздохнул (раздувшись при этом до размера промышленного холодильника) и медленно выдохнул.
– Короче, у Аннет был магазин на Уиндмилл-Лейн, и она каждый день ставила перед ним свой маленький «мерседес». Как-то раз сидит она в магазине, ждет покупателей и вдруг видит через окно, что какой-то другой «мерс» паркуется рядом и вдруг бьет ее машину в зад. Через несколько секунд из этого «мерса» вылезают водитель и какая-то баба и, даже не оставив записки, спокойно уходят.
Аннет посмотрела на меня и, округлив глаза, прошептала:
– Кентон Родс помял мне бампер!
Джордж бросил на нее грозный взгляд и поспешно сказал:
– Да, это был Кентон Родс. В общем, Аннет выходит из магазина и видит, что он не только поцарапал ей машину, но еще и припарковался в неположенном месте, прямо напротив пожарного гидранта. Ну, она вызвала копов, и они ему выписали штраф. Где-то через час он возвращается – видимо, был в ресторане, потому что в стельку пьяный, – подходит к своей тачке, видит квитанцию за «дворником», с наглой улыбкой рвет ее в клочья и бросает эти бумажки на землю.
Аннет не смогла удержаться и вставила:
– Ага, и лицо у этого засранца ( заса-а-а-нса) было такое самодовольное, что я не удержалась, выскочила на улицу и говорю: «Послушай-ка, приятель, ты мало того что ударил мою машину и помял мне бампер – ты еще и паркуешься неправильно, и штраф порвал, а теперь еще и мусора тут набросал».
Джордж перебил ее:
– Ну да, а я как раз иду к ней в магазин и еще издалека вижу, что она тычет пальцем в какого-то самодовольного ублюдка и чего-то орет ему, а потом слышу – он назвал ее сукой! Ну или как-то в этом роде. Тут я такой подхожу и говорю ей: «Ну-ка давай иди в свой чертов магазин, Аннет, быстренько!» Аннет заходит внутрь, понимая, что будет дальше. А этот Кентон Родс окатывает меня какой-то грязной руганью, потом залезает в свою тачку, захлопывает дверь, нажимает кнопку, и толстое тонированное стекло со стороны водителя начинает подниматься. А сам тем временем нацепил огромные темные очки от «Порше», знаешь, такие здоровые, в которых человек похож на навозную муху, улыбается нагло и показывает мне средний палец.
Я рассмеялся и покачал головой.
– И что ты сделал?
Джордж виновато покрутил своей бычьей шеей.
– Ну что я сделал? Размахнулся изо всех сил и как грохну кулаком прямо в стекло. Ну, оно разбилось на тысячи кусков, а кулак по инерции въехал Родсу прямо в левый висок, тот сразу вырубился, упал головой на колени своей бабе, а эти очки уродские у него на морде этак наперекосяк висят.
– И тебя арестовали? – я так хохотал, что едва мог говорить.
Джордж покачал головой.
– Ты слушай дальше. Девка эта орет во весь голос: «О боже! О боже! Вы его убили! Убийца! Маньяк!» Потом вылетает из машины и бежит за полицией. Через пару минут этот Кентон Родс приходит в себя, а тут как раз возвращается его подруга и тащит за собой копа. Смотрю, а это мой хороший приятель, Пит Орландо такой. Вот, значит, она подбегает к водительской двери, помогает Родсу выйти из машины и отряхивает с него битое стекло, а потом они начинают орать в два голоса, требуя, чтобы Пит меня арестовал.
Тут Аннет не выдержала, вылетает из магазина и тоже орет: «Он разорвал штрафную квитанцию, Пит, и бросил ее на тротуар! Этот козел устроил помойку перед моим магазином, и посмотри – он же пожарный гидрант заблокировал!» Пит обходит вокруг машины, сурово качает головой и говорит Кентону Родсу: «Вы припарковались в запрещенном месте, переставьте машину сейчас же, или я вызову эвакуатор». Родс что-то себе под нос злобно бурчит, но садится в машину, захлопывает дверь и трогается с места. И только он проезжает несколько футов, как Пит поднимает руку и кричит: «Стоп! Выйдите из машины, сэр!» Тот такой останавливается, выходит: «Что еще?», а Пит ему: «Я чувствую запах алкоголя; вы пили, сэр?» Родс как заорет: «Да ты знаешь, кто я такой, черт подери?!» – ну и тут Пит Орландо моментально надел на него браслеты за вождение в нетрезвом виде!
