Рождается новая красота

Рождается новая красота

Отношения Эльзы с Маяковским были сложными, но она могла утешиться ухаживаниями друга детства — того самого Романа Якобсона, который свидетельствовал о «тяжелом состоянии» Маяковского в этот период. Семьи Каган и Якобсон жили в Москве всего в нескольких кварталах друг от друга, на Мясницкой, и тесно общались. Подобно Каганам Якобсоны принадлежали к московской еврейской элите, отец был крупным оптовиком по прозвищу Рисовый Король. Эльза и Роман были ровесниками, и во время беременности их матери шутили, что если родятся мальчик и девочка, они поженятся. Роман никогда не общался тесно с Лили — слишком велика была разница в возрасте, а с Эльзой он проводил много времени, в том числе и потому, что у них была одна учительница французского — мадемуазель Даш. Потом их пути разошлись, а когда в конце 1916 года они снова встретились, их связала, по определению Якобсона, «большая, горячая дружба».

Однажды в январе 1917 года Роман и Эльза собирались в театр. Ожидая, пока она переоденется, он листал книги, которые она ему дала, — «Флейту-позвоночник» и сборник статей о поэтическом языке, обе изданные Осипом Бриком. Роман Якобсон изучал филологию, диалектологию и фольклористику в Московском университете, ему было только двадцать лет, но уже тогда за ним закрепилась репутация гениального юноши. Еще в 1913-м, впечатленный самыми радикальными футуристами, Крученых и Хлебниковым, он написал первые скороспелые литературные манифесты, а в том же году к нему зашел сам Казимир Малевич, прослышавший о теориях Якобсона (хотя они нигде не публиковались) и пожелавший обсудить их с автором, который был на семнадцать лет моложе художника. Еще через два года восемнадцатилетний Якобсон принял участие в основании Московского лингвистического кружка и стал его первым председателем.

Прочитав статьи из изданного Бриком сборника, Якобсон поразился их схожести с его собственными рассуждениями о поэтическом языке. «Вскоре после того, как мне попали в руки эти две книжки, я уехал в Петроград, в середине января семнадцатого года. Эльза мне дала письмо к Лиле. Улица Жуковского, где они жили, была недалеко от вокзала, и я, приехав, пошел прямо к ним и остался там, кажется, пять дней. Меня не отпускали, — вспоминал он. — Все было необычайно богемно. Весь день был накрыт стол, где была колбаса, хлеб, кажется, сыр, и все время чай». Когда он вернулся в Москву, Эльза записала в своем дневнике: «Вернулся Рома из Петербурга, и, к сожалению, тоже уже бриковский».

В середине февраля Якобсон снова поехал в Петроград. Шла масленица, и Лили угощала блинами. Среди гостей были молодые литературоведы Борис Эйхенбаум, Евгений Поливанов, Лев Якубинский и Виктор Шкловский. Между закусками и тостами был основан ОПОЯЗ (Общество изучения [теории] поэтического языка). О последствиях этой масленицы для развития русского литературоведения тогда никто не догадывался.

Матери Эльзы и Романа во время беременности шутили, что если родятся мальчик и девочка, они поженятся. Но как бы ни желал этого Роман, так не случилось. На фотографии 1903 г.: семилетние Роман (слева) и Эльза (с кудрявыми волосами), Лили, кузены Романа из семьи Вольперт.

Движущей силой нового общества был Виктор Шкловский, часто навещавший Бриков. Ровесник Маяковского, он учился в Петербургском университете и считался вундеркиндом. Уже в 1914 году он привлек к себе внимание брошюрой «Воскрешение слова», в которой подвергал нападкам устаревающие теории о том, что литература может отражать либо жизнь (реализм), либо высшую реальность (символизм). Шкловский же утверждал, что объектом литературного исследования должна быть «литература как таковая», то есть то, что делает литературу литературой: рифма и звуки в поэзии, композиция в прозе и так далее. «Искусство всегда вольно от жизни, и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города», — сформулирует он позднее несколько заостренно свое кредо.

