Зять любит взять

Зять любит взять

Году, этак, в семьдесят девятом — Никиты Хрущева уже не было на свете, — сидя на даче с подругой по имени Светлана, решили мы уговорить моего мужа прокатить нас по окрестностям, тем более что мне давно хотелось побывать в одном дачном месте, которое я знала под именем «Пчелка». В начале шестидесятых бывала я там у Лили Зыковой-Русаковой, сотрудницы журнала «Молодая гвардия», и поразило меня красотой это место на берегу водохранилища.

— Еще до войны брат, пролетая над Подмосковьем, приметил «Пчелку», показал ее друзьям-летчикам, и они вместе организовали дачный кооператив «Летчик-испытатель», — рассказывала Лиля.

Семья Лили и Сергея выстроила дом. Во время войны Герой Советского Союза Сергей Зыков пал смертью храбрых. После войны на даче осталась Лиля со своей семьей.

Несколько раз я приезжала туда, мы гуляли по окрестностям. Однажды она сказала:

— Мы решили продать дачу. С тех пор как мама попала под поезд по дороге со станции, ни у меня, ни у отца душа к этому месту не лежит. И деньги нужны.

— У тебя уже есть покупатель?

— Есть. Рада Хрущева с Аджубеем. У них ведь никогда не было своей дачи — всегда правительственные. Дача стоит семь тысяч. Аджубей готов — он продал энциклопедию «Британика» и может платить.

Вот вам и кремлевские привилегии. Вот вам и «несметные богатства нахапавших коммунистов». Хорошо еще, что в лучшие времена Рада с мужем могли позволить себе иметь «Британику», чтобы в худшие расплатиться ею за дачу.

Мы с мужем и с подругой сели в машину — через полчаса были в поселке «Летчик-испытатель».

— Давай поищем бывшую Лилину дачу, — сказала подруга.

— Ты хочешь видеть кого-нибудь из Хрущевых? — спросила  я.

Она хотела, потому что дружила с хрущевской внучкой Юлией.

Мы нашли улицу, подъехали к месту, где, мне помнилось, стоял Лилин дом. Он теперь выглядел иначе, перестроенный, как мне показалось, под мексиканский стиль.

У калитки стоял Алексей Иванович Аджубей в шортах.

Мы вышли из машины. Муж и я были знакомы с ним, как говорится, «шапочно». Олег Васильев пришел работать в «Известия», когда Аджубея там уже не было. Разумеется, он знал его в лицо. Многие знали. Корреспонденции моего мужа из Лондона Аджубей читал в «Известиях», потому что не переставал следить за газетой, откуда его так грубо убрали после падения Хрущева.

Меня Аджубей мог видеть по телевизору — я часто выступала на поэтических вечерах. Была у меня с ним и нелепая встреча. Рада с Аджубеем при Хрущеве жили в одном подъезде с моими родственниками Кучеренко. Однажды я ехала с ним вдвоем в лифте. Он был заметно пьян, но успел сказать: «Я вас знаю. Вы поэтесса Лариса. Ваши стихи мне не нравятся. В них мало актуальности. Такое можно было писать и в прошлом веке. Извините».

Когда лифт уже закрывался, но Аджубей еще видел меня, я показала ему язык. Все.

Аджубей, в шортах, толстый, с лицом широким, добродушным, картофельным, расцеловался со Светланой, потом отступил к калитке и спросил:

— Вы не побоитесь зайти в мой дом? Я опальный.

Мы долго сидели с ним и с Радой Никитичной. Говорил в основном он. Рассказывал случаи из той жизни, с которой, видимо, не хотел расставаться в мыслях и чувствах. Вспоминал курьезы из журналистской жизни своего времени. Заговорил о Лондоне, где мой Олег тогда был собственным корреспондентом «Известий», вспомнили бедный лондонский район Уайтчепель, откуда родом Чарли Чаплин. Аджубей рассказал известинскую историю, связанную с великим актером. Однажды он позвонил Чаплину в Лондон, попросил дать для «Известий» главы из его «Автобиографии».

— Дам, — сказал Чаплин, — если вы мне пришлете много черной икры. Через неделю отрывки из «Автобиографии» должны выйти в воскресном номере газеты «Таймс». Потом будет прием.