Мы все трое ржали минуты три, не меньше. Впервые лет за десять я от души смеялся на трезвую голову. На самом деле, я даже вспомнить не мог, когда в последний раз так смеялся. Рассказали они мне эту историю, конечно, неспроста – хотели показать, что это Джордж сейчас такой трезвый и респектабельный, а когда-то он был совсем другим. Пить он, может, и не пьет, но вести себя как хулиган все еще вполне способен.
Наконец Джордж перестал смеяться и сказал:
– Короче, ты парень умный, поэтому, наверное, понял, что имею в виду.
Я кивнул.
– Да. Трезвые люди не замышляют убийств.
– Именно, – сказал Джордж. – Можно думать об этом, говорить об этом, даже шутить. Но вот когда наступает момент действия – тут и возникает вопрос, протрезвел ли ты на самом деле.
Джордж снова глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
– Я не пью уже больше двадцати лет, но до сих пор хожу на собрания каждый день – не только чтобы не сорваться, а потому что для меня слово «трезвость» означает нечто большее, чем просто воздержание от спиртного. Когда я прихожу на собрание и вижу таких новичков, как ты, это напоминает мне, насколько я сам близок к краю обрыва и как мне легко сорваться. Это служит ежедневным напоминанием, что мне нельзя прикасаться к алкоголю. А потом, когда я вижу ветеранов – тех, кто держится по тридцать лет и больше, еще дольше, чем я сам, – я понимаю, какая это замечательная программа и сколько жизней она спасает.
Я кивнул:
– Да конечно же, я не собирался его убивать. Мне просто нужно было это высказать, поделиться с кем-то, – я пожал плечами и покрутил головой. – Наверное, ты тоже сейчас изумляешься, что мог на самом деле такое творить? Сегодня, через двадцать трезвых лет, ты бы, думаю, подставил этому дебилу другую щеку, да?
Джордж посмотрел на меня взглядом, полным чистого недоумения.
– Ты что, издеваешься, не пойму? Да хоть через сто лет – я бы сегодня точно так же врезал ублюдку по башке!
Тут мы опять расхохотались и продолжали смеяться. И мы смеялись все это чудесное лето тысяча девятьсот девяносто седьмого года – первое лето моей трезвой жизни.
Мы с Герцогиней теперь тоже очень много смеялись, и мы оба все больше привязывались к Джорджу и Аннет, а наши старые друзья один за другим отдалялись от нас. К тому времени, как я отпраздновал свой первый год трезвости, мы потеряли связь почти со всеми прежними приятелями. Оба Билла еще появлялись у нас, как и некоторые подруги Надин, но Эллиот Лавинь, Дэнни Поруш, Роб Лоруссо, Тодд Гаррет и его Кэролайн – таким людям в моей новой жизни места уже не было.
Конечно, Вигвам, Бонни, Росс и еще кое-кто из друзей детства навещали нас иногда в семейные праздники и по каким-то особым случаям – но все изменилось безвозвратно. Нас больше не держали вместе наркотики, которые раньше были связующим цементом нашей компании. Волк с Уолл-стрит умер от передозировки в ту ночь на кухне в Бока-Рэйтоне, штат Флорида. А то немногое, что от него еще оставалось, постепенно угасло после того, как я встретил Джорджа, который наставил меня на путь истинный – путь трезвости.
Все это не относится, конечно, к Алану Липски – моему самому старому и дорогому другу, который был со мной задолго до того, как мне пришла в голову дикая идея устроить на Лонг-Айленде филиал Уолл-стрит и внести хаос в жизни целого поколения его обитателей. Осенью того же года Алан пришел ко мне и сказал, что больше не может, что ему надоело терять деньги клиентов и что у него нет никакого желания больше тянуть дальше «Монро Паркер». Вскоре после этого контора закрылась. Через несколько месяцев за ней последовал и «Билтмор», так что эпоха стрэттонцев наконец завершилась.
Примерно в это же время я окончательно разобрался со Стивом Мэдденом. Пришлось удовольствоваться пятью миллионами долларов, хотя акции стоили куда дороже. Однако, согласно судебному решению, Стиву пришлось продать мои акции какому-нибудь паевому фонду, так что ни один из нас не получил полной стоимости. И мне всегда будет казаться, что Стив еще легко отделался, хотя в целом я заработал на нем больше двадцати миллионов долларов – а это далеко не мизерная сумма даже по моим (совершенно возмутительным) стандартам.
