XIX. Пропущенное дополнение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XIX. Пропущенное дополнение

Роман Ажаева «Далеко от Москвы» написан бывшим зэком. Заключенные в этом романе изображены как энтузиасты социалистического строительства, каторга превращена в передовую стройку.

Книга, отредактированная Симоновым, имела успех, получила Сталинскую премию, автор прославился, долго действовал в литературном кругу как член секретариата, писать не мог и был забыт, как десятки других. Заболоцкий рассказывал мне, что Ажаев на каторге был одним из «маленьких начальников» и держался «средне» — не зверствовал, но и не потакал заключенным, среди которых в его бригаде был и Николай Алексеевич. Пришло время, когда и сам Заболоцкий написал произведение о доблести труда, не упомянув ни словом о том, что это был рабский, подневольный труд. Не думаю, что ему легко далось стихотворение «Творцы дорог».

Когда решено было исключить Зощенко из Союза писателей, друзья Николая Алексеевича (и я в том числе) уговорили его пойти на общее собрание, которое должно было подтвердить это решение. Вопрос — идти или нет — касался и меня. Но я мог «храбро спрятаться» (как писал Шварц в «Красной шапочке»), а Заболоцкий не мог. Он только что был возвращен в Союз писателей, его не прописывали в Москве, он жил, скитаясь по квартирам и дачам у Андроникова, у Степанова и Ильенкова, у меня. На даче Ильенкова он вскопал землю, посадил и вырастил картошку — заметное пособие в его нищенской жизни. Итак, мы уговорили его пойти на собрание: это, разумеется, значило, что он должен был проголосовать за исключение Зощенко. Мрачноватый, но спокойный, приодевшийся, чисто выбритый, он ушел, а мы — Катя Заболоцкая, Степанов и я, — проводив его, остались (это было в Переделкине, на наемной даче), остались и долго разговаривали о том, как важно, что нам удалось его уломать. Не пойти, не проголосовать — это было более чем рискованно, опасно… В наши дни подобный разговор выглядел бы странным. В самом деле: жена Заболоцкого и его друзья были довольны, что уговорили Николая Алексеевича поступить против его совести, иными словами, совершить подлость. Однако рано мы радовались. Прошло часа два, когда я увидел вдалеке, на дорожке, которая вела от станции, знакомую фигуру в черных брюках и белой просторной куртке. Слегка пошатываясь, Николай Алексеевич брел домой. Все ахнули, переглянулись. Екатерина Васильевна всплеснула руками. Улыбаясь слабо, но с хитрецой, Заболоцкий приближался, и, чем медленнее он подходил, тем яснее становилось, что он в Москву не поехал. Войдя, он сел на стул и удовлетворенно вздохнул. Все два часа он провел на станции, в шалманчике, основательно выпил, разговорился с местными рабочими и, по его словам, провел время интересно и с пользой. Несколько дней мы тревожились: не отразится ли на его судьбе подобный, неслыханно смелый поступок? К счастью, сошло. Поступок не отразился.

…Нет, нельзя поставить рядом «Далеко от Москвы» и «Творцы дорог». Не только потому, что бездарный роман давно забыт, а блистательное стихотворение Заболоцкого навсегда останется в русской литературе. На первый взгляд сопоставление кажется странным. На деле оно касается значительного явления, без понимания которого нельзя понять нашу литературную историю. В романе Ажаева нет преображения труда, он просто переименован в свободный. Это — предательство, подчеркивающее кровавый цинизм сталинского террора, это — еще одна из форм лжи, в которой мы давно увязли. В стихотворении же Заболоцкого труд поднят на необозримую высоту, исключающую подневольность. Мысль о том, что это рабский труд, даже не возникает в сознании. Это труд-творчество, без которого человечество перестало бы развиваться. Преображение темы, навязанной необходимостью, и рождение искусства вопреки «социальному заказу» — когда-нибудь пристальный взгляд историка отметит и эту жизненно важную черту нашей литературной жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.