Чаплин пошутил, конечно. Но знаменитый журналист Мэлор Стуруа получил задание: купить четыре килограмма черной икры и любыми путями доставить их Чаплину. Мэлор, талантливый не только в журналистике, кинулся в Елисеевский гастроном. Взял икру, поехал в Шереметьево, уговорил летчиков компании «Бритиш Эйрвейс» взять посылку и передать ее по адресу. Летчики, узнав, кому предназначается посылка, сказали, что сами отнесут ее — им хотелось посмотреть на живую легенду.

— Нет, — возразил Мэлор, — за посылкой придет наш собственный корреспондент Владимир Осипов.

Летчики чуть было не отказались. Осипов отвез икру по назначению.

— Можно сойти с ума, — говорил ему Чарли Чаплин, разрывая сверток, в котором оказалась огромная кастрюля из известинской столовой, набитая льдом: Мэлор выпросил лед у уличной мороженщицы. — А кто-то говорит, что у вас железный занавес. Я только вчера разговаривал по телефону с вашим главным редактором. Вчера вечером, а сегодня днем икра здесь.

И отдал главы из книги, и «Известия» вышли с этими главами прежде, чем воскресная «Таймс».

— У меня тут были особые амбиции, — сказал Аджубей, — мы воткнули перо главному редактору «Таймс», он только что был в «Известиях» и с чисто западным апломбом уверял, что наши газеты неоперативны. Так вот ему!

— Жалко, — сказал Олег, когда мы отъехали, — такой мощный человек — весь в прошлом. Травмирован. А сколько мог бы сделать!

Алексей Иванович Аджубей был сыном знаменитой московской портнихи Нины Матвеевны Гупало. Уроженка Владикавказа, она в детстве, в 1906 году, была выслана вместе со всей семьей в Самарканд за то, что ее отец сочувствовал социал-демократам. Отец его, Иван Аджубей, был певцом и учителем пения, он расстался с матерью, когда мальчику было два года.

Знаменитую портниху навещали все московские модницы. Актрисы. Жены знаменитых писателей, среди них Елена Сергеевна Булгакова, прообраз героини «Мастера и Маргариты». И, конечно, кремлевские жены: Полина Жемчужина, Екатерина Ворошилова, Нина Берия.

Юноша Алексей встречал в доме матери не только кремлевских жен, но и кремлевских дочек: Светлану Молотову, Светлану Сталину, Раду Хрущеву. Но познакомился он с Радой в университете, где с разницей в пять курсов они учились на факультете журналистики.

Есть одна из университетских легенд: «На историческом факультете училась „небесная красавица“ Ирина Скобцева. У нее был роман с Алешей Аджубеем. Пара — глаз не оторвать. А потом Аджубей встретил дочку Хрущева и пошел в зятья, но Ирина Скобцева не расстроилась — вышла замуж за Сергея Бондарчука и снялась с ним в фильме „Отелло“. Стала актрисой».

Говорит Алексей Аджубей: «Я вошел в семью Хрущевых в 1949 году, женившись на его дочери Раде. Ей было двадцать два, мне — двадцать пять. Мы учились в Московском университете, готовились стать журналистами. По молодости не заглядывали далеко вперед. Мог ли я предположить, что из молодежной „Комсомольской правды“ перейду в солидную официальную газету „Известия“, на должность главного редактора?! И уж совсем нелепой показалась бы мне мысль о возможной работе вблизи Никиты Сергеевича».

Так-то оно так, да вот досужая молва зла и беспощадна. Будь Рада Хрущева «небесной красавицей», молва и тут не пожалела бы Алексея Аджубея: народ привык думать, что зятья в кремлевские семьи идут не по любви, а за благами жизни. Не переубедишь. Тем более что Аджубей сам печатно признался в том, что в Москве они с матерью жили в тяжких коммунальных условиях и Нина Теймуразовна Берия, узнав об этом, ужасалась, но ничем не помогла им.

Где граница чувства и расчета? И можно ли усматривать расчет в поведении молодого Аджубея, если он стал мужем Рады в сталинское время, а в этом был немалый риск. В любую минуту Сталин мог усмотреть в Никите Хрущеве очередного врага народа и расправиться с его семьей, включая Аджубея.