Мы с Герцогиней стали вести более тихую и скромную жизнь и постепенно уменьшили поголовье прислуги до более разумного количества – до двенадцати человек. Прежде всего мы распрощались с Марией и Игнасио. Затем ушли оба Рокко, которые мне всегда нравились, но теперь я уже в них не нуждался. Кокаин и кваалюд больше не подпитывали мою паранойю, и теперь я понимал, что это идиотизм – окружать себя круглосуточной охраной в районе, где преступлений не случается вообще. Бо принял отставку спокойно и сказал, что он очень рад, что я остался в живых после всего, через что прошел. И хотя он в этом не признался, я не сомневался, что он чувствует себя виноватым. Хотя едва ли он вообще понимал, насколько далеко зашла моя наркомания. В конце концов, мы с Герцогиней неплохо все скрывали, разве нет? Или, возможно, все отлично знали, что происходит, но, пока курица несет золотые яйца, никому дела нет до того, что она себя убивает?
Конечно же, Гвинн и Джанет остались со мной, и мы ни разу не припомнили им того, что они больше чем кто-либо (если не считать Герцогиню) потакали моим привычкам. Иногда легче просто похоронить прошлое, тем более что Джанет по этой части была экспертом, да и у Гвинн, как у всех южан, это было в крови. Так или иначе, я любил их обеих и знал, что они любили меня. Правда жизни заключается в том, что наркомания – очень хитрая болезнь, и чем глубже ты в ней вязнешь, тем больше у тебя отключается здравый смысл, особенно если ты участник шоу «Богатые и никчемные».
И если уж говорить о потакании, то больше всех в этом преуспела сама Герцогиня Бэй-Риджская. Но, думаю, в конце концов она свою вину искупила, так? Она первая стала сопротивляться моей болезни, она единственная любила меня настолько, что у нее хватило сил поставить мне ультиматум, стукнуть кулаком по столу и сказать: «Хватит!»
Но когда миновала первая годовщина моей трезвости, я начал замечать в ней перемены. Иногда, когда она не знала, что я на нее смотрю, я глядел на ее восхитительное лицо и замечал отсутствующий взгляд, какую-то замкнутость, припорошенную толикой печали. Я часто задавался вопросом, о чем она думает в эти минуты? Сколько невысказанных обид накопилось в ее душе – не только за ту отвратительную сцену на лестнице, но за все вообще – за мои измены, дебоширство, за то, что я засыпал в ресторанах, за все эти дикие перепады настроения, что всегда идут рука об руку с наркозависимостью?
Я спросил Джорджа, что у нее на уме и могу ли я хоть что-нибудь с этим поделать? С оттенком грусти в голосе он ответил, что испытания еще не закончились. Немыслимо, чтобы мы с Надин прошли через такое и просто махнули на прошлое рукой. За все эти годы он никогда не слышал ни о чем подобном; наши с Герцогиней отношения просто побили все рекорды неблагополучия. Джордж сравнил Надин с Везувием – спящий вулкан однажды непременно проснется. Но когда начнется извержение и какой силы оно будет, никто не знает. Может быть, нам сходить к семейному психологу? Но мы не пошли. Вместо этого мы решили не будить лихо и просто жить дальше.
Иногда я заставал Герцогиню в слезах – она сидела в одиночестве среди разбросанной детской одежды и рыдала. Когда я спрашивал, что случилось, она говорила, что не может понять, почему все это произошло с нами. Почему я отвернулся от нее и потерялся в наркотиках? Почему так мучил ее все эти годы? И почему теперь стал таким хорошим мужем? В какой-то степени, говорила она, от этого только хуже, потому что с каждой минутой счастья, которую я готов был дать ей сейчас, она все сильнее горевала, что столько лет прожила совсем иначе. Но потом мы занимались любовью, и все, казалось, налаживалось – до тех пор, пока я снова не заставал ее в слезах.
И по крайней мере, мы все так же находили утешение в детях, в Чэндлер и Картере. Мальчик только что отметил свой третий день рождения. Он был теперь еще очаровательней, чем раньше: копна платиновых волос и шикарные ресницы. Господь хранил его с того самого кошмарного дня в больнице, когда нас уверяли, что он вырастет инвалидом. Естественно, с того самого дня он даже насморка ни разу не подхватил. Отверстие в сердце уже почти затянулось и совсем нас не тревожило.
Ну, а что же Чэндлер? Мое солнышко, мой гениальный младенец, моя девочка, которая умела целовать папу так, что всякое бо-бо тут же проходило? Она по-прежнему оставалась папиной дочкой. В какой-то момент она заработала себе прозвище «спецагент», потому что большую часть дня слушала взрослые разговоры и собирала информацию. Ей только что исполнилось пять лет, но она по-прежнему была умна не по летам. И у малышки была деловая хватка, она виртуозно использовала силу внушения и вертела мной, как хотела, – что, в общем-то, было не так уж трудно.