Летом 1914 г. Корней Чуковский завел гостевую книгу, «Чукоккалу», где гости оставляли приветствия в виде стихов, рисунков и пр. Слово, образованное из фамилии и географического названия, придумал Илья Репин, у которого в Куоккале была мастерская. Частый гость Чуковского, Репин оставил в «Чукоккале» множество следов, в частности этот портрет молодого Виктора Шкловского, навестившего Куоккалу в июне 1914 г.

В теоретических рассуждениях Шкловского ощущается влияние идей футуристической поэтики о «самовитом слове», «слове — самоцели». Старые, «изношенные» формы утратили смысл и больше не ощущаются. Требуются новые формы, «произвольные» и «производные» слова. Футуристы создают новые слова из старых корней (Хлебников), «раскалывают его рифмой» (Маяковский) или меняют ударение с помощью стихотворного ритма (Крученых). «Созидаются новые, живые слова, — пишет Шкловский в „Воскрешении слова“. — Древним бриллиантам слов возвращается их былое сверкание. Этот новый язык непонятен, труден, его нельзя читать, как „Биржевку“. Он не похож даже на русский, но мы слишком привыкли ставить понятность непременным требованием поэтическому языку». Теперь, когда различимы новые эстетические течения, путь должны указывать не теоретики, а художники.

Таким художником был Маяковский, и когда вышло «Облако в штанах», Шкловский стал одним из его первых рецензентов. У Маяковского, как пишет он в альманахе «Взял», «улица, прежде лишенная искусства, нашла свое слово, свою форму». Представленный Маяковским новый человек «не сгибается», а «кричит… Рождается новая красота, родится новая драма, на площадях будут играть ее, и трамваи обогнут ее двойным разноидущим поясом цветных огней».

Автором второй рецензии на «Облако» был, как мы видели, Осип, который после встречи с Маяковским стал серьезно увлекаться футуристической поэзией. «Мы любили тогда только стихи, — вспоминала Лили. — Мы были как пьяницы. Я знала все Володины стихи наизусть, а Ося совсем влип в них». Благодаря знакомству со Шкловским Осип вошел в круг молодых филологов и литературоведов, столь же революционно настроенных в своих областях, как футуристы в поэзии, и в августе 1916-го он издал сборник, так поразивший Романа Якобсона, пока он ждал Эльзу, переодевавшуюся для театра.

Не имея ни литературного, ни лингвистического образования, Осип с невероятной легкостью и быстротой овладел научными вопросами. Уже во втором томе статей о поэтическом языке, вышедшем в декабре 1916 года под той же издательской маркой ОМБ, он представил эпохальную теорию о «звуковых повторах». «Способность у него была исключительная», — вспоминал Роман Якобсон. Для него «все было как крестословец». Несмотря на то что по-древнегречески он знал всего несколько слов, он быстро пришел к выводам о древнегреческом стихосложении, которые, по определению специалиста, были «поразительными».

Столь же поразительной, как его блистательный ум, была другая черта Осипа — «у него не было амбиций», выражаясь словами Романа Якобсона, или «воли к совершению», по утверждению Шкловского. Осип был конвейером идей, но его никогда особенно не заботила их реализация. Зато он щедро делился ими с друзьями и коллегами в беседах и дискуссиях. Однако только ли в отсутствии амбиций было дело? «Меня он вообще любил, — вспоминал Якобсон, — но когда я пришел к нему и сказал, что мне грозит попасть в дезертиры, он ответил: „Не вы первый, не вы последний“. И ничего не делал». Может быть, отсутствие амбиций было выражением чего-то иного? Чрезмерной осторожности? Условным рефлексом русского еврея лишний раз не высовывать голову? Безразличием? Виктор Шкловский утверждал, что Брик — «уклоняющийся и отсутствующий». Примером тому было его нежелание идти на военную службу. Кроме того, он был крайне рационален: «Если отрезать Брику ноги, то он станет доказывать, что так удобней».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.