Палачи и жертвы

Палачи и жертвы

Всякий революционер кончает как палач или как еретик.

Альбер Камю

С легкой руки все того же Хрущева принято думать, что руководители партийных комитетов усердствовали в проведении чистки, потому что сами боялись попасть под жернова. Естественно, Никита Сергеевич не замечает, каким дерьмом он выставляет тех, кого оплакивает, — людьми, которые покупали свое существование ценой десятков и сотен человеческих жизней. Умри ты сегодня, а я завтра! Если страна двадцать лет жила с таким руководством, стоит ли удивляться тому беспределу, который творился в ней все эти двадцать лет?

Впрочем, я не сомневаюсь, что отчасти так оно и было. При тех нравах мало усердствующих сразу же подозревали в неблагонадежности со всеми вытекающими, а жизнь человеческую эта публика ценила не больше, чем игроки в компьютерную «стрелялку» существование своих мишенек. Тем не менее это не вся правда, отнюдь… Писатель Авдеенко вспоминал: в 1937 году он, тогда корреспондент «Правды» в Донбассе, беседовал с тамошним партийным руководством. Уже известный нам по декабрьскому пленуму секретарь Донецкого обкома Саркисов говорил ему:

«— У нас в Донбассе нет ни одного предприятия, колхоза, совхоза, учреждения, где бы не орудовали политические бандиты с партийными билетами в кармане.

— Откуда их столько?

— Оттуда они, из кубла Троцкого. Старые наследники и теперешние выкормыши…» [Авдеенко А. Наказание без преступления. С. 171.]

Это — весна 1937 года. Террор еще не начался, бояться пока что нечего. По крайней мере, тем, кто реально не замешан в делах оппозиции…

Нет, дорогие товарищи или любезные господа, это не страх. Во множестве мемуаров повторялось, что многие из тех, кто оказывался в тюремных камерах, не понимали, что происходит, считали себя невиновными, арестованными по ошибке, а остальных — настоящими «контриками». То есть они были убеждены, что все происходящее справедливо. Откуда же, в таком случае, возьмется страх — ведь бояться могут лишь те, кто понимает? Нет, это азарт гончего пса, эйфория боевого коня при звуках трубы. «Старые большевики», «кровью умытые», дети революции, носители «гражданского синдрома» — вот они во всей своей красе.

Время Саркисова пришло довольно рано — в мае 1937-го, когда «ни за что» еще, по сути, не арестовывали (хотя за Украину поручиться нельзя, там процессы шли несколько по-иному). Пришедший ему на смену секретарь по фамилии Прамнек жаловался тому же Авдеенко:

«С кем работать? Все первые и вторые секретари горкомов и райкомов оказались врагами народа. Директора предприятий оказались вредителями или шпионами. Главные инженеры, главные технологи, даже главные врачи поликлиник и больниц — тоже из разряда сволочей. Днем с огнем надо искать честных людей. Надо семь пядей иметь во лбу, чтобы отличить порядочного человека от подлеца, фашистского наймита…»

Семь пядей во лбу едва ли у кого было, поэтому мочили всех, кого придется. Осенью 1937 года председатель ЦКК, нарком РКИ Андреев ездил по стране, проверяя, как идут дела. Какая картина складывалась на местах спустя полгода после начала «чистки», видно из его отчетов. (Напоминаю, что Андреев проводил проверку по партийной линии, а не по чекистской. В дела НКВД он не вмешивался.)

* * *

Сталинабад. 2 октября 1937 г.

«Ознакомился с положением в Таджикистане, видно, что враги здесь поработали основательно и чувствовали себя довольно свободно. Арестованы и пока не замещены: предсовнаркома и замы, председатель ЦИКа и секретарь, почти все наркомы, 15 секретарей райкомов, придется еще снимать и арестовывать значительное число участников антисоветской организации…

По Туркмении на наш запрос получили следующую информацию: "Кроме известных Вам Атабаева, Айтакова и Сахатова арестованы как актив контрреволюционной организации 7 наркомов, 5 заведующих отделами ЦК, 3 секретаря окружкома, 7 секретарей райкомов. Большинство сознались… Вскрыта контрреволюционная троцкистско-вредительская организация на транспорте во главе с начальником дороги Еремеевым и начальниками всех основных служб"».

