Заграница

Заграница

Мы, советские люди, лишены были возможности посещать то пространство земного шара, которое располагалось за границей СССР.

Граница на замке! И редкие «представители общественности» были туда выпускаемы, в это пространство. Побывать «там» равносильно было путешествию на тот свет. Увидеть давно ушедших из нашей жизни людей.

На гастроли за границу выпускали только Госцирк и балеты Большого и Кировского театров. Несколько знаменитых артистов «предали Родину» и попросили политического убежища. За рубежом остались танцовщики Нуриев, Макарова, Барышников, Годунов, некоторые другие. Это, кстати, позволило весельчакам-охальникам на доске, что висела у входа в ленинградское балетное училище на улице Росси, к словам «училище готовит балетных артистов для музыкальных театров Советского Союза» приписать – «и для театров капиталистических стран». Эту добавку каждый день закрашивали, но наутро она появлялась снова. В результате доску убрали совсем.

Наш БДТ первым из драматических театров был выпущен на гастроли за границу. Сначала в Болгарию и Румынию, как в самые социалистические из всего социалистического лагеря. Затем в Польшу, ГДР, Чехословакию, Венгрию и в последнюю очередь в Югославию, ибо она была довольно условной соцстраной.

Сейчас невозможно представить себе чувства советского человека, впервые покинувшего пределы Родины, города которой украшали портреты членов ЦК КПСС и бесчисленные лозунги, славящие коммунистическую партию и советский народ. А советский народ видел только пустые прилавки магазинов и влачил убогое существование. Поэтому любая страна соцлагеря, где побольше было еды, одежды, электроприборов и многого другого, нам недоступного, казалась раем земным.

Но настоящий шок я испытал, когда однажды из Восточного Берлина попал в Берлин Западный. Когда увидел я сияние миллионов реклам, уму непостижимое изобилие магазинов, невиданное количество театральных афиш, клубов, кафе, ресторанов, тысячи блистающих автомобилей, первым моим желанием было повернуть быстренько обратно, в привычную серую атмосферу Восточной Германии: мамочка, я чужой на этом празднике жизни! И только совет одного уже поднаторевшего: «Прежде чем дезертировать, сосчитай до ста!» остановил меня, уже направлявшегося к поезду на Восточный Берлин. Я сосчитал до ста и осторожно зашагал в глубь этого непривычного и враждебного нам мира.

Шок, конечно, был, но несравним с тем, что испытали бы мы, окажись сразу где-нибудь в Испании. Поэтому только после этих соцпрививок можно было в Финляндию, Швецию. А потом пошло-поехало.

Болгария – первая страна, куда было разрешено поехать на гастроли нашему БДТ.

Сам факт пересечения границы, вид вспаханной нейтральной полосы, блеск колючей проволоки, подозрительные взгляды таможенников (нельзя везти с собой больше тридцати рублей и литра спиртного!) и каменные лица пограничников, и вот он, новый, неизведанный мир, сразу опьянил нас. Пахнуло ветром неведомой свободы! Вот она, Болгария!

Встречали нас по-царски. Завалили фруктами, бутылями с вином, дынями, дарили красивые подарки. И спектакли шли с огромным успехом, по всей Болгарии следовал за нашими автобусами кортеж с новыми друзьями, болгарскими актерами.

После наших северных серых будней эта страна показалась нам ярким праздничным раем с веселым, гостеприимным народом, друзьями, с которыми в свободные вечера мы сидели в уличных кафе (которых тогда не было в Союзе), пили замечательное вино. Каждый из нас благодаря искреннему гостеприимству чувствовал себя этакой столичной штучкой, словно Хлестаков, осыпаемый почестями перепуганных провинциалов. Все это дала нам милая, веселая Болгария…

И когда на банкете в нашу честь в правительственной резиденции генеральный секретарь ЦК Болгарской компартии товарищ Тодор Живков, напомнивший внешне моего студийного преподавателя Александра Сергеевича Поля и – по цепочке ассоциаций – Понтия Пилата, встав из-за перегруженного невиданными яствами стола, подняв бокал, провозгласил здравицу и заявил, что болгарское правительство хочет обратиться с просьбой в Кремль о принятии Болгарии в состав Союза ССР, наш артист H.H. Дмитриев, рванувшись со стула и в отчаянии замахав на Живкова руками, в ужасе закричал: «Упаси вас бог!!!»

Вот страны, где играл спектакли БДТ: Болгария, Румыния, Польша, Германия, Чехословакия, Венгрия, Югославия, Швеция, Финляндия, Франция, Англия, Япония, Италия, Индия, Испания, Швейцария, Греция, Китай (Тайвань), Аргентина, Австрия, Израиль.

Перед каждым выездом участников гастролей вызывали в райком, где опытные партийцы проверяли лояльность каждого, его политическую подкованность и преданность делу социализма. Все волновались, начинали читать газеты, заучивали имена генеральных секретарей компартий и глав государств, чтобы не срезаться, а то ведь не пустят в тот мир, таинственный и неизвестный, невиданный, но настолько знакомый по книгам и фильмам. Позже перестали вызывать, комиссия приезжала в театр, члены ее рассаживались по одному в гримерных, а мы томились в коридорах.

