Комментарий Свинаренко
Комментарий Свинаренко
В 91-м я впервые слетал в Армению. Весной, в районе 9 Мая. Там происходило что-то странное. В привычный конфликт армян с азербайджанцами вмешалась Советская армия, причем почему-то на стороне Баку. Я решил на это посмотреть. И соответственно написать в газету. Это был не мой профиль – я ж проходил по отделу преступности, а тема – из чистой политики. Видно, это был репортерский песий зуд. Такое случается.
Полетел я туда с Сергеем Подлесновым. Он так же, как и я, не обязан был этого делать: он командовал отделом иллюстраций и по идее должен был кого-то со мной отправить. Но, видно, и ему захотелось новых впечатлений – после сидения в московских офисах и кабаках. Похожий эпизод был в «Чужом среди своих», когда персонаж срывает с себя бухгалтерские нарукавники и хватает пистолет – ему надоело в конторе, хочется адреналину.
Прилетели мы в Ереван, поселились в гостинице. Вышли на улицу: надо же перекусить, долмы с шашлыком поесть, водки попить тутовой. Ан нет! Все закрыто. И огни почти все потушены. Ничего себе, Кавказ… Вернулись мы в отель, спрашиваем у дежурной, в чем дело – может, мы чего не поняли. Та дает нам три куска черствого хлеба и наливает воды. И мы понимаем, что шутки кончились. И вот с полными карманами денег, которые, как выяснилось, нельзя есть, мы сидели в номере и жевали черный хлеб, запивая его водой.
На другой день мы в местном МВД взяли милицейскую машину, чтоб съездить в горы, где как раз и шли странные военные действия. С бензином тогда и там были просто кошмарные проблемы, но для русской неподцензурной прессы его не пожалели, принесли из секретной подсобки аж три ведра – вмешательство Советской армии все-таки сильно волновало армян. Перед поездкой, что немаловажно, мы закусили в министерской столовой.
Приехали мы в эти горы, к некоему селу – забыл название. Но в само село попасть не удалось: оно было окружено, как потом стали выражаться, федералами. Нас не пустили. А у милицейского шофера, который нас вез, военные забрали казенный пистолет. Он страшно волновался, показывал свою ксиву, размахивал разрешением на ношение оружия, требовал составить акт изъятия, дать ему расписку – его никто не слушал. Послали человека, и все. Я спросил у нашего офицера, в чем дело. Он объяснил, что этот армянин – боевик, и они тут все такие. Я после опубликовал номер изъятого пистолета. Тогда то и дело в газетах печатали списки изъятого у якобы боевиков оружия. Скорей всего там промелькнул и «наш» пистолет. Но, даже если и нет, армянин мог хоть чем-то оправдать потерю ствола.
Мы заняли позицию на скале и стали наблюдать. Хорошо было видно село в низине и советские боевые вертолеты, которые пикировали на дома и стреляли из пушек. Правда, поверх крыш. Танки, которые стояли вокруг, крутили башнями и целились в дома. У меня было чувство, что вот сейчас они поцелятся, пристреляются – и разбомбят все к такой-то матери. А что еще я мог думать? Смысл же происходящего мне не был понятен.
Что касается жителей деревни, то они, слыша этот рев и эту стрельбу, конечно, были уверены в скорейшей погибели (что потом и подтвердилось в беседах с ними).
Пару часов продолжалось это безобразие. В какой-то момент стрельба как по команде (почему – как?) прекратилась, вертолеты разом улетели и танки тоже уползли. Оцепление снялось и уехало, так что мы смогли наконец войти в село. Там на площади у сельсовета уже галдели местные – им же надо было выкричаться. Местное население дало мне такие показания: военные потребовали сдать все оружие. Им отдали сколько-то там дробовиков. Показалось мало: а пулеметы где? Чтоб добиться их выдачи, постреляли. Не добившись, уехали.