Расчеты царей и князей, когда они выходили за царевен и княжон, были достаточно циничны. София Палеолог, строительница Кремля, явилась замуж за Ивана III, не видя и не зная его. Иван видел лишь ее портрет, но ему льстило, что дочь изгнанника, Фомы Палеолога, византийского деспота, будет его женой. Ей, эмигрантке, льстило стать московской царицей.

Они полюбили друг друга.

А вот песня из прошлого столетия:

Он был титулярный советник,

Она генеральская дочь,

Он робко в любви ей признался —

Она прогнала его прочь.

Рада не прогнала Аджубея. Умная женщина двадцатого века, она знала: быть кремлевской дочерью не великое счастье.

Мысль о расчете преследовала многие кремлевские семьи, старавшиеся оградить своих детей от «проходимцев, которые хотят устроиться». Вспомним историю Светланы и Каплера, реакцию Сталина на рискованные ухаживания кинодраматурга. Вспомним историю Юры Кагановича и девушки Таисии, которую не захотела пускать в семью жена Кагановича. И послушаем Алексея Аджубея:

«Когда мы с Радой решили пожениться, Нина Петровна согласилась последней. И по отношению ко мне лишь через несколько лет сменила сдержанность на симпатию. В конце своей жизни, уже пройдя через все трудности, она меня уважала».

Значит, и мать Рады тоже могла предполагать расчет?

Все они предполагали, чем нередко портили жизни своим детям, а если не портили, то омрачали их суровой сдержанностью, основанной на дурной кремлевской традиции: «нечего пускать всяких, не наших».

* * *

Как бы то ни было, именно при власти Хрущева его зять Алексей Аджубей прожил свои звездные десять лет.

Его слово стало законом для всего журналистского мира.

На него смотрели как на полубога, от которого зависит все, и, конечно, были не правы, но иллюзии неразрушимы: если он — зять Хрущева, то что ему стоит…

Алексей Иванович находился на самом верху правительственной пирамиды, защищенный именем тестя, и многое сделал для развития отечественной журналистики, переходя недозволенные границы, пользуясь своим неординарным положением.

Он увидел Лондон, Париж, Рим, Пекин, Калькутту, Нью-Йорк, Вашингтон и сам Голливуд. Ирина Скобцева «ушла в подсознание», но появилась иная возможность: повстречаться с другими.

Говорит Аджубей:

«Грейс Келли, Мэрилин Монро, Ким Новак — знаменитые американские актрисы, женщины грез, символы жизненного успеха, чьи туалеты, косметика, прическа, поведение, походка тиражировались в тысячах копий фильмов, в сотнях тысяч фотографий и рекламных проспектов, — в тот вечер, вблизи, отбросили заученные штампы, держались просто, расспрашивали о нашем театре, кинематографе. Только одной из них, Ким Новак (она внешне очень похожа на Скобцеву. — Л.В.), удалось в начале 60-х побывать в Москве. Навестила она и газету «Известия».

В «Известиях» была напечатана большая статья об актерской судьбе и смерти Мэрилин Монро. Ее написал Мэлор Стуруа. Тогда этот наш поступок шокировал ортодоксальную публику. Мне передали и резкое замечание Суслова — нечего лить слезы по миллионерше.

Тяжко дались миллионы Мэрилин Монро. (Эта фраза Аджубея смешна: Монро тяжко дались не миллионы, их она зарабатывала с легкостью, ее съемочный день оплачивался неслыханно, — ей тяжко далась жизнь. — Л.В.) До сих пор Америка не знает, как и почему ушла из жизни эта блистательная женщина. Сама ли приняла смертельную дозу снотворного?

Погиб еще один человек, с которым я познакомился в тот вечер в «Беверли-Хиллз». Мы перекинулись с ним всего несколькими фразами. Он сам напомнил мне о первой встрече. Через несколько лет Джон Фицджеральд Кеннеди станет президентом Соединенных Штатов Америки и мне придется брать у него интервью«.

Сколько ностальгической амбиции в этом воспоминании!

Открытие Америки Аджубеем было скорее не открытием, а его продолжением. Юноша послевоенных лет не стал «стилягой», потому что был умен и дальновиден, но всегда в душе оставался приверженцем той жизни, которую удалось увидеть после войны через приоткрытый железный занавес.

