Шлага и перо

Шлага и перо

С 1712 года начинается новый этап в жизни Петра. В августе он пишет Екатерине: «Мы, слава богу, здоровы, только зело тяжело жить, ибо я левшою не умею владеть, а в одной правой руке принужден держать шпагу и перо, а помочников сколько, сама знаешь». Этой фразой, образной и лапидарной, царь оценил свою деятельность. Под, «шпагой» он подразумевал руководство военными действиями и все меры, связанные с созданием регулярной армии и строительством флота. «Перо» символизировало законодательную работу, гражданские дела.

Положение человека, вынужденного одновременно держать в одной руке два предмета, невозможно считать удобным для достижения равнозначных успехов в делах, для которых эти предметы предназначались. Даже в месяцы относительного затишья на театре военных действий шпага царя не покоилась в ножнах, она лежала рядом, чтобы вновь оказаться в руке. А перо?

За перо Петр брался часто, писал он много и охотно. Свидетельство тому — его многочисленные письма, реляции, указы, инструкции, повеления, записки, составленные или отредактированные им дипломатические документы. Но не эту текущую повседневную работу пером имел в виду Петр в письме к супруге. Петру страстно хотелось быстрее завершить войну и полностью посвятить себя осуществлению задуманных преобразований в области хозяйства, культуры, административного устройства.

Из сказанного отнюдь не следует, что до 1712 года царь всю энергию отдавал исключительно руководству военными операциями. Гражданские дела, которыми он занимался в этот период, имели важное значение, как, например, образование губерний и создание Сената. Но обе административные реформы, совершенные наспех, скорее напоминали старинную практику организации приказов, чем заранее продуманную меру с точным определением функций новых учреждений и их места в уже существовавшей структуре государственного механизма. В самом деле, губернские учреждения вторглись в более или менее отлаженную государственную машину и повлекли следствие, которое вряд ли входило в расчеты Петра, — они фактически уничтожили органы городского управления, «рассыпали», как позже скажет царь, «храмину», которую десятилетие спустя пришлось «паки» собирать. Равным образом это относится и к Сенату, его обязанности, как уже отмечалось, были определены эмпирическим путем.

В годы, предшествовавшие Полтавской победе, Петр проявлял интерес и к другим гражданским делам, но все они прямо или косвенно были подчинены решению военных задач. К ним относятся распоряжения царя о строительстве казенных мануфактур, обеспечивавших армию и флот пушками, снарядами и парусиной, а личный состав мундирным сукном, чулками, шляпами, ремнями и прочим. Упрощение типографского шрифта, как и личные задания царя о переводе и напечатании иностранных книг, казалось бы, имели самое отдаленное отношение к военным заботам, но достаточно взглянуть на список переводной литературы тех лет, чтобы обнаружить в нем огромное число книг военного содержания. Новым шрифтом проще было печатать такие книги и легче читать их. Полностью отдаться гражданским делам Петр не мог и в первые годы после Полтавы. Как и раньше, львиную долю его забот поглощали война и дипломатия. Этот факт отмечал и царь в свойственной ему образной форме: «Когда человек залез в воду выше горла, ему естественно заботиться только о том, как бы спасти жизнь, забывая все остальное».

Впрочем, это заявление Петра не следует понимать буквально. Он не мог полностью отрешиться от гражданских дел даже в недели тяжелейших испытаний, не говоря уже о том времени, когда на театре военных действий наступало затишье. Эти месяцы царь проводил в Москве или Петербурге, занимаясь делами управления, благоустройством города на Неве, постройкой кораблей на Адмиралтейской верфи, обучением экипажей этих кораблей военно-морскому искусству и множеством других дел. Это была черновая, текущая работа, не сопровождавшаяся сколь-либо заметными административными, социальными, культурными, экономическими и прочими преобразованиями. Но и повседневные заботы требовали немало энергии, и каждый прожитый день протекал в напряженном труде.

В 1713 году неизвестный автор опубликовал в Лейпциге брошюру под названием «Описание Санктпетербурга и Кронштадта в 1710 и 1711 годах». Приведем некоторые извлечения из текста, посвященные описанию рабочего дня Петра: «День свой он проводит, избегая всякой праздности, в беспрестанном труде. Утром его величество встает очень рано, и я не однажды встречал его в самую раннюю пору на набережной идущим к князю Менпшкову, или к адмиралам, или в Адмиралтейство и на канатный двор. Обедает он около полудня, все равно где и у кого, но охотнее всего у министров, генералов или посланников… После обеда, отдохнув по русскому обычаю с час времени, царь снова принимается за работу и уже поздно ночью отходит к покою. Карточной игры, охоты и тому подобного он не жалует, и единственную его потеху, которою он резко отличается от всех других монархов, составляет плавание по воде. Вода кажется настоящая его стихия, и он нередко катается по целым дням на буере или шлюпке… Эта страсть доходит в царе до того, что его от прогулок по реке не удерживает никакая погода: ни дождь ни снег, ни ветер. Однажды, когда река Нева уже стала и только перед дворцом оставалась еще полынья, окружностью не более сотни шагов, он и по ней катался взад и вперед на крошечной гичке». Когда река покрывалась прочным льдом, царь катался на лодках, поставленных на полозья и коньки. Петр по этому случаю говорил: «мы плаваем по льду, чтобы зимою не забыть морских экзерципий».