Вскоре подъехало местное руководство: начальник милиции, главный кагэбэшник и секретарь райкома партии. Тут же на улицу вынесли множество столов, сдвинули, нанесли продовольствия – и начался веселый и шумный праздник освобождения села от Советской армии. Соленья, копченья, чача, тутовая водка – мы наконец-то поверили, что очутились на Кавказе… А то сухие корочки жрать… Я там выпивал со счастливыми армянами и думал про Советский Союз, про то, насколько он нужен этим вот кавказцам. Может, в тот момент армянам показали какое-то неправильное, нелицензионное, пиратское лицо СССР, но где им было увидеть другое?
На обратном пути в темноте и от волнения наш шофер заблудился. Это стало ясно в тот момент, когда после некоторого грохота на близком расстоянии от нашей машины лег снаряд. «Танковое орудие. Стало быть, на азербайджанскую территорию заехали», – определил наш боевой шофер, ветеран Карабаха. Он выключил бортовые огни и скомандовал нам выскочить из машины и залечь в поле. Что мы и сделали, причем весьма торопливо. Лежим… И тут – второй снаряд. Был недолет, теперь перелет – стало быть, вилка. Им там в танке осталось чуть подкрутить прицел – и попасть, поразить цель… Я лежал на грунте и ругал себя ужасными словами. Мне было так жалко себя. Я думал: «Ведь в этот самый момент я мог бы сидеть дома на кухне под красной лампой на пружинке и пить, на худой конец, хоть чай. Ну чего я поперся в эти Богом забытые места? Зачем?!» Впрочем, третьего снаряда для нас у азербайджанской стороны не нашлось. Так что, полежав еще минут десять в пыли, мы залезли в машину и через пару часов были в Ереване.
Наутро – проблемы с билетами: челноки раскупили все. Я еще в Москве обратил внимание: почти каждый пассажир тащит в самолет ящик сливочного масла. Вот они сдали то масло оптом и летели теперь за новой партией. Откуда ж билеты при такой постановке вопроса? Я пошел к начальнику аэропорта и объяснил ему, что судьбы Армении – в его руках. Он проникся, пошел с нами и собственноручно вытащил из очереди к стойке регистрации двух челноков. И произнес короткую речь: «Стыдно вам, братья-армяне, что вместо вас русские ездят на вашу войну! В то время как вы спекулируете маслом!» После в самолете летчики, которых проинформировали о нашей миссии, позвали нас в кабину и там поили кофе и коньяком и настаивали, чтоб я сел за штурвал. Я все-таки отказался, чем их страшно обидел.
Вообще та ситуация полна была выразительных деталей. Смотрите, сколько тут всего намешано! Голод и нехватка бензина. Военные действия и контрабанда продовольствия. Бестолковое поведение Советской армии. «Дружба народов». Единение разных слоев населения внутри одного народа (за исключением русских) в трудные времена. Ну и чего ж было ожидать? В общем, Советский Союз таки был обречен…
– А еще по тому году у меня было такое тонкое финансовое переживание. С осени 89-го до весны 91-го доллар подорожал в сорок раз – если по официальному курсу. А на черном рынке – только в два раза. С 13 рублей (или соответственно 62 копеек) до 25 рублей.
– Ха-ха-ха! Красиво.
– А что все-таки происходило с долларом?
– Я думаю, он просто искал точку равновесия. И нашел.
– Ты-то что чувствовал, когда развалился Союз? Когда поезд приплыл?
– Мне абсолютно не жалко было Советского Союза.
– Тебе было в кайф, что демократия и все такое прочее? А ты осознавал, что геополитически Россия становится хрен знает чем? А не великой державой?
– А я никаких личных дивидендов не получал от того, что Россия – великая держава. Мне от этого только херовее было. Я очень явственно себе представлял, как изо рта моих детей вытаскивается кусок и кладется в Мозамбик. Мне это не очень нравилось, это был удар по моему непосредственному карману.
– То есть ты именно в таких терминах тогда рассуждал.
– А глупо рассуждать в иных терминах.
– А я тогда это воспринимал как явление природы.