Хорошо знаю журналистов хрущевской эпохи, влюбленных в Америку, но пишущих против нее, чтобы иметь возможность быть или бывать там. Эта раздвоенность разъедала их души. Мэлор Стуруа теперь живет в Америке. Обрел ли он свою гармонию? Впрочем, Мэлор всю жизнь пишет стихи, а у поэта всегда есть возможность уйти в Небо от любой разочаровывающей его реалии, будь то Россия, будь то Америка.

* * *

Алексею Ивановичу Аджубею было всего сорок лет, когда рухнул мир Никиты Хрущева. Если судить по воспоминанию его шурина Сергея Хрущева, Аджубей долго надеялся, что «Брежнева скинут» и придет Шелепин. Но этого не случилось, а реальность оказалась унылой.

Говорит Алексей Иванович: «После нескольких недель неопределенности наконец-то нашелся редактор, который соглашался взять меня на работу. Под разными предлогами отказывались многие. Главный редактор журнала «Советский Союз» Николай Грибачев, побеседовав с членами редколлегии, сказал: «Пусть приходит». (Не парадокс ли? Сталинского, ортодоксального образца человек, который не мог быть приятным Аджубею в годы его могущества, не побоялся. Единственный! — Л.В.) Так я стал заведовать отделом публицистики данного издания, выходящего на 20 языках в ста странах мира. «Заведовать» — это, пожалуй, громко сказано. Весь штат отдела состоял… из меня одного. Впрочем, такой вариант в ту пору меня вполне устраивал. Очень скоро Грибачев предложил мне псевдоним. Так я стал А.Родионовым. (Не исключаю того, что Грибачев, прежде чем взять Аджубея на работу, «провентилировал» этот вопрос в ЦК партии. Думаю, так оно и было, если кто-то из бывших хрущевцев, скорее всего Анастас Микоян, сам не подготовил почву и, посоветовавшись с самим Брежневым, подсказал Грибачеву, словно приказал. В псевдониме Родионов я слышу отголосок имени Рады. Назваться Радионовым было опасно. Буква «А» намекала на нее. — Л.В.) Однако распознали и Родионова. Пришлось уйти в «подполье». Договоры на те или иные журналистские работы заключали мои друзья, я выполнял заказ, они получали деньги и отдавали мне. Непростое занятие помогать таким образом своему собрату, и я очень ценю тех, кто шел на подобный риск. В это время я написал сценарии к нескольким документальным фильмам — об академиках Ландау, Прохорове, Несмеянове…

Постепенно я отучился писать от собственного имени. Не заготавливал записок в «стол», про запас в надежде, что наступит время, когда они смогут понадобиться. Завидовал тем, кто способен на такой гражданский подвиг. Знал, как тяжки их судьбы, как жестоко обходились с неугодными литераторами, отправляя их по диссидентским маршрутам.

И червь сомнения — да нужно ли кому-нибудь мое писание? — и страх за семью, детей, и внутренний цензор — все, вместе взятое, никак не вдохновляло«.

Не позавидуешь. Посочувствуешь. Хотя в сталинские времена Алексею Ивановичу, попади он в такую же ситуацию, пришлось бы валить лес в Сибири. В лучшем случае.

* * *

Мечта сорокалетнего свергнутого Аджубея не сбылась. Он не вернулся на свой олимп. Он дожил жизнь хозяином прелестной дачи в живописном поселке «Летчик-испытатель». Рада Никитична похоронила его.

Многие и сегодня помнят этот блистательный взлет — ни один кремлевский зять за все большевистские годы не обладал таким редакторским талантом, такой смелостью, таким мастерством журналиста, таким дарованием человека, любящего свой газетный коллектив.

«Эпоха Аджубея» — называют старые журналисты те десять лет.

Думаю, Алексею Ивановичу повезло дважды: первый раз, когда он женился на Раде и затем, став зятем Хрущева, использовал свои природные данные, второй раз, когда он, попав в опалу, смог опереться на женщину, о которой можно только мечтать: в трудную минуту она защитила его от звания зятя Хрущева своей выдержкой, волей. И любовью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.