Иногда я смотрел на нее, пока она спала, и думал, какие воспоминания у нее останутся о хаосе и безумии, пропитавшем первые четыре года ее жизни, эти бесценные годы формирования личности. Мы с Герцогиней всегда старались оградить ее, но дети, как известно, невероятно наблюдательны. На самом деле, какие-то глухие воспоминания у Чэнни остались, и она иногда заговаривала о той сцене на лестнице – и о том, как хорошо, что папа потом улетел в Атлан… Атлантиду, и вот теперь мама и папа снова счастливы вместе. В такие моменты я внутренне обливался слезами, но Чэнни тут же начинала тараторить о чем-нибудь совершенно безобидном, так что эти воспоминания явно не отравляли ей существование. Однажды мне предстоит объясниться с ней, рассказать не только про лестницу, а и про все остальное тоже. Но пока что рано об этом думать – и мне казалось разумным дать ей насладиться блаженным неведением детства, по крайней мере еще хоть какое-то время.
В настоящий момент мы стоим с Чэнни на кухне нашего дома в Олд-Бруквилле и она тянет меня за джинсы и канючит:
– Я хочу в «Блокбастер», я хочу купить «Ох уж эти детки!», ты обещал!
По правде говоря, совершенно не помню, чтобы я обещал что-то подобное, но это заставляет меня уважать дочь еще больше. В конце концов, ей пять лет, а она пытается заключить со мной сделку, причем действует агрессивно и успешно. На часах половина восьмого вечера.
– Ладно, – говорю я, – тогда поехали прямо сейчас, солнышко, пока мама не вернулась!
Я протягиваю ей руки, и она прыгает на меня, обвив мою шею своими тоненькими ручонками, и очаровательно смеется.
– Давай, пап! Скорее!
Я улыбаюсь совершенству моей дочки и глубоко вдыхаю ее восхитительный запах. Чэндлер прекрасна и внешне, и внутренне, и я не сомневаюсь, что она вырастет сильной и в один прекрасный день оставит в этом мире свой след. Что-то в ней обещает яркую судьбу, есть какая-то искра в ее глазах. Я заметил это в тот день, когда она родилась.
Мы решили взять мой маленький «мерседес»-кабриолет – Чэндлер любила его больше всего – и не поднимать крышу, чтобы насладиться чудным летним вечером. Оставалось всего несколько дней до Дня труда, и погода стояла великолепная. Было ясно и безветренно, и в воздухе носилось легкое предчувствие приближающейся осени. В отличие от того рокового дня шестнадцать месяцев назад, я аккуратно застегнул ремень безопасности своей драгоценной дочки и выехал из гаража, ни во что не врезавшись. Миновав каменные столбы на границе нашего участка, я заметил прямо рядом с воротами припаркованный автомобиль – серый четырехдверный седан, «олдсмобил» или что-то в этом роде. Когда я огибал его, из водительского окна высунулся человек средних лет, с узким черепом и короткими седыми волосами, разделенными на пробор, и спросил:
– Простите, это не Крайдер-Лейн?
Я нажал на тормоз. Крайдер-Лейн? О чем он? В Олд-Бруквилле нет никакой Крайдер-Лейн… да и в Локуст-Вэлли тоже нет…. Я взглянул на Чэнни и внезапно почувствовал прилив паники, в тот же миг пожалев, что со мной больше нет ни одного из Рокко. Было что-то странное и тревожное в этой встрече.
Я покачал головой:
– Нет, это Пин-Оук-Лейн. Я не знаю, где тут Крайдер…
В этот самый момент я увидел, что в машине сидят еще трое, и сердце моментально заколотилось как бешеное… Черт… они собираются похитить Чэнни!..Я успокаивающе дотронулся до девочки, посмотрел ей в глаза и сказал:
– Держись крепче, солнышко!
Но не успел я вдавить в пол педаль газа, как задняя дверь олдсмобиля распахнулась и из машины вылезла незнакомая мне женщина. Она улыбнулась, махнула мне рукой и сказала:
– Все хорошо, Джордан. Не бойтесь. Пожалуйста, не уезжайте, – и снова улыбнулась.
Я снова поставил ногу на тормоз.
– Кто вы такие? Что вам нужно?
– ФБР, – коротко ответила она, вытащила что-то вроде записной книжки в черной кожаной обложке, открыла ее и показала мне.
Я вгляделся… прямо в лицо мне смотрели три уродливые буквы: ФБР. Они были крупные, ярко-синие, а над и под ними было помельче написано еще что-то официальное. Через мгновение и человек с узким черепом показал мне в окно собственное удостоверение.