Сулин. 13 ноября 1937 г,

«По Воронежу сообщаю следующее:

1) …Бюро обкома нет, за исключением одного кандидата, все оказались врагами и арестованы, новое будет избрано на пленуме обкома… Видно, что расчистка от рябининских последышей велась вяло, на половину секретарей обкомов есть показания о причастности их к антисоветской работе, а они остаются на своих постах, из них часть мы решили арестовать, а часть освободить с постов, заменив новыми…

2) Видно, что прежнее вражеское руководство до последнего времени усиленно занималось массовым исключением честных, преданных членов партии. По неполным данным, с января уже после тщательной проверки и обмена исключено из партии 1700 человек, а принято в партию только 60 человек, в райкомах и обкоме имеются 1200 апелляций от исключенных, из них взятые на выборку несколько апелляций, которые прямо показывают, что многих безусловно в партии надо восстановить немедленно. Значительная часть исключенных, кроме того, нигде не может получить работы, их не принимают на предприятия и в учреждения. Более того, член партии Демидов в 34 году на одном собрании на основании ряда фактов заявил, что он считает Варейкиса и Ярыгина [И. М. Варейкис в 1934 г. был первым секретарем обкома Центрально-Черноземной области, потом Воронежского обкома; Ярыгин в 1933 г. был зав. отделом обкома ЦЧО.] троцкистами, его после этого немедленно исключили из партии, объявили сумасшедшим и засадили в дом умалишенных, из которого он только теперь освобожден НКВД как совершенно нормальный человек…»

Хороша картинка? Но все это блекнет по сравнению с тем, что Андреев увидел в Куйбышеве. (Об этом в части «Жертва режима».)

* * *

Тут надо учитывать еще и некоторую специфику процесса. Во-первых, он был двусторонний. Если человека исключали из партии в порядке «чистки», то он тем самым попадал в поле зрения НКВД. А если на него, допустим, писали донос и арестовывали, то на собрании его предлагалось исключить из партии. Впрочем, случаи бывали разные. Бывший в 1937 году главным конструктором завода «Электроприбор» С. Ф. Фармаковский рассказывал мне о реальном случае, когда двух арестованных начальников цехов рабочие отказались исключать из партии. Спустя несколько недель обоих освободили.

А кроме того, процесс был еще и двухуровневый, и «внизу» и «на верхах» он протекал по-разному. «Наверху» в основном реализовывалась схема: сначала арест, потом исключение, и делалось это в порядке конкурентной борьбы и личных разборок. «Внизу» — наоборот: сначала исключение, а до ареста дело доходило далеко не всегда — как говорит французская поговорка, «молния не ударяет в долины». Ну и, естественно, шизофрения процветала. А процветающей шизофренией вовсю пользовались разнообразные враги режима, чтобы дестабилизировать обстановку, и просто веселые товарищи, как теперь говорят, «приколисты». Как, например, определить действия некоего Трегуба из славного города Киева, который с приятелями развлекался следующим образом: выступали на собраниях организаций, к которым не имели ни малейшего отношения, обвиняли людей, которых не знали, и во все инстанции писали доносы на кого попало.