– Нет… Ну вот как тебе объяснить… Если едешь из Тольятти в Москву на машине, то по дороге будет Сызрань. Там стоят качалки, качают нефть. Они стоят до горизонта – качают, качают… Я своими глазами это видел. И потому у меня злоба была, во-первых, на космос, а во-вторых, на это помогание. И это накладывается на разговоры об Эмиратах и Саудовской Аравии. И я думал – ну почему ж мы-то так живем? Нам отвечают – а зато мы летаем в космос и помогаем всему миру… Это все детские впечатления, мне было лет пятнадцать тогда.
– Что, тебе херово жилось?
– Но могло бы еще лучше житься! Я хотел, чтобы у нас были хорошие дороги, красивые дома… Жилищный вопрос, как всегда, портил жизнь. Я никак не мог понять, почему такая богатая огромная страна не может обеспечить своих граждан жильем. При том, что одним таким гражданином был я. Вот ты рассказывал мне про ГДР, как там молодоженам квартиры вручали, – так это на наши бабки и вручали. А я со своим маленьким ребеночком и своей женой не мог получить квартиру!
– И вот ради квартиры пришлось обрушить империю.
– Похоже, что да! Обрушили – и сразу у меня квартира образовалась. Вот буквально в 1991 году.
– Ага. Это типа свойство капитализма – раздавать бесплатныеквартиры. Ха-ха. Что касается этих качалок, то мне про них рассказывал Аушев.
– Русланчик? Знаю. Это ж наш, кустанайский.
– А, он тоже из ссыльных… Так, по его данным, нефти на душу населения в Чечено-Ингушетии было больше, чем на Ближнем Востоке. А по детской смертности вайнахи были тоже на первом месте в стране. Это он все к тому, что не надо копить обиды, а надо делать вид, что ничего не случилось. И вот он говорил, что субъектом Российской Федерации никто не хочет быть, а желающих оставаться под властью британской короны – полно.
– Тоже интересная история. В шестидесятые многие выходили из состава Британской империи.
– Выходили, да. Но до сих пор австралийцы считают себя подданными королевы! И на флаге у них – Union Jack. И язык английский они у себя не отменили. Представь себе бывшую республику СССР, например, твою любимую Латвию, которая в уголке своего флага сохранила б советское знамя и русский язык чтоб оставила главным… И чтоб не плевалась и не пыталась переписать историю так, чтоб там про русских ни слова…
– А черно-красно-желтый было б справедливей иметь латышам. Немецкий флаг.
– Вообще, Алик, нам с тобой легко про это говорить. Мы же инородцы. Ты ссыльный немец, я украинец. У нас в Макеевке украинских школ вообще не было. С другой стороны, хорош бы я сейчас был с украинским образованием… При том что даже Россия – и та уже ужасно провинциальна… Это такая окраина белой цивилизации… Уже полудикая…
– Скажи, пожалуйста, а мы книгу пишем про свои собственные переживания – или про чувства русских? Русские пусть сами, если хотят, пишут про себя книги. Пусть напишут, как плакали над империей. Как жалели ее.
– Вот такое я лично видел. Могу тебе рассказать. Помню, пили мы как-то самогонку с колхозным трактористом Васей – молодым, кстати, парнем… Пили, пили, и вдруг он как стукнет кулаком по столу: «Почему, блядь, Советский Союз развалили?»
– Да ты что!
– Ну. Так и говорит: «Почему меня не спросили?» Я ему говорю – тебе-то что? Он опять орет. Напоминаю ему, что Советский Союз – он большой, его надо было обустраивать, а руки-то не доходили до этого. Я обратил его внимание на то, что у них в деревне дорога на кладбище даже в Пасху непроходима. Только на тракторе. Или пешком в сапогах. А машины застревают. Куда ж, говорю, тебе за Советский Союз отвечать? Ты вон, Вася, даже дорогу не можешь замостить до кладбища, где у тебя мать похоронена. Куда ж на тебя еще СССР взваливать. И далее на него наезжаю. Ты, говорю, Вася, за империю хочешь отвечать. А там, для справки, населения 260 миллионов человек. А ты даже женой не смог управлять, вон она от тебя уехала с детьми за пределы области. И тут Вася опустил глаза, перестал спорить. Совесть таки есть у него. Но это еще не вся история про Васю и Советский Союз! Тут есть очень тонкая литературная деталь. Эта Васина бывшая жена – русская беженка из Молдавии. Союз развалился, она сбежала в Россию, и вот она вроде дома, теперь все в порядке, вышла замуж… Но потом пришлось ей уже на родине бежать – не от чужих враждебных румын, но от родного русского мужа. Спаслась она от него бегством. Поскольку Вася, не будем скрывать, немножко слишком пил, а выпивши, вел себя далеко не всегда корректно. И вот смотри: мы рассуждаем про развал СССР, а по ТВ как раз показывают четырех пассажиров, которые снова хотят объединиться. Это славянские президенты и Назарбаев.
