Анонимный источник, почесывая в бороде…
Анонимный источник, почесывая в бороде…
Журналистика – конечно, низкий жанр. Но отдельные журналистские проделки все-таки войдут в века. (В Интернете я, разумеется, поставила бы после этой фразы смайлик – во избежание кривотолков о журналистской мании величия.)
Так вот, именно к разряду нетленок относится знаменитый кремлевский афоризм, который родился благодаря моему недосыпу и раздолбайству главного редактора журнала Власть.
Как– то раз, во время однодневной передышки между полетами с Путиным, я должна была успеть написать не только репортаж в газету, но еще и большущую аналитическую статью в наш журнал. Понятное дело: репортажем я занималась днем, а журнальной статье пришлось посвятить всю ночь. Причем, всю ночь -это даже громко сказано: потому что выезжать в аэропорт для следующей командировки с Путиным мне пришлось прямо из редакции в четыре часа утра.
Неудивительно, что проследить за дальнейшей судьбой своего текста я была просто физически не в состоянии. Тем временем в нем оказалась мина замедленного действия.
Иллюстрируя абсолютную иллюзорность существования так называемого официального избирательного штаба кандидата в президенты Путина В. В. в Александр-Хаусе (реальный штаб, вопреки всем избирательным законам, разумеется, действовал в Кремле, на базе ельцинской администрации), я процитировала высказывание на этот счет высокопоставленного кремлевского чиновника.
– А чем же тогда все это время занимался официальный штаб под руководством Дмитрия Медведева? – спросила его я.
– А черт его знает! – с подкупающей честностью ответил чиновник.
Высокопоставленным чиновником был никто иной, как глава кремлевской администрации Александр Стальевич Волошин.
Разговор у нас с ним был неформальный, поэтому назвать его имя в тексте я не могла.
А использование цитат анонимов в Коммерсанте не очень приветствуется. Поэтому, исключительно для сведения главного редактора, чтобы он убедился в подлинности цитаты, я в скобках после этого пассажа приписала жирным шрифтом: ПОЧЕСАВ В БОРОДЕ.
Редактор у нас – не дурак,– подумала я, – поэтому, конечно же, сразу поймет, кто у нас в Кремле с бородой.
Отправив текст по внутренней электронной почте, я улетела с Путиным со спокойной душой.
Однако, открыв журнал Власть на следующей неделе, я просто обомлела: моя хулиганская шутливая приписка для внутреннего пользования была инкорпорирована в текст. Получилось так: ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ЧИНОВНИК, ПОЧЕСАВ В БОРОДЕ, ОТВЕТИЛ: А ЧЕРТ ЕГО ЗНАЕТ!
В Кремле хохотали до слез. Потому что там тоже не дураки и знали, кто у них с бородой.
Все, вот это уже – конец, – бодро подсказал мне мой внутренний голос. – Теперь даже Стальевич откажется со мной разговаривать.
Однако Волошин, вопреки надеждам моих кремлевских недоброжелателей, с неожиданным достоинством выдержал эту проверку на вшивость. Он не только не порвал со мной отношений, но и, при первой же встрече, вместе со мной весело посмеялся над этой историей.
Цимес этого анекдота заключался в том, что данный высокопоставленный чиновник, несмотря на обладание бородой, тем не менее отнюдь не имеет привычки в ней почесывать. Поэтому Волошину, кажется, не составило никакого труда поверить в то, что эта фраза была просто внутриредакционной шуткой, которая, по недоразумению, оказалась опубликована.
* * *
Ровно с таким же, неожиданным для кремлевского мутанта достоинством Волошин выдержал и другую проверку на вшивость. Когда кремлевская пресс-служба начала на меня травлю и принялась лишать меня аккредитации, я обратилась за помощью к Волошину.
– Да тебя твои же собственные завистники в редакции подсиживают! Всем же хочется с президентом ездить… – полушутя сообщил мне Волошин и по-доброму начал перечислять кандидатов в подсидчики.
Но я предложила ему лучше всерьез задуматься над проблемами в его собственной епархии.
– Я хочу, Александр Стальевич, чтобы вы мне внятно объяснили: почему при Ельцине в кремлевском пуле были более или менее сносные правила игры, а при Путине вы стараетесь превратить журналистов в придворных левреток? Это же просто непрофессионально – так с прессой не работают ни в одной цивилизованной стране мира, – пыталась объяснить ему я. – Например, в Германии, в журналистском пуле при канцлере, корреспондента оппозиционного издания могут посадить на так называемую Kalte Kiiche (холодную кухню): чиновники во властных структурах не дают ему никакую бэкграундную, неофициальную информацию, но на все официальные мероприятия его, разумеется, беспрекословно аккредитовывают. Иначе там был бы просто грандиозный скандал! И уже тем более, ни в Германии, ни во Франции, ни в США не может идти и речи о том, чтобы пресс-секретарь запрещал кому-то из журналистов задавать вопросы главе государства. Это даже не просто варварство – это элементарный непрофессионализм путинской пиар-службы!