Начало 1712 года было многообещающим — в новогодний праздник Петр получил известие, которым он немедленно поделился с сенаторами. Он им отправил первое в новом году письмо: «Я за щастие себе ставлю, что сего года первое таковое письмо случилось писать». «Щастие», о котором Петр уведомлял сенаторов, состояло в том, что русские, датские и саксонские войска, осаждавшие Штральзунд и Висмар, одержали победу: городами они не овладели, но, выманив шведов из крепости, захватили в плен свыше двух тысяч солдат и офицеров. Известие обнадеживало прежде всего потому, что успех был достигнут совместными действиями союзников. Царю казалось, что это известие подтверждает безупречность его расчетов, высказанных вслух сразу же после заключения Прутского мира: ценою утраты Азова он перебросит все силы на север и там вместе с партнерами по коалиции достигнет долгожданного мира. В этих своих расчетах Петр исходил из принципа верности взятым обязательствам — принципа, которым он неукоснительно руководствовался в своих отношениях и с союзниками, и с неприятелями: «кто кредит потеряет, тот все потеряет». У турецкого султана представления о «кредите» были иными, не слишком щепетильными относительно «кредита» оказались и союзники — Август II и Фридрих IV.

Тревожные сведения поступили с юга. Не прошло и полугода со времени заключения Прутского мира, как султан решил его нарушить. Он велел задушить визиря, командовавшего турецкой армией на Пруте, обвинив его в измене. Поддавшись уговорам Карла XII, султан еще на исходе 1711 года объявил войну России под тем предлогом, что царь задерживает сдачу Азова и не выводит войска из Польши.

Петр велит Апраксину: немедленно сдай Азов. В январе он отправляет султану грамоту с извещением, что все обязательства по Прутскому мирному договору им выполнены: Азов сдан, Таганрог и прочие крепости разрушены, русские войска в Польше находятся лишь потому, что маршируют через ее территории в Померанию. Конфликт удалось уладить, но события показали, сколь мало стоили заявления султана о мирных намерениях. В итоге царь вынужден был держать войска наготове и на юге. Шереметеву, командовавшему здесь русской армией, он предложил заготовить в Киеве провиант и фураж на семь месяцев на тот случай, «ежели будет приход турской». Сенату он поручил пополнить армию Шереметева солдатами и офицерами, так как считал, что «не безопасно, чтоб султан по наущению короля шведского чего еще зачинать не захотел». Уроки из Прутского похода Петр извлек полностью — на этот раз он решил ограничиться оборонительными действиями.

Не менее огорчительные сведения поступали с северного театра военных действий. Радостная весть, полученная Петром в январе, оказалась единственной. Последующие донесения русских дипломатов убедили царя в необходимости отправиться в Померанию, чтобы предотвратить надвигавшийся распад Северного союза. Разногласия между союзниками выявились уже при осаде Шральзунда и Висмара: датский король не спешил обеспечить осаждавшие войска артиллерией, без которой они бесплодно топтались у стен крепостей. Споры продолжались и при обсуждении плана расквартирования союзных войск. Датский король настаивал на выводе своих войск из Померании, мотивируя это необходимостью защищать Данию от возможного вторжения шведов по скованному льдом проливу. Август II, напротив, считал, что вывод датских войск из Померании настолько ослабит силы союзников, что они тоже будут вынуждены оставить завоеванные позиции. Усилиями русской дипломатии разногласие удалось устранить компромиссным решением: датский король в конце концов согласился оставить в Померании корпус в шесть тысяч человек. Более всего Петра беспокоило в поведении союзников, то, что они втайне от него и друг от друга вели секретные переговоры о мире.

В июне 1712 года Петр отправляется за границу. На пути в Померанию, где стояли русские войска под командованием Меншикова, Петр имел встречу с Августом II. В который раз царю приходилось делать вид, что он не знает о его предательских переговорах, и вполне серьезно обсуждать планы совместных действий. 24 июня царь прибыл к осажденному русскими войсками Штеттину и здесь сам убедился, сколь печальны следствия разногласий в стане союзников.

Меншиков доложил царю, что без осадной артиллерии, тщетно ожидаемой от датчан, Штеттином овладеть невозможно. Осмотр укреплений убедил царя в правоте светлейшего князя. Пренебрегая условностями, царь отправляется к датскому вице-адмиралу, в ведомстве которого находилась осадная артиллерия, просить его доставить пушки к Штеттину. Тот охотно рассыпался в любезностях, отдавал царю почести, не жалел пороха на артиллерийские салюты, но наотрез отказался обеспечить осаждавших артиллерией без повеления своего короля. «Зело, зело жаль, что время проходит в сих спорах», — отозвался царь о результатах своих переговоров.

Петр отправляет датскому королю грамоту, в которой не скрывает своего крайнего недовольства: «Я сам сюда прибыл, не щадя здоровья своего, ради общих интересов. Войско мое стоит праздно, так как обещанной артиллерии нет». Царь предъявил своему союзнику ультиматум: «Ежели же сего моего прошения исполнить не изволите, то я пред вами и всем светом оправдываться могу, что сия кампания не от меня опровергнута». Царь грозил вывести войска из Померании.

Успокоившись, Петр отправляется осматривать крепости Померании, все еще находившиеся во владении шведов, после чего отправляет датскому королю новое послание с подробным изложением плана кампании. Царь убеждает короля: «Мне ни в том, ни в другом месте собственного интересу нет, но что здесь делаю, то для вашего величества делаю».

Ни угрозы, ни убеждения не подействовали: датский король так и не снабдил русские войска осадной артиллерией, и Петр, обнаружив бесплодность своих усилий, отправляется в Карлсбад на лечение.

Что заставляло царя не только не разрывать отношений с союзниками, но еще и оказывать им помощь в достижении целей, в которых он не был заинтересован? На какие взаимные услуги союзников, прежде всего Дании, рассчитывал Петр, когда проявлял столько выдержки и терпения, сохраняя Северный союз?

