Комментарий Свинаренко
Комментарий Свинаренко
Снова из моих балканских записок:
«Не обученный языкам таксист сделал мучительное лицо и изъяснил мне свои чаяния на языке жестов.
– Русия! – сказал он, сжимая кулак. – Америка! – Открыл ладонь. А после кулаком хлопнул от души по ладони и спросил: – Когда?
И денег не взял. Руку, дающую ему 100 динаров, он отвел словами: «Не треба». Это он сказал на македонском, который в данном случае совершенно совпал с украинским. Так вот я что-то не помню, чтоб меня в Украине возили бесплатно за то только, что я репортер из России».
– А не был ли и Советский Союз террористическим государством? СССР подавлял чехов и венгров, слал оружие в Африку, поддерживал партизан Мозамбика и Анголы, которые нападали на ЮАР, диверсантов тренировали в наших военных училищах – курдов, палестинцев и прочих…
– А ты в Вест-Пойнт поезжай посмотри, сколько там иностранцев учится!
– Ну и что?
– Ничего. Я думаю, это общемировая практика. Тем более если речь идет о сверхдержавах. Они любят-любят какого-нибудь Бокассу, а потом оказывается, что он детей ел.
– Вот не надо лишнего наговаривать. Он ел только взрослых. Что мне еще нравится, так сама терминология: «Усиление выше обычного нужды и бедствий». То есть бывает некий хороший, нормальный уровень нужды и бедствий.
– Ага. Вот я тебе приведу в пример черную общину Лос-Анджелеса. Живет она в своей обычной нужде и стандартных бедствиях. А потом два полицейских отделали черножопого…
– Ты хотел сказать – черножопого афроамериканца.
– Да. Избили – и началось такое! Почище всех этих бунтов в черных гетто Детройта и южных городов…
– Да там не нужда и бедствия, там неправый суд был и негры возмутились!
– А ты видел видеозапись? Нет? О-о! Все началось с видеозаписи… Вот смотри: у нас место негров в московской комьюнити занимают кавказцы. Допустим, ты кавказец. И ты прекрасно понимаешь, что такое московские менты, как с ними себя нужно вести и так далее. Потом ты, будучи азербайджанцем, выпиваешь водочки, встречаешь трех ментов на патрульной машине и, пьяный, начинаешь их обкладывать: «Эй, вы, пидарасы сраные!» Они: «Ты поаккуратнее, парень». А ты еще громче: «Ложил я на вас!»
– Они ему, кажется, дубинку в жопу засунули?
– У меня таких данных нет. По моим сведениям, они его втроем начали метелить. И это все – на видеокассете.
– А кто записывал?
– Да кто-то из соседнего здания.
– У нас, видишь, прокурор для видео позирует с блядями, а у них менты перед камерой негров мочат. Разные менталитеты, что и говорить.
– И теперь представь себе, идет суд над этими ментами. А те говорят – да он, типа, оскорблял при исполнении, вот мы его и отмудохали. Суд говорит: «Ты, парень, вел себя антиобщественно, и они тебя призвали к порядку, а бился ты головой сам об асфальт, чтоб подставить ментов…» И тут приносят видеозапись… Вот посмотрите, пожалуйста!
– И дальше что?
– А дальше их, полицейских то есть, конечно, посадили. А в черных гетто начался бунт.
– А с чего бунт? Посадили же.
– Так посадили, только когда бунт начался. А бунт начался, когда эту кассету по ТВ показали. Что тут сказать? Я, белый человек, не рискнул бы пидарасить полицейских в Нью-Йорке. Тем более будучи пьяным – плохо кончится. Я бы не рискнул пидарасить ментов и в Москве! Не стал бы. Пьяный. Ночью. Один.
– Вот ты рассказываешь, а у меня всплыло в памяти очень теплое воспоминание о московских ментах. Это было при Советской власти еще. Едучи с похорон, мы с товарищами зашли в подъезд с бутылкой, добавить. А кто-то из соседей стуканул, вызвали ментов, те нас забрали в отделение возле Савеловского вокзала и заперли в «обезьяннике». И сигареты забрали! Я говорю – верните, а они не дают. Я орал, требовал начальника, и пришел некий офицер. Я ему говорю – вот, у людей горе, а твои менты нас ни за что забрали и курево отняли. Так вот если однажды этих твоих ментов будут убивать, я их спасать не возьмусь, потому что менты твои неправильные. Таких ментов нам не надо.
Он меня выслушал, пошел навел справки о случившемся и велел выпустить.
– «Такие же люди, иногда и милосердие стучится в их сердца».