– Но Назарбаева же не было в Пуще. Он еще оскорбился, что его не позвали.
– И он один из них из всех удержался в должности.
– И единственный, кто провел реальные реформы.
– У него сейчас хорошая позиция – развалили без него, а соединяются теперь по его инициативе.
– Умный человек! Надо отдать должное. Это видно было сразу. Он такой спокойный был. Такой в меру тоталитарный, имел он эту демократию. Народ у него кайфует.
– А чтоб народ кайфовал, начальник должен с демократией поступить, как Клинтон с Моникой! У Назарбаева – как в Китае. Не зря он ездит в отпуск на китайский остров Хайнань. Это для нас Китай – хрен знает где. А от Алма-Аты просто рукой подать. Когда на Даманском там что-то, так весь Казахстан в ужасе.
– Это ты мне рассказываешь? Да я в Казахстане жил, когда были даманские события! Войска ходили по городу…
– Вот. Мы за Америкой гнались, а Назарбаев посмотрел на соседа… и сделал жизнь с него. Странно, почему казахи оказались самыми умными в СССР? В чем дело?
– Ну, не только казахи. Вон прибалты тоже не дураки – сразу в европейское сообщество залезли. Они поняли, где у них теперь новая кормушка. А эти дураки европейские этого не схавали. Пока. Не поняли еще, каких взяли нахлебников. А вот президент Алиев… Его стиль – со всеми дружно – в Америке оперировался…
– А украинский?
– Не, не наш уровень. Вот ты сейчас пытаешься возбудить в себе какие-то империалистические чувства. Но их не было! Жена! (Зовет Марину, она подходит.) Ты вот русская в отличие от нас. Так скажи – тебе было обидно, что Союз развалился?
– Нет, – отвечает Марина.
– Это все потому, что развал случился под Новый год! У людей были более важные заботы – они уже салаты рубили и водку морозили.
– Жена у меня была беременная.
– Вот всегда так. Люди думали о великой державе, а ты с женой в койке проводил время.
– Да. Я вместо Советского Союза сделал себе дочь.
– Ну что, похвально. Ты вместо советского народа… заботился о своей семье. В отличие от русского тракториста Васи. А еще чем занимался? Ты как-то слишком коротко рассказал о своей деятельности. В 90-м ты участки раздавал, в 91-м деньги менял. И все, что ли?
– И все. Потому что в 91-м Собчак сразу после ГКЧП стал мэром – и немедленно меня уволил.
– За что?
– А он не объяснял. У него была такая особенность – не объяснять. Он изображал из себя харизматического лидера.
– Он тебя из-за пьянки уволил?
– Нет-нет. Я думаю, что просто подсуетился мой председатель райсовета Кривенченко…
– А знаешь ли ты, кстати, как по-латышски будет «русский»? Krievu. Мне кажется, это от слова «кривич». Вот как латыши помнят русскую родословную.
– А знаешь, как будет «белорус» по-латышски? Балткрас.
– Вот. Русские не помнят, кто у них древляне, кто вятичи… А латыши – помнят.
– Русские забыли, что они холдинг. Древляне, чуваши, мордва. А собственно словене – это берег Волхова, от Ильменя до Ладоги, – вон посмотри на мою жену, она оттуда. Волхов, между прочим, это не речка, а проток между Ильменем и Ладогой. Сорок километров длиной. И Нева тоже имеет длину cорок километров, и она тоже не река, а протока. Она соединяет Ладогу с Балтийским морем.