На эти вопросы находим ответы в письмах Петра. Царь знает, что датчане «неблагодарны явились и зело слепо и недобро поступают». Знает он и о том, что орден Белого слона, которым наградил его датский король, равно как и орден Белого орла, врученный Августом II, являлись всего лишь выражением внимания. Любезность не заменяла пушек и кораблей. Наконец, Петру было известно и то, что партнеры, в особенности датчане, готовы изменить союзу, если шведы предложат им мало-мальски приемлемые условия мира. Тем не менее он с ними не разрывает, так как рассчитывает на датский флот — датчане «для моря зело нужны», рассуждает Петр. Отличившемуся горячностью Меншикову царь то и дело внушает «с датским двором как возможно ласкою поступать, ибо хотя и правду станешь говорить без уклонности — на зло примут». В другом письме Петр вновь обучает Меншикова дипломатическому обхождению с датчанами: «Правда, зело их поступки неладны, да что ж делать, а раздражать их не надобно для шведов, а наипаче на море. Ежели б мы имели довольство на море, то б иное дело, а когда не имеем — нужда оных флатировать (то есть льстить), хотя что и противное видеть, чтоб не отогнать».

На пути в Карлсбад Петр остановился в Вюртемберге. Отправился, как и всегда, осматривать достопримечательности города. Глядя на памятник Лютеру, произнес: «Сей муж подлинно заслужил это». Но при осмотре жилых комнат Лютера проявил но отношению к гостеприимным хозяевам некоторую бестактность. Они показали ему чернильное пятно на стене. По легенде, перед сидевшим за письменным столом Лютером предстал дьявол, и Лютер запустил в своего искусителя чернильницей. Петр стал дотошно осматривать чернильное пятно, брызги от него и написал на этой же стене: «Чернилы новые и совершенно сие неправда».

В Карлсбад Петр прибыл 8 октября и через три дня извещает супругу: «Мы вчерашнего дня зачали пить воду в сей яме; а как отделаюсь, писать буду. О протчих вестях не спрашивали из сей глуши».

Здесь произошел занимательный эпизод, молва о котором передавалась на протяжении двух столетий.

О пристрастии царя к ремеслам знали не только в России, но и за ее пределами. Как-то проходя мимо строившегося дома, он услышал в свой адрес слова неодобрения: дескать, русский царь лишь хвалится, что умеет все делать сам, а в действительности навыками строителя не владеет. Эти рассуждения задели Петра. Не долго думая, он взобрался по лесам на стену, схватил мастерок и целый день работал штукатуром, заслужив похвальный отзыв каменщиков. Два века спустя жители Карлсбада прикрепили к этому дому мемориальную доску с надписью: «С каменщиками Петр Великий был каменщиком».

Из Карлсбада царь вновь отправился к своим войскам в Померанию. Он сделал кратковременную остановку в Берлине, отмеченную любопытным происшествием, описанным английским послом в донесении 18 ноября 1712 года: «Царь должен был ужинать сегодня вечером у королевы, и делались большие приготовления к балу в честь его, но ее величество и все общество были разочарованы извинением, присланным царем около шести часов. Царь встретил голландского мельника, с которым познакомился еще при первом своем путешествии, — владельца ветряной пильной мельницы и небольшого домика с садом приблизительно в полумиле от города; у него государь и кушал, и пробыл довольно долго».

Изысканному обществу во главе с королевой царь предпочел общество владельца пильной мельницы. В королевском дворце его ждали развлечения и пустая трата времени, с мельником он говорил о деле, ему представилась возможность пополнить свои знания.

Царь спешил в Померанию в связи с письмом от Меншикова: светлейший князь извещал его о том, что шведский генерал Стенбок вышел из Штральзунда, чтобы атаковать датские и саксонские войска. Петр советует союзникам уклониться от сражения до подхода русских войск, но те не вняли благоразумному совету, ввязались в бой и 10 декабря потерпели поражение. Русской армии пришлось выручать союзников из беды. В январе 1713 года она настигла шведов у Фридрихштадта. Стенбок разрушил шлюзы, затопил местность, соорудил укрепления на дамбах и считал себя в безопасности. Царь тщательно обследовал укрепления, составил план атаки и предложил участвовать в ней союзникам, но те отказались, считая затею обреченной на неудачу.

Русские войска повел в атаку Петр. Произошло то, с чем раньше не была знакома русская армия и что в дальнейшем станет повседневным при встрече с шведами. Шведы, увидев наступающих русских, не приняв боя, бросились наутек, потеряв 300 человек пленными. Вот как описывает дальнейший ход событий сам организатор этой операции: «И ежели бы от наступающей теплыни, от чего превеликая грязь стала, так что солдаты как мертвые устали и не могли далее идти, то б воистину того же дня близ половины корпуса побиты были». Наступавшие двигались по такому месиву, что в нем оставались солдатские сапоги и подковы лошадей.

Стенбок укрылся в крепости Тонингене. Петр оставил осаду ее попечению Меншикова, а сам отправился в Петербург. Оттуда он в марте пишет князю шутливое письмо с сообщением о прибавлении семьи: «В Курляндии получил, едучи, письмо от хозяйки своей, что она принесла сына, Марьею зовут».

Итогам военных действий в Померании в 1712 году царь дал пессимистическую оценку: «кампания пропала даром». Тем с большей энергией он приступил к подготовке новой кампании. В Петербург он ехал с готовым ее планом. «Сего дни едем в Петербург, где праздно лежать не будем», — писал он 16 марта. На этот раз помыслы царя были прикованы к подготовке похода в Финляндию, который он решил осуществить силами русских войск, без участия союзников — на них, писал он, «мало надежды».