– В ментовке! Пьяный! Ночью! Качает права! И ему – ничего! 85-й год: наивное, красивое время… Мы тогда думали, что люди лучше, честнее, что они работящие, могут себя в чем-то ограничивать, от чего-то отказаться для общей пользы…
– Мое поколение шло в армию, когда Афган начался; кого выгнали из института, тех туда забирали. К 85-му они уже возвращались. Эти посиделки, рассказы, как они там воевали… Был у меня такой товарищ – Вася, которого выгнали из института за пьянку и он загремел под фанфары в Афган. Вернулся… Женился сразу, детей завел… Жена рассказывала, как он по ночам вскакивал: «Рота, в ружье!» И сам он вспоминал: «Хрясь, танком забор смел, въехал в кишлак, а там в дом, стена заваливается – и видно, что в комнате люди молятся. Я из пулемета, и всех их положил». – «А на хрена?» – «Они ж душманы!» – «А с чего это взял?» – «Ну я же вижу!» Вот так…
– Ну, «афганцы» погоды не делали. А в целом тогда наивный был народ, доверчивый, он не ожидал от себя ни Баку, ни Сумгаита – все нормально, все добрые и чудесные.
– И Горбачев думал: «Мой народ меня любит».
– И пролетариат еще гордился тем, что он якобы самый передовой класс. Они думали, что быть рабочим – это не просто железки таскать и пьянствовать, но еще и создавать историю современности. Они искренне думали – вот я-то рабочий человек, я – лучший, а ты-то кто?
– Интеллигентик в очках.
– Это было, было у людей! Рабочим – почет и уважение, квартиры и санатории… А когда пролетариев избавили от иллюзии, что они передовые, это был страшный удар по психике. Вдруг оказалось, что ниже пролетария никого нет в обществе!
– Ну, только крестьянин.
– Крестьянин хоть сыт, пьян и нос в табаке. А у пролетария – ничего нет. Только вчера он считал себя крутым! А там вслед за пролетариями рухнули также поэты и писатели, которых раньше слушали открыв рот… Ожидали правды от ТВ, от вождя лично – будучи взрослыми людьми. В тот год даже у таких людей, как мы – да что там мы, даже у таких людей, как ты, – были самоотверженные чувства, мысли про общественное благо. Это наивное время длилось сколько еще?
– Где-то до 89-го.
– Съезд же был, да! А потом еще был всплеск на путче в 91-м.
– На этом втором всплеске я и пошел во власть. В 90-м году мэром избрался, ну и так далее. А спад был в 87-88-м.
– В связи с тем, что жрать было нечего.
– Да. И как-то все в болтовню уходило в основном.
– Тогда все начальники говорили – вот надо два-три года перебиться, а потом настанет счастье. Горбач говорил такое, нет?
– Нет, только Борис Николаевич. Говорил – на рельсы лягу… Шоковая терапия…
– Наивное, доверчивое, красивое время. Никогда больше такого не было.
– Да-а-а. А помнишь «Московские новости», такая газета была? Егор Яковлев там был главным редактором. Так ее ж было не купить! Я знал один стенд у Финляндского вокзала, специально туда ездил на метро и читал стоя. А гласность, кооперация – это уже позже.
– А в 85-м чистый базар шел.
– Самый робкий.
– А как мы обозначим обычный уровень нужды и бедствий? Зарплаты хватает на еду?
– Я не знаю, как определить. Вот в 83 – 84-м я жил на самом пределе нищеты. Крысы бегают, сосед по коммуналке пьяный, еле сводили концы с концами. Но мы же не считали себя нищими! У нас порог нужды и бедствий ниже обычного был! Если б я сейчас так жил, я б себя считал нищим. А тогда – не считал. У меня 200 рублей и у жены 130 – и нормально.
– Да, это важно. К деньгам в то время был сравнительно слабый интерес. Согласись!
– Тогда этого стыдились. Хотя я – нет. У меня было много друзей-фарцовщиков, и поэтому я как-то уже начал к этому относиться толерантно. Хотя люди, которые постарше меня на десять – пятнадцать лет, этого и представить не могли.
– Да хоть меня возьми: «Да чтоб я фарцевал – не бывать такому!»
– А я предпринимал некоторые попытки. Хотя и опасно это было…
– Вон Лисовский говорит, что фарцу презирал. Предпочитал вагоны разгружать.
– Все мы разгружали. Я не очень, кстати, понимаю московскую идеологию. Мне некоторые олигархи рассказывали, что они коммунистами были и в то же время возле «Березки» ломщиками стояли. Ведь мальчики из элитных московских семей. Такого у нас в Питере не было.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.