«Я, например, выступал на собрании Станкостроя, — рассказывал он следователю, — указывая пальцами на сидевших на собрании коммунистов, и называл одних троцкистами, других бухаринцами, третьих вредителями, четвертым выражал политическое недоверие, других обвинял в связях с врагами и, наконец, написал список не менее чем на 15–20 человек. На заводе Станкострой я добился такого положения, что в парторганизации численностью в 80–85 человек находится под сомнением и расследованием не менее 60 коммунистов… Опасаясь клеветы, честные работники стали разбегаться с завода…

Мы с Ворожейкиным начали ходить на партсобрания других организаций с заранее подготовленными списками людей, которых мы намерены были обвинить в принадлежности к врагам. Мы неожиданно появлялись на собраниях парторганизаций, к которым не имели отношения, взбирались на трибуну без всякой очереди и, не зная людей совершенно, приклеивали ярлыки врагов народа коммунистам. Нас с Ворожейкиным уже все знали. При нашем появлении не только возникало смущение в собрании, но потихоньку члены партии, боясь, убегали из помещения, ибо часто бывало так, что к намеченным спискам прибавлялись фамилии, случайно пришедшие в голову уже на собрании. Таким образом, получаюсь, что парторганизации и так терроризированы своими местными псевдоразоблачителями, а наше появление… окончательно утверждало как бы правдивость их материалов…

Посылая списки в НКВД, я делал это так, чтобы всем было известно о посылке мною в НКВД целого списка» [Цит. по: Роговин В. Партия расстрелянных. М. 1997. С. 18–19.].

Впрочем, развлекались ребята недолго. К началу зимы Трегуб с друзьями был уже арестован за клевету, и если ему не припаяли еще и контрреволюционные цели, то я уже совсем ничего не понимаю в том времени. Кстати, он, его товарищи и их подельники по всему Союзу тоже вошли в число «репрессированных партийцев»…

За 1937 год из партии было исключено около 100 тысяч человек (в первом полугодии 24 тыс. и во втором — 76 тыс.). В райкомах и обкомах скопилось около 65 тысяч апелляций, которые некому и некогда было рассматривать, поскольку партия занималась процессом обличения и исключения. На январском пленуме ЦК 1938 года Маленков, делавший доклад по этому вопросу, говорил, что в некоторых областях Комиссия партийного контроля восстановила от 40 до 75 % исключенных.

Примеры — все те же, уже до боли знакомые. «Кущев был исключен и лишен работы за то, что на занятиях политкружка после правильных ответов на три вопроса о возможности построить "полный социализм" и "полный коммунизм" в одной стране на четвертый вопрос: "А окончательно коммунизм построим?" ответил: "Окончательно вряд ли построим без мировой революции. Впрочем, посмотрю в "Вопросах ленинизма", что по этому поводу говорит товарищ Сталин". Вслед за Кущевым была снята с работы по обвинению в связи с ним его жена… На одном из предприятий Курской области председатель заводского профкома была исключена из партии и арестована только потому, что беспартийный рабочий, подготовленный ею к выступлению на предвыборном собрании, сбился в своей речи и забыл назвать фамилию кандидата в депутаты Верховного Совета. В другом районе работница, вызванная в НКВД по делу "одной арестованной троцкистки", сообщила об этом начальнику спецчасти предприятия, в результате чего была снята с работы за "связь с троцкистами", а муж ее сестры — уволен за то, что "не сообщил о связях своей жены с троцкистами"» [Роговин В. Партия расстрелянных. М, 1997. С. 19–20.]. Исключали по одной расплывчатой анонимке, по выкрику на собрании, исключали просто так… Пленум объявил виновными местных аппаратчиков, как оно на самом деле и было. Киев — не какой-нибудь там Козлоурюпинск, так вот: в Киеве первый секретарь горкома встречавшихся ему коммунистов приветствовал вопросом: «А вы написали на кого-нибудь заявление?»

Косиор на том же пленуме говорил: «У нас на местах бывает так: вот, скажем, пустили слух насчет предстоящего ареста того или другого члена партии, ибо он был близко связан с арестованными. В организации рассуждали так: прежде чем его арестуют, мы должны исключить его из партии, потому что когда его арестуют, то нас спросят, где вы были, почему проглядели?»

Но все бледнеет перед тем, что творилось в Куйбышевской области…