Поход в Финляндию царь поручил организовать адмиралу Апраксину еще в 1712 году, но его подготовка шла медленно, Апраксин упустил время, и войска, высаженные галерным флотом на финский берег, не решились углубляться далеко. Это была разведывательная операция.

На кампанию 1713 года Петр возлагал большие надежды. «Я от верных людей подлинно уведал, что ежели до Абова дойдем, то шведы принуждены будут с нами миру искать, ибо все их пропитание из Финляндии есть». Царь не намеревался оставить Финляндию за Россией, но овладеть ею считал необходимым «двух ради причин: первое, было бы что при мире уступить, о котором уже шведы говорить начинают; второе, что сия провинция есть маткою Швеции, из которой они довольствуются не токмо скотом и протчим, но и дровами; и когда ее взять, то шведская шея мягче гнуться станет».

Петр не впервые пророчил войне близкий конец, и каждый раз его прогнозы не оправдывались. Что это, просчеты царя, неумение его взвешивать реальные шансы воевавших сторон? Петр рассуждал правильно, с точки зрения здравого рассудка он учитывал все моменты, влиявшие на ход войны, за исключением одного — безрассудства Карла. Шведский король проявлял нелепое упрямство, пагубное для себя и для своей страны. Он сидел в Бендерах и посылал бесчисленные повеления, требовавшие новых жертв от населения истощенной страны.

В конце апреля десантный корпус в 16 тысяч человек, посаженный на галеры и другие мелкие суда, отправился к финским шхерам. Авангардом десанта командовал Петр. Высаженные у Гельсингфорса войска не встретили сопротивления. Предав город огню, шведы оставили его без боя. Не оказав сопротивления, они ушли и из Борго. Из этого города 16 мая царь отправляет Екатерине шутливое письмо: «Объявляю вам, что господа шведы нас зело стыдятца, ибо нигде лица своего нам казать не изволят».

Оставив войска в распоряжении Апраксина, Петр вернулся 7 июня в Кронштадт, где получил от Меншикова известие об успехе под Тонингеном: свыше 11 тысяч шведов во главе со Стенбоком сдались союзным войскам. Царь посчитал, что настало подходящее время возобновить хлопоты о своем повышении в чине, поскольку он тоже был причастен к победе.

Указ о присвоении Петру чина полного генерала был подписан «князем-кесарем» еще 7 марта 1712 года. Петр, однако, задержал обнародование указа, что свидетельствует о том, что порядок продвижения по службе он распространял и на себя: очередной военный чин должен присваиваться за успешное руководство военными операциями, а не просто за службу. Как и всегда в этих случаях, он обратился с челобитной к «князю-кесарю» Ромодановскому: «Понеже ваш указ, вписанный о перемене чина моего к генерал-фельдмаршалу Шереметеву я тогда не объявил ради несчастья против турок, а сей виктории могу и я причасником быть, ибо по разбитии датских войск, никто оного иной в Тонинг загнал, как российские войски, где я командиром был (о чем уже вашему величеству давно известно)».

Во второй половине 1713 года царь еще дважды радует своих корреспондентов успешными операциями. Меншикову он пишет об овладении городом Або. Светлейший не остался в долгу и тоже дал повод царю известить своих друзей о крупном успехе в Померании: «славная Штетинская крепость, то есть главный или столичный померанский город от неприятеля счастливо взята с малым уроном наших людей».

Итогами 1713 года Петр остался вполне удовлетворенным: шведы были почти полностью изгнаны из континентальной Европы, лишились значительной части Финляндии. Радовали и вести из Турции. Правда, там Карлу XII удалось еще раз убедить султана объявить войну России, но это вызвало такое недовольство в самой Турции, что военные действия фактически не начинались.

В известиях с юга Петра более всего устраивало намерение султана выслать из пределов страны Карла XII. Обстоятельства выдворения надолго задержавшегося в Турции шведского короля давали основание полагать, что он уже лишился кредита у султана и не сможет провоцировать его на войну.

По поручению султана турецкий сераскер и крымский хан прибыли в Бендеры к Карлу XII с предложением покинуть турецкие владения. Король отказался выполнить повеление султана. Тогда 12 тысяч татар и янычар окружили королевский стан, надеясь блокадой принудить короля к сдаче. Но, лишившись продовольствия и фуража, король велел перестрелять подаренных султаном арабских коней. Одновременно он начал укреплять свой лагерь, роздал оружие даже слугам и канцеляристам.

Когда королю сообщили, что будет применена сила, он ответил: на такой шаг не осмелятся.

Сколько ни уговаривали короля оставить страну добровольно, как ни убеждали его, что сопротивление горстки людей огромной армии бессмысленно, он оставался непреклонным. Турки подвергли дом артиллерийскому обстрелу и подожгли его. Кто-то из свиты короля сказал об опасности погибнуть в огне. Но Карл продолжал играть роль трагического актера: «Пока не станут гореть ваши платья, опасности никакой нет!»

Все же король вынужден был покинуть горящий дом. Янычары обезоружили его и привели к сераскеру. Во время схватки осаждавших с осажденными погибло около 600 турок. Так Карл XII отблагодарил хозяев за четырехлетнее гостеприимство.

Поражения шведов на суше, утрата ими многих владений на континенте, а также опорных пунктов в Финляндии наносили огромный ущерб экономическому и военному потенциалу Швеции. Страна агонизировала, но продолжала сопротивление. Петр ясно представлял пути и средства достижения мира. Шведы, по его мнению, все еще надеялись на неуязвимость своей коренной территории. Военно-морской флот, по выражению Петра, был «последней надеждой» Швеции. Задача состояла в том, чтобы лишить ее этой «последней надежды», то есть дополнить превосходство вооруженных сил России на суше превосходством на море.

