Николай Константинович Симонов

Николай Константинович Симонов

1968 год. Москва. Перрон Ленинградского вокзала. Слева – «Красная стрела» № 2, справа – «Красная стрела» № 4. Отправление в 23.55 и 23.59 соответственно. Сажусь в вагон поезда № 2. Устраиваюсь в купе и, как всегда, к окну – разглядываю идущих по перрону пассажиров в надежде увидеть знакомых.

Буквально за полсекунды до отправления промелькнула среди уезжающих и провожающих знакомая – мне так показалось – мощная фигура высокого мужчины, чуть ли не на ходу вскочившего в наш вагон. Освещение на перроне весьма скудное, поэтому уверенности в том, что мужчина действительно знаком мне, не было. Да и неважно, сказал я себе, едем в одном вагоне – увидимся.

Поезд набрал скорость. Я прошелся по вагону, заглядывая в купе… Нет знакомых. Я к проводнице:

– Дорогая моя, вы не обратили внимания на человека в светлом плаще, впрыгнувшего в наш вагон почти что на ходу?

– Да как же его не заметить! Не знаю, что с ним делать. Ему ведь на четвертый нужно, а он по ошибке к нам пожаловал. Я его, конечно же, впустила, потому как не знала, что он ошибся, да и знала бы – все одно – впустила бы. Сам-то он не кто иной, как Николай Константинович Симонов!

Сердце мое застучало часто-часто: Симонов! Боже мой! Мой кумир! Матиас Клаузен в «Перед заходом солнца» Гауптмана; Протасов в «Живом трупе» Л. Толстого; Петр I в одноименной кинокартине… Достаточно увидеть эти три работы из сотен других, чтобы стать покоренным его талантом на всю жизнь!

– Где же он, милая, где?

– В тамбуре стоит. Ждет начальника поезда. Мест нет. Не знаю, чего делать.

Иду в тамбур. Волнуюсь страшно.

Стоит Титан. Смотрит в окошко, что-то пальцем на грязном стекле рисует. (Кстати, немногие знают, что Н. К. Симонов был прекрасным живописцем, но почему-то держал все свои многочисленные работы взаперти и никому их не показывал. Говорят – стеснялся. Титан – и стеснялся!)

– Николай Константинович!

Он нервно, резко повернулся ко мне. На меня глянули большие грустные и усталые глаза.

– Да… Я… Что?.. Есть? А?..

Я понял, что речь идет о месте в купе, понял, что принял он меня за начальника поезда.

– Все устроится, не волнуйтесь. Что за беда? Ерунда какая-то!

– Спасибо… Спасибо… Надеюсь… Ерунда, конечно. А вы, простите, не…

– Я артист Малого театра Евгений Весник.

– Вот-вот… Вижу, знакомое лицо. Батенька! Я ведь вас в «Ревизоре» видел. Вы в Питере были на гастролях. Сколько вам лет, дорогой мой?

– Сорок шесть.

– А когда премьера состоялась?

– В шестьдесят шестом году.

– Ну, батенька, вы рекордсмен. Я ведь всех Городничих видел – и у нас в Александринке, и в Малом. Честно скажу вам, как на духу, – больше всех в этой роли мне понравился ваш артист – Григорьев. Замечательно! Такая органика! Такая глубина и простота при этом. Удивительно! Я его хорошо знаю еще с тех времен, когда он блистал на сцене Казанского театра имени Качалова. Вы по артистической манере очень, очень похожи на Григорьева, поэтому-то и понравились… А потом, должен вам сказать, поверьте уж мне, старику, – скоро семьдесят! – что в вашем возрасте никто эту труднейшую роль в императорских театрах не играл. Хлестакова – и того почти что все с брюшком уж играли… Ильинский, например, в тридцатых годах даже в корсете играл. А Городничие обязательно были и в возрасте, и носатые, хрипатые, басистые, солдафонистые, глуповатые, громкие. Почему обязательно такие – не знаю. Вы молодец, ваш Городничий со вторым планом, человечный, порой мягкий. Молодец!

Появился начальник поезда. Предложил нам на двоих четырехместное купе, но в другом вагоне. Благодарственно согласились. Доплата за Титана-безбилетника (начальник наличие билета в поезд № 4 учесть никак не захотел, да и по закону не мог) – потребовалась небольшая, и, так как у Николая Константиновича денег с собой не оказалось, я охотно потратился на моего кумира.

– Евгений… как вас по батюшке?

– Яковлевич, но не надо по батюшке. Просто по имени.

– Дорогой мой Женечка, у меня никогда нет денег. Мне их не дают ни на работе, ни дома. И правильно делают – соблазны разного рода. А когда купюры хрустят в карманах… Человек я не очень организованный в некоторых исконно русских проявлениях… Но безденежье иногда гнетет. Вот сейчас, например, как хорошо было бы отпраздновать наше новоселье…

– Момент! – Я стрелой метнулся из купе в другой вагон, в сторону буфета, работавшего, как и во всех поездах «Красная стрела», всю ночь. И это была, действительно, неповторимая, не поддающаяся описанию железнодорожно-купейная ночь! Тихонько шелестели стихи, завораживали пластичные руки и потрясающие выразительнейшие глаза. Рассказы о театрах, актерах, режиссерах, о ролях в кино и в театре… Время бежало незаметно. Вздремнули под утро часика на полтора – не более.

Четырехминутная разница во времени прибытия поездов «Красная стрела» № 2 и № 4 настолько незначительна, что встречающие их собираются в одно и то же время. Встречавшие Николая Константиновича были на месте.

Я направился в гостиницу «Октябрьская», расположенную, как известно, в ста метрах от вокзала, поэтому распрощались мы с великим артистом прямо на перроне.

…Съемки кончились поздно. В свой номер в гостинице вошел часа в два ночи. Что такое? Кто-то был здесь в мое отсутствие. На столе бутылка расчудесного коньяка, в большой вазе – яблоки, виноград, рядом два конверта. Вскрываю один:

«Глубокоуважаемый Евгений Яковлевич!

Благодарю Вас за чудесное, увы! краткое путешествие. Возвращаю Вам должок за желдор. билет.

Коленопреклоненный Николай Симонов».

Вскрываю второй конверт. В нем декадный пропуск в ложу дирекции Академического драматического театра им. Пушкина на любой спектакль.

Благодарю судьбу за подаренную мне ночь с гениальным артистом и за то, что он сел не в свой поезд!