Я изобразил улыбку и постарался вложить в голос максимум сарказма:
– Полагаю, вы не пару кусков сахара одолжить приехали, не так ли?
Оба отрицательно покачали головами. Тем временем из седана вышли еще двое агентов и тоже показали удостоверения. Женщина грустно улыбнулась:
– Думаю, вам лучше отвести дочку обратно в дом. Нам нужно с вами поговорить.
– Без проблем. И, кстати, спасибо.
Женщина кивнула, принимая мою благодарность за то, что им хватило такта не заламывать мне руки на глазах у моей дочери.
– А где же агент Коулмэн? – спросил я. – Страсть как хочу наконец с ним познакомиться.
Она снова улыбнулась.
– Я уверена, что это взаимно. Он скоро подъедет.
Я покорно кивнул. Пришло время расстроить Чэндлер: «Ох уж эти детки!» мы сегодня не посмотрим. На самом деле, у меня мелькало подозрение, что произойдут и еще некоторые изменения, которые ей тоже не особенно понравятся, – например, временно будет отсутствовать папа.
– Мы не сможем поехать в «Блокбастер», милая. Мне очень нужно поговорить с этими дядями и тетей.
Она открыла рот… и как заголосит:
– Нет! Ты мне обещал! Ты соврал! Я хочу в «Блокбастер»! Ты обещал!
И она все кричала, пока я ехал обратно к дому, пока я вел ее на кухню, чтобы вверить попечению Гвинн.
– Гвинн, позвони Надин на мобильник и скажи, что здесь ФБР. Меня сейчас арестуют.
Гвинн испуганно закивала и поспешно повела Чэндлер наверх. Как только они исчезли, явилась эта тетка из ФБР.
– Вы арестованы по обвинению в мошенничестве с ценными бумагами, отмывании денег и…
Бла-бла-бла,думал я, пока она надевала на меня наручники и перечисляла мои преступления против человечности, против Господа Бога и всего мироздания. Но ее слова пролетали у меня мимо ушей, словно ветер. Они не имели для меня никакого смысла – или, по крайней мере, не стоили того, чтобы в них вслушиваться. В конце концов, я знал, что я натворил, и знал, что заслужил все, что со мной будет дальше. У нас с моим адвокатом еще будет полно времени, чтобы внимательно изучить ордер на арест.
Совсем скоро дом наводнило не меньше двух десятков агентов в полном обмундировании – с пистолетами, бронежилетами, боеприпасами и еще кучей всего. Забавно, подумалось мне, что они оделись так, будто собрались на какое-то безумно опасное задание.
Через несколько минут появился, наконец, и специальный агент ФБР Грегори Коулмэн. Я был потрясен. На вид он казался совсем молодым парнем, не старше меня. Коулмэн был примерно моего роста, и у него были короткие каштановые волосы, очень темные глаза, правильные черты лица и совершенно обычное телосложение.
Увидев меня, он улыбнулся, а потом протянул правую руку, и мы обменялись рукопожатием, пусть и немного неловким за счет такой мелочи, как наручники у меня на запястьях.
– Должен сказать, вы очень хитрый противник, – сказал полицейский с ноткой уважения в голосе. – Я, наверное, в сотню дверей постучал, но никто не хотел вас сдавать. – И он покачал головой, по-прежнему в восхищении от того, как верны мне были все мои стрэттонцы, а потом добавил: – Я подумал, что вам приятно будет об этом узнать.
Я пожал плечами.
– Кому же хочется лишиться кормушки, не так ли?
Он опустил уголки губ и кивнул.
– Именно так.
Тут в комнату ворвалась Герцогиня. На глазах у нее были слезы, но выглядела она по-прежнему великолепно. Даже пока меня арестовывали, я не удержался от того, чтобы не взглянуть на ее ноги, – тем более что не знал, скоро ли мне удастся увидеть их снова.
Когда меня уводили в наручниках, герцогиня легонько поцеловала меня в щеку и попросила не волноваться. Я кивнул и сказал, что люблю ее и всегда буду любить. А потом меня просто увезли из дома – и я не имел ни малейшего понятия, куда, но решил, что для начала посижу, наверное, где-нибудь на Манхэттене, а назавтра, вероятно, предстану перед федеральным судьей.
Оглядываясь назад, я припоминаю, что даже чувствовал облегчение: теперь хаос и безумие позади. Я отсижу свое, а потом выйду из тюрьмы – трезвый и все еще молодой человек, отец двоих детей и муж прекрасной женщины, которая никогда не бросала меня в трудную минуту.
Все будет хорошо.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.