Строительство флота постоянно привлекало внимание Петра. Он не жалел ни времени, ни усилий для создания верфей, спуск корабля на воду был для него праздником. Приезжая в Петербург, царь всегда прежде всего спешил заглянуть на Адмиралтейскую верфь, где он распоряжался, наставлял, показывал, проверял. И тем не менее Балтийский флот уступал шведскому. Со времени основания Петербурга он ежегодно пополнялся новыми кораблями, но вплоть до Полтавской виктории на флот возлагались преимущественно оборонительные задачи. Этими задачами определялся класс закладываемых кораблей — тогда строили главным образом мелкие суда, рассчитанные на плавание у побережья. Теперь принимались срочные меры к сооружению линейных кораблей, оснащенных десятками пушек и способных выполнять боевые задания в открытом море. Энергичные заботы приносили плоды. 15 июля 1713 года царь пишет находившемуся в Турции Шафирову: «Флот наш, слава богу, множитца, мы уже ныне тринадцать линейных кораблей от 50 пушек и выше имеем, а еще ждем довольного числа к себе». Петр был прав: его. детище мужало, число линейных кораблей увеличивалось. Но в такой же мере он был прав, когда два месяца спустя сказал: «А мы большими кораблями не сильны».

Царь решил ускорить комплектование флота покупкой готовых кораблей за границей. Еще в 1711 году он отправляет в секретную заграничную командировку корабельного мастера, выходца из аристократической фамилии Федора Салтыкова. Ему было велено «вести себя везде инкогнито за дворянина российского, в корреспонденции иметь надлежащую осторожность, обо всем писать цифирью». Тайное поручение Салтыкова состояло в выполнении им роли агента по скупке кораблей в портах морских держав. Главное руководство операцией царь возложил на своего посла в Амстердаме князя Бориса Ивановича Куракина. В сентябре 1713 года Петр еще раз напомнил послу о важности поручения: «Прошу вас, чтоб гораздо трудились в покупке кораблей, ибо наша ныне война вся в том состоит». Салтыков уже в 1712 году сторговал 10 кораблей. Часть из них Петр тщательно осмотрел. Глаз опытного кораблестроителя обнаружил в них существенные недостатки, по качеству они оказались ниже кораблей отечественной постройки. Они «достойны звания приемышей, ибо подлинно отстоят от наших кораблей, как отцу приемыш от роднова, ибо гораздо малы пред нашими», а главное, «тупы на парусах», то есть имели медленный ход.

Заботы царя о пополнении флота новыми кораблями сочетались с обучением личного состава военно-морскому делу. Петр — частый гость главной базы русского флота — Кронштадта. Там он проводит целые недели, устраивает смотры, учебные сражения, упражняет матросов и офицеров в выполнении морских команд.

Молодой Балтийский флот участвовал в финской кампании 1712 — 1713 годов. Он обеспечил как высадку десантов, так и снабжение их боеприпасами, снаряжением и продовольствием. Один из таких рейсов с участием Петра сопровождался потерями: корабли попали в небывалой силы шторм, три галиота затонули, экипажи двух из них погибли. Сообщая об этих потерях, Петр писал: «Нептун некоторую пошлину взял». Царь знал, что известие о катастрофе встревожит Екатерину, поэтому просил корреспондентов не сообщать ей подробностей. Одному из них он писал: «Прошу о сем так пространно не объявлять домашним моим». Другому: «Пожалуй, не говори ей о сем, приеду и расскажу сам».

Первый крупный успех на море пришел летом 1714 года. К этому времени русский флот располагал такими силами, что внушал Петру уверенность в том, что он может выдержать испытание боем: «Теперь дай боже милость свою! Пытаться можно».

В июне галерный флот под командованием Апраксина доставил провиант в Гельсингфорс и должен был двигаться к Або, чтобы обеспечить находившиеся там русские войска продовольствием. Путь к Або преграждала шведская эскадра в составе 16 крупных кораблей, 8 галер и 5 других судов, стоявших у мыса Гангут.

18 июля к месту расположения галерного флота прибыл Петр. После рекогносцировки местности он разработал оригинальный план действий: было решено в узкой части полуострова Гангут устроить «переволоку» из бревен для перетаскивания легких судов на противоположный берег. Замысел состоял в том, чтобы этой демонстрацией ввести неприятеля в заблуждение. Шведы попались на эту диверсию и, стремясь помешать перетаскиванию судов, раздробили свои силы, чем немедленно воспользовался Петр.

26 июля был днем полного безветрия, паруса шведских линейных кораблей беспомощно свисали на мачтах.

Корабли не могли маневрировать. Русское командование «по многим воинским советам» решило использовать благоприятную обстановку. 20 галер беспрепятственно зашли в тыл шведской эскадры. Следом за ними были отправлены еще 15 галер, а на следующий день этот маневр совершил весь галерный флот. Маневр стоил русским ничтожных потерь: неприятелю удалось захватить всего лишь одно судно, севшее на мель. Шведы непрерывно палили из пушек, но это была бесполезная трата пороха и ядер: галеры оказались вне досягаемости корабельной артиллерии шведов.

Знаменитое Гангутское сражение началось в середине дня 27 июля. Ему предшествовало предложение о сдаче. Когда его отклонили, на корабле адмирала Апраксина был поднят синий флаг, а затем раздался пушечный выстрел. Это были сигналы атаки.

