Комментарий Свинаренко
Комментарий Свинаренко
Сейчас я тут процитирую Грачева, который в то время служил у генсека пресс-секретарем:
«…подлинный масштаб трагедии был осознан руководством страны лишь несколько дней спустя. Во-вторых, это был первый и поэтому особенно зловещий сигнал, дурное предзнаменование. Знак беды, навсегда пометивший перестройку. Система взорвалась, как мина со сложным механизмом в руках неопытного сапера.
…Чернобыль превратился в жесткую проверку обещаний перестройки, и прежде всего одного из наиболее обязывающих – обещания гласности.
Озадаченное молчание Политбюро, пытавшегося уяснить для себя истинные размеры трагедии, попытки местных украинских властей, действовавших по привычному рефлексу, приуменьшить ее масштабы, чтобы «не огорчать Москву», ведомственный испуг тех, кто отвечал за конструкцию и эксплуатацию реактора, – все эти мелкие конъюнктурные хлопоты и заботы растерянных, не понимающих до конца всего, что случилось, людей затянулись в один узел аппаратных и ведомственных интересов и интриг, который можно было разрубить, только проявив необходимую политическую волю.
Горбачев молчал в течение 14 дней. И хотя на уровне практических шагов реакция руководства была вполне адекватной случившейся трагедии, ни страна, ни внешний мир не имели полной ясности о том, что в действительности произошло. Хотя из-за вселенского характера катастрофы с первого дня было понятно, что скрыть ее не удастся, чтобы признать это, Горбачеву, видимо, требовалось взять чисто психологический барьер. Тот самый, который так и не смог преодолеть Ю. Андропов (находившийся, правда, между жизнью и смертью) в дни, когда советская ПВО сбила южнокорейский пассажирский самолет. Выступив по телевидению с обращением к стране и наконец-то откровенно рассказав о том, что произошло, Горбачев сделал важное для себя открытие: «чистосердечное признание» не только смягчило последствия удара, нанесенного политическому и моральному авторитету перестройки, но и развязало руки для более решительных действий в сложившейся экстремальной ситуации.
…Облегчив душу, он с энтузиазмом убеждал членов Политбюро: «Мы действуем под контролем своего народа и всего мира. Поэтому не будем ни от чего уклоняться. Скажем откровенно о том, что произошло, – от нас ждут этого люди и у нас, и за рубежом». Пауза, взятая для размышлений над знамением Чернобыля, не прошла для него даром.
…Уже не по поводу Чернобыля, отвечая на заседании Политбюро В. Чебрикову, возражавшему против публикации повести Василя Быкова «Знак беды», бдительно усмотревшему в ней «подкоп под коллективизацию», Горбачев шумел: «Да, перекосы будут. Все уплывет в потоке, который образуется. Будет и пена, и мусор, но все это знак весны, обновления, спутники демократизации. А ее маховик надо раскручивать… Не надо бояться. Главное, народ реагирует, поднимает голову. Бить по ней, опять командовать – значит изменить демократии».
– Это была репетиция крушения Советского Союза. Такая генеральная репетиция в костюмах.
– Да, да! Первый прогон! Академики стрелялись, если помнишь. Александров, президент Академии наук, в отставку ушел… После, как водится, награждение непричастных и наказание невиновных.
– А сколько сперли денег тогда под это дело? Скажи мне как ученый-экономист.
– Механизм воровства средств в Совке мне не понятен. Ну как можно было тогда всерьез красть? Ведь не было оффшора у чиновников. Ну спиздил кто-то на дачу, на новую модель «Жигулей»… Усушка, утруска, пересортица… Помнишь, в «Бесприданнице» был эпизод? Там появился человек, он сорил деньгами, а потом пришли полицейские, сказали, что он из кассы украл, и забрали его…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.