– Да?! Вот тебе легко говорить! А на кого нам еще пресс-секретаря заменить? Вот давай тебя, например, президентским пресс-секретарем сделаем? А? Что? Пойдешь? Я серьезно! – предложил Стальевич.
– Ни за что! – в ужасе прошептала я.
– Ага! Конечно! Вот все вы критикуете, а никто не хочет на эту работу идти! – рассмеялся Волошин.
Через два дня после этого разговора Волошин перезвонил мне сам и без всякого пафоса сказал:
– Слушай, Лен, ты просила меня разобраться, какие там проблемы у тебя с пресс-службой возникли… Я разобрался… В следующую поездку с Путиным тебя аккредитуют.
* * *
Более того, спустя несколько дней Волошин (уж не знаю – сознательно или нет) устроил смешную демонстрацию нашей с ним дружбы для всего своего окружения. Во время очередного телефонного разговора он в своей обычной стебной манере бросил:
– Слушай, ты куда вообще пропала-то? Заходила бы в гости, что ли…
В гости – у него подразумевалось, разумеется, в Кремль.
Он пригласил меня на вечер пятницы, точно подгадав окончание нашей встречи к началу тогдашних традиционных пятничных совещаний, на которых вся кремлевская верхушка подводила недельные итоги освещения президентских акций в прессе.
Волошин долго не отпускал меня, хотя мы болтали уже больше часа, и секретарша то и дело нервно подносила ему записки, означавшие, что в приемной его давно уже ждут. А потом, когда мы, наконец, простились, получилось так, что выйдя из волошинского кабинета в приемную, я наткнулась на его заместителей, топтавшихся перед входом в зал совещаний: Джахан Поллыеву (которая, как я точно знала, приветствовала лишение меня аккредитации) и Владислава Суркова (который, какой сам мне потом признавался, меня боялся). Была там и Ксенья Пономарева – главная рулевая по пиару того самого, черт знает чем (по меткому волошинскому выражению) занимавшегося официального предвыборного штаба Путина. (Госпожа Пономарева прославилась звонком главному редактору Коммерсанта Андрею Васильеву с душераздирающим женским признанием: Не могу больше видеть Трегубову в Кремле!!!) Ну и еще всякие условно-допущенные придворные типа Глеба Павловского и Александра Ослона.
Увидев меня, выходящую из кабинета Волошина, вся эта компания на мгновение лишилась дара речи. Во-первых, они моментально смекнули, что если их начальник принимает у себя журналистку, – то им, вроде бы, как-то не с руки после этого продолжать ее травлю. А во-вторых, судя по их вытянувшимся физиономиям, они быстренько прикинули в своей аппаратной мозговой коробочке, что раз глава администрации из-за встречи со мной заставил их ждать в приемной, то, значит, все это может быть и не случайно. И, сообразив это, вся компаша, как по команде, расплылась в любезных улыбках, принялась здороваться со мной, обмениваться шуточками, а Джахан даже умудрилась броситься мне на шею и расцеловаться, приговаривая: Какая же ты все-таки у нас красавица!
* * *
Для меня так навсегда и осталась загадкой причина ненормального (в смысле – почти человеческого) ко мне отношения мутанта Волошина.
На фоне абсолютно людоедской расправы с журналистами медиа-холдинга Гусинского, а потом – экспроприации телеканала Березовского, которая ровно в тот же самый период была санкционирована, в том числе, и лично Волошиным, эта филантропия по отношению к оппозиционному журналисту в моем лице выглядела вообще уже дико.
Видимо, он просто руководствуется старым ленинским принципом: Чтобы бороться с врагом, надо его знать в лицо, – решила я вначале.
Однако потом я почувствовала, что Волошин с искренним удовольствием выслушивает, когда я во время наших встреч, не стесняясь, критикую действия Кремля, Путина и главы администрации в частности.
– Ты вот вспомни историю: почему царское правительство профукало Россию большевикам? – отбивался Волошин от моих увещеваний, что стыдно добивать и так уже побежденную политическую оппозицию. – Потому что там, в дореволюционном правительстве, сидели интеллигентные, приличные, порядочные люди, которым и в голову не могло прийти использовать против этих распоясавшихся уголовников их же террористические методы. И чем все это соблюдение приличий кончилось? Сама прекрасно знаешь! Мы просто не имеем права быть такими же мягкотелыми вшивыми интеллигентами, чтобы второй раз не допустить в стране той же самой ошибки!