Авангард русского флота под командованием шаутбейнахта Петра Михайлова атаковал не всю шведскую эскадру, а блокированный отряд контр-адмирала Эреншильда, состоявший из фрегата «Элефант» и девяти более мелких кораблей. Шведы располагали мощной артиллерией (116 пушек против 23), но это нисколько не смутило Петра. Два часа шведам удавалось отбивать натиск русских, но затем атаковавшие взяли корабли на абордаж и сцепились с неприятелем врукопашную. «Воистину, — вспоминал об этом сражении Петр, — нельзя описать мужество наших, как начальных, так и рядовых, понеже абордированье так жестоко чинено, что от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами, но духом пороховым от пушек разорваны». Эреншильд пытался бежать на лодке, но был захвачен в плен. «Правда, — писал Петр Екатерине, — как у нас в сию войну, так и у алиртов (то есть союзников) с Францией много не только генералов, но и фельтмаршалов брано, а флагмана ни единого».

Кровопролитное сражение закончилось полной победой русского флота. Все корабли Эреншильда стали трофеями русских. Штиль помешал шведской эскадре оказать помощь терпящему катастрофу отряду контр-адмирала Эреншильда. Успех русского флота привел в ужас шведский двор: он начал эвакуироваться из столицы. Царь сравнивал морскую победу у Гангута с Полтавской викторией.

За морским сражением, принесшим славу русскому флоту, следовали две церемонии. 9 сентября население Петербурга торжественно встречало победителей. В Неву вошли украшенные флагами три русские галеры. За ними следовали захваченные шведские корабли. Затем показалась командирская галера шаутбейнахта Петра Михайлова. Процессию замыкали две галеры с солдатами. Парад был продолжен на суше: победители несли знамена и прочие трофеи. Среди пленных находился и Эреншильд. Шествие замыкали батальоны Преображенского полка во главе с Петром. Победители прошли через триумфальную арку, на которой красовались замысловатые изображения. Одно из них выглядело так: орел сидел на спине слона. Надпись гласила: «Русский Орел мух не ловит». Смысл иронической надписи станет понятным, если вспомним, что захваченный фрегат назывался «Элефант» (слон).

Продолжение церемонии происходило в Сенате. В окружении сенаторов в роскошном кресле восседал «князь-кесарь» Ромодановский. Шаутбейнахт Петр Михайлов испросил разрешения войти в зал, чтобы отдать рапорт и рекомендательное письмо генерал-адмирала Апраксина о своей службе. Бумаги зачитали вслух, и «князю-кесарю», не отличавшемуся красноречием, сценарий отвел немногословную роль: задав несколько малозначительных вопросов, он произнес: «Здравствуй, вице-адмирал!» Так царь получил чин вице-адмирала. С этого времени он стал расписываться за получение 2240 рублей годового жалованья.

В сентябре 1714 года должна была состояться еще одна церемония, но по каким-то причинам Петр перенес ее на начало следующего года.

Еще в 1713 году «князь-папа» Никита Зотов известил Петра о своем намерении жениться. Царь ответил Зотову своим согласием, но тут же многозначительно добавил: он, царь, не допустит того, чтобы свадьба была учинена «образом древнего варварского обычая», то есть тайным браком. Петр решил превратить свадьбу главы «всепьянейшего собора» в шумное торжество, своего рода маскарад с участием не только членов «пьяной компании», но и всех знатных особ: в гости приглашались генералы, тайные советники, сухопутные и морские офицеры, корабельные мастера, иностранные дипломаты.

Петр не поленился разработать подробнейший свадебный обряд, расписать роли для его участников, определить, кто в каком костюме должен был явиться на торжество. Была устроена даже генеральная репетиция, своего рода смотр маскарадных костюмов.

Свадебный кортеж представлял пеструю толпу. Одни явились в калмыцком платье, другие — в венгерском, третьи — в старорусском, четвертые — в матросском и т. д. Всем гостям полагалось иметь при себе музыкальный инструмент, точнее, предмет, из которого можно было извлекать какие-либо звуки: наряду с барабанами, пастушьими рожками, колокольчиками, скрипками гостям предписывалось принести пузыри, наполненные горохом, горшки, тазы и т. д. Граф Головкин, два князя Долгоруких и два князя Голицыных щеголяли в китайском наряде и играли на дудочках, дипломаты Толстой и Бестужев нарядились в турецкие костюмы и гремели медными тарелками. Петр выбрал для себя матросскую форму.

Накануне свадьбы к Петру обратился сын жениха Конон Зотов с горячей мольбой отменить брак: «Умилосердись, государь! Таким ли венцом пристоит короновать конец своей жизни, яко ныне приведен отец мой чрез искушение?» Правда, сына возмущала не моральная сторона грубого маскарада, а опасение быть ущемленным мачехой при дележе наследства: «Я верю, что она идет для того в замужество, чтоб ей нас, детей его, лишить от бога и от вас, государя, достойного нам наследства».

Царь не внял просьбе Конона Зотова. Через 10 дней после подачи челобитной сын жениха прочитал инструкцию, составленную царем и начавшуюся фразой: «Ехать тебе во Францию в порты морские, а наипаче, где главный их флот».

Петра можно было бы заподозрить в том, что он, бросив все дела, целиком отдался никчемной затее, если бы историки не располагали документами, свидетельствующими о том, что забава не отвлекала его от главных дел и нисколько не изменила распорядок его рабочего дня. Здесь проявлялась одна из удивительных способностей Петра — умение одновременно охватывать множество дел, разных по значению и содержанию, иногда совершенно не связанных друг с другом. Мы уже имели случаи наблюдать Петра в напряженные месяцы борьбы с вторжением Карла XII то за усовершенствованием шрифта, то наставляющим, как переводить книги и переплетать их. Даже на пирушках его память держала в голове сведения, на которые как-то надо было реагировать, и он вставал из-за обеденного стола, чтобы сесть за стол письменный и в уединении написать очередной указ или ответить на письмо и потом вновь присоединиться к компании.