– Ну да! Вот говорят – Волга впадает в Каспийское море. С этим не поспоришь. Это – образец русской логики. Но на самом деле Каспий – это не совсем море, раз у него нет выхода в океан, а чистейшей воды озеро. С учетом этого уточнения фраза, заметь, зазвучала по-иному… Далее. Насчет Волги.
– Волга – символ всего что ни на есть русского. Река считается русской, но по берегам ее живут татары. Река мощная, красивая – Рейн отдыхает, он в два раза скромней. Волга – очень красивая река, но она стекает в Каспий, и все. Дальше никуда не идет.
– Русский путь.
– Да! Русский путь! Очень красиво, мощно – но в никуда.
– И потом, есть вопросы к самому слову «Волга».
– Итиль она раньше называлась.
– Ну, это просто еще один вопрос. А я хочу сказать про другое. Когда сливаются две реки в одну. И текут как одна. Как понять – какая главная, а что приток?
– Ты хочешь сказать, что по стоку Кама больше? Но и Ока имеет сток больше, чем Волга!
– А, вот как! То есть Волга тут вообще ни при чем! Значит, в окончательном виде формула звучит так: Ока впадает в Каспийское озеро. А никакая не Волга ни в какое море.
– Это очень по-русски…
– Так тогда справедливости ради надо переименовать и русские автомобили. Эта вот, которая такси, – должна быть «Ока». А жестянка игрушечная должна называться, наоборот, «Волгой». И тогда выйдет, что Немцов должен всех пересадить на «Оку». А что ты еще делал на посту? Кроме обмена денег?
– Я сейчас и не вспомню… Чего-то делал… Отвали вообще.
– Привет. Ты чё?
– Ну, там каждый день какая-то была история. А глобальных задач я не решал. К зиме готовились…
– А встретили зиму – без тебя. И в другом государстве.
– Да. Сменил меня такой Васютинский.
– Ты был огорчен, что тебя Собчак выгнал? Ты хотел расти – городок, потом район, область, дальше – Россия?
– Э-э-э… Меня беспокоил не сам факт освобождения от должности, сколько факт немотивированного освобождения.
– А ты понял, что так теперь и впредь будет?
– Да.
– А страшно было, что карьера разрушена, идти некуда, квартиру так и не получил?
– Не, квартиру-то я получил. Я ж в очереди стоял, и вот получил.
– А с мэрства ты не получил ничего? Только моральное удовлетворение и опыт бюрократической жизни?
– Совершенно верно.
– И куда ты дальше подался?
– Я пошел в структуру, которую еще Горбачев создавал, она называлась Ленгосфонд и объединяла все имущество СССР в Питере и области. А потом Чубайс пришел в правительство… Они разменялись: Собчак поставил на Комитет по управлению городским имуществом Сережу Беляева, а меня и Мишку Маневича Чубайс назначил к нему замами.
– Кстати, а кто Маневича застрелил?
– Говорят, Шутов.
– А-а, Шутов хотел что-то приватизировать, а тот ему не дал?
– Не знаю. Говорят… Короче, к концу года я стал зампредом Комитета по управлению городским имуществом. Буквально несколько месяцев я проболтался в том виде…
– И вышел на главную дорогу своей жизни – на приватизацию.
– Да.
– На залоговые наши любимые аукционы. К которым мы подходим все ближе… Тебе еще не звонят люди, не предлагают бабки – за то, чтоб мы их не обсуждали в книжке? А с обменом… Вот ты говорил, что в 91-м не попал на бабки, потому что у тебя их не было, но в 98-м-то ты попал по полной! А?
– Игореша! Отстань. До дефолта 1998 года мы еще не дошли. Дойдем – расскажу. Ты лучше про себя скажи.
– Я весь год проработал в газете и занимался одним и тем же. Это был отдел преступности старого «Коммерсанта».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.