– Все это правда, Александр Стальевич, – отвечала я. – За исключением одного маленького нюанса: когда вы начинаете применять против своих политических противников террористические методы, то вы сами автоматически становитесь с ними на одну доску. Чем вы тогда отличаетесь от тех самым уголовников-большевиков? Да, безусловно, в истории двадцатого века были примеры правых диктатур, которые принесли позитивные плоды для экономики страны. Но что-то я не вижу у главаря вашего пиночетовского режима ни одного проблеска осознанных либеральных экономических идей. Не тянет ваш клиент на Пиночета. Не фокус всех замочить по сортирам. Важно другое: ради чего? Просто ради его личной власти? И вы ему готовы в этом помогать?
– Ну, ты не права… – пытался возражать Волошин. – Мы вот сейчас, например, до конца года готовимся принять абсолютно революционный пакет законов по валютному регулированию. В Россию должны прийти зарубежные банки, кроме того, мы должны отменить все драконовские запретительные нормы и для российских граждан, и для фирм…
(Кстати, эти хваленые законы до сих пор так и не приняты, и когда я в последний раз заходила к Волошину, мне пришлось напомнить: Александр Стальевич, да вы ж мне их уже два года назад принять обещали…)
Не менее забавными были наши споры про российскую внешнюю политику. Когда я ругалась на Волошина за какой-нибудь очередной дружеский жест Путина в адрес агрессивных отморозков из третьего мира, глава администрации, с какой-то отеческой нежностью в голосе, говорил мне:
– Ты просто еще маленькая. Я тоже раньше так думал: зачем дружить с отморозками, когда кругом есть приличные страны. Честно тебе скажу: я когда только пришел в Кремль, мне все это тоже дикостью какой-то казалось. Но потом я как-то пообвыкся и понял, что это – государственная политика. Она не всегда поддается нормальной человеческой логике. И для того чтобы ее понять, нужно проникнуться логикой государственного мышления, нужно, чтобы ты оказался внутри…
– Да вы что же такое говорите! – взрывалась я. – Вы сами послушайте, что вы сейчас произнесли! Ну зачем, спрашивается, нужна такая государственная логика, которая нормальной, человеческой логике не поддается?! И которую в состоянии понять только какой-нибудь замшелый кремлевский чиновник, у которого мозги уже успели заплесневеть!
– Ты это на меня, что ли, намекаешь?! – довольно хихикал Волошин.
* * *
Признаюсь: после многих месяцев постоянного личного общения с Волошиным я, помимо собственной воли, стала испытывать к нему уважение. Я очень быстро почувствовала между нами внятный резонанс – прежде всего, потому, что он – человек абсолютно не внешний а внутренний. Меня завораживала его внутренняя, сосредоточенная сила и какая-то прямо-таки йоговская, медитативная уверенность в безграничности собственных возможностей. Главное – поставить задачу, – смеясь, говорил он. Мне было очень близко это ощущение. Правда вот применять его я старалась все-таки в мирных целях.
И, как всякую сильную личность, Волошина явно всегда больше привлекали такие же сильные люди, которые смеют сказать ему в лицо неприятную правду, а не лизоблюды. И за это я его тоже уважала.
Я из всех сил старалась сохранять дистанцию. Но тем не менее балансировать на тонкой грани между уважением к противнику (которым для журналиста всегда в какой-то степени по определению является любой государственный чиновник. А уж тем более – тот, кто целенаправленно уничтожает в стране все негосударственные СМИ) и эмоциональным переходом на его сторону баррикад было чрезвычайно сложно.
По стилистической иронии судьбы, в этой моей внутренней борьбе мне неожиданно помогла однофамилица нового главного врага Кремля – Березовская (моя однокурсница, журналистка и сетевой менеджер).
Когда я в очередной раз с восторгом в глазах заливала ей о том, какой Волошин властный и какая от него исходит невероятная внутренняя энергетика, Юлька цинично вернула меня на грешную землю:
– Да у тебя у самой там совсем уже крыша поехала в этом твоем Кремле! Они тебя там явно заразили какой-то бациллой! Тебе надо как можно скорей оттуда ноги делать! Посмотри, что твой властный друг в реальности делает, на что он свою внутреннюю энергетику направляет! У нас в стране скоро благодаря его энергетике сплошная газета Правда останется… В смысле, Известия…
Юлька была права. А у меня в ответ было только одно-единственное оправдание: свои личные отношения с Волошиным я никогда не переносила в статьи. И в данном случае я являлась для самой же себя самым жестоким цензором. Мне приходилось применять по отношению к Волошину свое давнишнее хитрое журналистское ноу-хау: Когда пишешь о том, кто тебе симпатичен, мочи его в два раза сильнее. А поскольку он тебе все-таки симпатичен, то в результате как раз и получится объективно.
Короче, традиционный ушат гадостей со страниц газеты про себя и про своего президента Волошин получал на свою бороду… ой, простите, голову, как только у меня выдавалась такая возможность.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.