Подготовкой шутовской свадьбы и торжества, с нею связанного, Петр занимался в декабре 1714 — январе 1715 года. За это время им было составлено и отредактировано 16 указов, среди них указ Канцелярии от строений с подробнейшим перечнем первоочередных работ по благоустройству столицы, указ об открытии Морской академии, инструкция петербургскому губернатору Меншикову и другие.

Интенсивная работа пером развернулась в 1714 — 1715 годах, но намерение посвятить этой работе больше внимания, Петр обнаруживает уже в 1712 году. К этому году относится его первое распоряжение о переводе на русский язык иностранных регламентов, уставов, указов.

В действиях Петра при организации коллегий мы не обнаруживаем спешки, проявленной им во время проведения административных реформ предшествующих лет.

Одновременно с подготовкой реформы гражданской администрации велась работа по составлению «Устава воинского» для сухопутной армии и «Морского устава» для военно-морского флота. В ноябре 1714 года сын «князя-папы» Конон Зотов закончил перевод «Ордоннанса Людовика XIV о войсках морских и о их арсеналах», а в январе следующего года он получает новое задание Петра: ехать во Францию, где раздобыть и перевести на русский язык книги «все, что ко флоту надлежит на море и в портах». Царь не преминул напомнить Зотову, как надо переводить с иностранного: «за штилем их не гнатца», но смотреть, «чтоб дела не проронить». К маю 1715 года в распоряжении царя находились датский, французский и голландский регламенты. Тогда же от посла в Лондоне Бориса Ивановича Куракина Петр требует доставки английских уставов и регламентов. Он разъясняет послу, для каких надобностей надлежит прислать регламенты: их «мы ныне збираем всех государств, кои флоты имеют».

Гражданские дела царя не ограничиваются подготовкой к открытию коллегий. В 1714 — 1715 годах царь издает ряд нормативных указов, о которых будет подробнее рассказано в следующей главе: указ о единонаследии, указ, запрещавший должностным лицам вступать в подряды, и др.

Казалось, что Петр был близок к завершению реформы центральных учреждений и дни приказов были сочтены. Но начинание неожиданно пришлось прервать — Петр в конце 1715 года серьезно заболел, а в январе следующего года он, еще не оправившийся от болезни, вместе с супругой отправился за границу. Конечный пункт поездки — курортный городок Пирмонт, цель путешествия — лечение.

Петр ехал на запад медленно, с продолжительными остановками, вызванными то его болезнью, то недомоганием беременной супруги, то дополнительными заботами, всегда возникавшими в пути.

В Гданске царь прожил свыше двух месяцев. Теперь он уже не ограничивался осмотром достопримечательностей, он стал приобретать редкости для Петербургской кунсткамеры. В сопровождении городских властей Петр посетил лютеранскую церковь. Рассказывают, что проповедь он слушал без парика и, почувствовав холод, молча снял парик у стоявшего рядом бургомистра, водрузил себе на голову и вернул его владельцу лишь по окончании богослужения. Здесь же в Гданске он отредактировал все 108 глав и три части «Устава воинского» и отправил его в Россию для размножения типографским способом. Петр внес в текст до 200 исправлений и дополнений, придававших формулировкам лаконичность, четкость и ясность.

В этом выдающемся сочинении подводились итоги развития отечественной военной мысли. В Уставе нашли отражение все новшества, примененные царем и его генералами в годы войны. Устав предусматривал существование в действующей армии корволанта, блестяще оправдавшего себя в битве при Лесной. Главное достоинство корволанта — подвижность, оперативность: «всюду поворачиваться без тягости», как сказано в Уставе. Новым было и правило стрельбы шеренгами, когда на колени садилась не одна, а две шеренги. Устав придавал огромное значение рукопашному сражению и поэтому отводил много места обучению приемам штыкового боя. «Имя солдат, — сказано в Уставе, — просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышнего генерала и даже до последнего мушкетера, конного и пешего». Имени солдата недостоин нарушитель воинской чести и воинских традиций: «Кто знамя свое или штандарт до последнего часа своей жизни не оборонит, оный не достоин есть, чтобы имя солдат иметь». «Победу в войне обеспечивают добрые порядки, храбрые сердца, справное оружие». Одновременно «Устав воинский» являлся уголовным кодексом: он определял меру наказания не только за нарушение воинской дисциплины, но и за политические преступления: «всякий бунт, возмущение и упрямство безо всякой милости имеет быть виселицею наказано».

«Устав воинский» заложил основы национального военного искусства. В течение столетия им руководствовались в сражениях и при обучении войск все выдающиеся полководцы России: Румянцев, Суворов, Кутузов.

Путешествие к Пирмонту было насыщено деловыми встречами с польским и прусским королями, герцогом Мекленбургским. Но главное значение Петр придавал встрече с датским королем. Послу в Копенгагене князю Долгорукому он поручает уговорить Фридриха IV встретиться с ним, царем, в пункте, лежащем по пути в Пирмонт: «желаю сего свидания, дабы все определить и потом ехать лечиться». Что намеревался «определить» Петр? Убедить короля в том, что «потребно вступить в самую Швецию, и там силою оружия принудить неприятеля к миру».

Свидание состоялось близ Гамбурга в мае 1716 года. Во время четырехдневных переговоров удалось достичь соглашения о высадке десанта в Шонию — прибрежную провинцию Швеции, ближе всего отстоявшую от датских берегов. Удовлетворенный исходом переговоров, Петр спешит в Пирмонт, где почти три недели принимает воды. Из Пирмонта он возвращается в Померанию и Данию.

Казалось, что обстановка на Балтике благоприятствовала усилиям царя. У него появились новые помощники: англичане и голландцы, много раз безрезультатно протестовавшие против действий шведских каперов, решили защищать торговые пути к портам России оружием и отправили в Балтийское море свои эскадры. Петр весь отдается подготовке десанта: распоряжается о сосредоточении войск, отправляется к неприятельским берегам, где на виду у шведов, подвергаясь обстрелу прибрежной артиллерии, измеряет глубину в шхерах для определения места высадки десанта. Наконец, царь становится главнокомандующим флотов России, Англии, Голландии и Дании.

Петру, однако, пришлось еще раз испытать разочарование. Конечно, объединенная армада в составе 84 военных кораблей, среди которых на 21 развевался боевой флаг русского флота, могла принудить шведов заключить мир. На деле же ни один из трех союзников Петра всерьез не помышлял об активных военных действиях.

Командование флотами четырех держав оставило у Петра приятное воспоминание лишь в одном отношении: «Такой чести повелевать флотами чужестранных народов и своим вместе едва ли кто на свете удостаивался. Я с удовольствием вспоминаю доверенность тех держав».

«Доверенность», однако, не простиралась далее совместного участия в маневрах. Много холостых залпов было произведено во время взаимных приветствий командующих национальными эскадрами, но по неприятелю — ни одного выстрела. 28 сентября 1716 года русская эскадра отмечала викторию при Лесной. В торжествах принял участие и английский флот. В походном журнале записано: «Пополудни английский адмирал палил со всего флота, поздравляя воспоминанием сей виктории». Участие английского и голландского флотов в плавании по Балтийскому морю имело значение демонстрации и не преследовало цели поставить Швецию на колени. Датский король тоже саботировал достигнутое в мае соглашение. Поведение датчан Петр оценил через четыре дня после того, как принял командование объединенным флотом. августа он пишет Апраксину: «Бог ведает, какое мучение с ними. Сущее надобное время пропускают, будто чужое дело делают».

Можно представить, какое чувство вызывали у нетерпеливого Петра нарочитое затягивание сроков выполнения обязательств датским королем. Однажды на этой почве между Петром и Фридрихом IV возникло маленькое недоразумение.

Царь, как мы знаем, мог довольствоваться пятью часами сна в сутки и вставал очень рано. Он послал в 8 часов утра сказать королю, что желает с ним встретиться. Петру ответили, что король спит. Спустя два часа, когда Петр вновь осведомился о возможности свидания, ему сказали, что хотя король уже встал, но никто не смеет входить в его комнату. Через час Петру сообщили, что король еще не одет. Наконец, когда у непоседливого русского царя иссякло всякое терпение, смущенный Фридрих IV сам явился к нему. Датскому королю пришлось выслушать следующее замечание Петра: «Мой брат, дела не могут идти хорошо таким образом; каждый день у нас есть много важного, что мы должны сообщить друг другу, между тем к вашему величеству не всегда можно иметь доступ. У меня также есть свои дела. Условимся раз и навсегда иметь определенный час и день, в который мы можем видеться, когда нам будет что сказать друг другу». Король согласился с доводами царя, но возражал против свиданий в утренние часы.

Время для десанта было упущено, и Петр, распорядившись об увеличении галерного флота, способного без датчан высадить войска на побережье Швеции, отправляется в Голландию искать дипломатических путей выхода из войны. В Амстердам он вызывает выдающихся сотрудников дипломатического ведомства: Толстого, Шафирова, Остермана и других.

Петр и на этот раз, как и в первый свой приезд в Голландию, решил остаться инкогнито. Извещая своего посла в Амстердаме Бориса Ивановича Куракина о намерении прибыть в Голландию, царь предупредил его, что если об этом «уведают Штаты, то проси, чтобы без всякой церемонии мой туды приезд был». Сохранить свое имя втайне Петру не удалось и теперь. Более того, царь однажды стал жертвой своего инкогнито.

Как-то он вместе с несколькими спутниками остановился переночевать в захудалом трактире. Ужин состоял из десятка яиц, сыра, масла и двух бутылок вина. Когда у хозяина спросили, сколько надо платить за ночлег и ужин, тот ответил: 100 червоных! Гофмаршал доложил царю о непомерно высокой цене за незначительные услуги. Петр пошел объясняться с трактирщиком.

— За что ты требуешь столь великую сумму? — спросил он по-голландски.

— Сто червонцев, великая сумма! Я бы заплатил тысячу червоных, если бы я был русским царем.

Прижимистому в личных тратах царю все же пришлось уплатить просимую сумму.

В Голландии Петра влекли те места, где ему довелось побывать без малого двадцать лет назад. Как и в первый приезд, он интересовался верфями, кораблями, мануфактурами. Он охотно посещал живописцев, накупил множество картин, которыми впоследствии украсил покои своей супруги.

Не удержался он и от осмотра спальни и крохотной комнаты, где жил во время работы на верфи.

— Добро пожаловать, мастер Питер! — услышал царь.

— Откуда ты меня знаешь?

— Я жена мастера Поля, и вы часто обедали в нашем доме.

Петр обнял вдову того самого Поля, у которого он в 1697 году обучался кораблестроению и который выдал ему аттестат.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.