Никто не считал подобное унижением… А ведь как унижалось человеческое достоинство каждого, как растаптывалось его «я», как заставляли его почувствовать, что отнюдь не он хозяин своей судьбы и не Господь Бог, а они – партийные номенклатурщики. Проводился этот экзамен не для выяснения «знаний», а для того, чтоб выяснить лояльность отъезжающего – не сбежит ли, не ляпнет ли чего лишнего не там, где надо, не польет ли воду на вражескую мельницу.

Я это понял раньше многих.

На одном из таких собеседований пожилой, с орденскими планками партиец спросил меня, кто такой Вилли Брандт? (Государственный деятель ФРГ). Отвечаю: «Фашист!» – «Как? – поражен спрашивающий, – он же социалист…» – «А мне все равно, как он себя называет, фашист он и провокатор! Все они там фашисты!» – «Где там?» – «Всюду, – отвечаю, – всюду там, за рубежом, фашисты и провокаторы». – «Ну хорошо, а в Италии какая государственная система?» Отвечаю: «Фашистская! Ненавижу!» – «Ладно. Идите».

Мой допрос длился полторы минуты. Выхожу в коридор. Наталкиваюсь на Лешку Прокопца – это прекрасный гример, хороший мастер, добрый наивный человек. Один недостаток – попивает. Иногда по-крупному. Сейчас как стеклышко трезв, мокрый от волнения. «Басик, – спрашивает, – ты чего так быстро?» Объясняю ему мою систему: на любой вопрос должен быть ответ, свидетельствующий о твоей неприязни, даже просто ненависти к тем, о ком спрашивают. «Погрубее, понял?» – «Ага, понял!» – говорит. И идет отвечать. Проходит полминуты, распахивается дверь, и, красный, словно рак, вываливается Лешка. «Что так быстро?» – спрашиваю. «А он спросил, кто премьер-министр Англии». – «Ну, и что?» – «Ну и я ему сразу: пошел ты на хуй, говорю. Заебись ты конем! А он почему-то – вон отсюда! За что?! Не понимаю…»

Видимо, мое объяснение было не совсем точным. Лешку не пустили в поездку. Я несколько раз ходил по инстанциям, просил за него. Все-таки пустили.

Следующий шаг подготовки к езде в незнаемое – достать питание. Ибо суточные тратить на это нельзя. Они пойдут на покупки. Питаться будем из чемодана. Едем на пятьдесят дней: завтраки в гостинице, обед и ужин сами готовим. Считаем: ужин – 2–3 палки твердокопченой колбасы, 4–5 пачек сухого печенья «Мария»; обед – 20–25 пакетов «супа овощного» и «макарон по-флотски». Полпакета в день – порядок. Ходим к директорам магазинов, в подвалы: не там, так здесь урвешь то суп-письмо, то баночку кофе (страшный дефицит!), то колбасы копченой. Ну, а уж если перепадала банка «говядины тушеной» или «филе цыпленка в собственном соку» – это предел мечтаний. Еще чай (дефицит) и спички – коробков пятнадцать.

Затем – проверка и настройка электроплитки, кипятильника, походно-полевого ножа – там и ложка и вилка! Кастрюлька с ручкой из пластмассы, чайник… чуть не забыл: сахар-рафинад! Ну, а после этого всего – белье, рубашки – необходимый минимум. Еще «Беломор» – 15–20 пачек! Полпачки в день. А то и меньше. Собрались, как космонавты в автономный полет.

Все эти колбасы, пакеты, банки, плитки и прочее необходимы были для того, чтобы не умереть с голоду и прилично сыграть. Суточных выдавали в среднем пять-восемь долларов в день. За пятьдесят дней получалось 250–400 долларов. Тратить их на еду преступно. Ведь на эти деньги необходимо купить родным приличную одежду, обувь и прочее, что было в Союзе дефицитом и являлось пределом мечтаний.

И покупали, представьте! Детям, женам, мужьям, родителям… Одноразовые зажигалки – шикарный подарок друзьям!

Но как этот чемодан поднять – вот задача!

Бедные, бедные японские носильщики в порту Нагасаки!!! Худые, изможденные, одни жилы, глаза стали круглыми от напряжения: тащат наши чемоданы. Хотел помочь – ни-ни-ни – замотал носильщик головой: заметят – уволят!!! Ни-ни-ни!! Капитализм проклятый.

Представьте, несмотря ни на что, на весь этот консервно-колбасный кошмар, мы хорошо играли, имели успех, овации, прекрасные рецензии в лучших газетах.

В Вене играли «Беспокойную старость».

Мы с Юрским, содрав с пустых консервных банок советские этикетки, завернув банки в венские газеты (так нам было велено, чтоб не подумали враги, что мы консервами питаемся), упаковали их в портфель, дабы выбросить в мусорный ящик. Несколько часов бродили по городу, любовались красотами и так увлеклись, что забыли выбросить банки, вернулись с набитым портфелем.

Вечером, на сцене театра «Ам Дер Виен» – спектакль.

Волнуемся. Невольно вспоминается все, о чем грезилось, говорилось на репетициях. Хочется донести до венцев особую, петербургскую атмосферу уютной профессорской квартиры. Хочется, чтобы почувствовали они чистую душу моего Бочарова, готового жизнь отдать за новую, справедливую жизнь… за семью Полежаева… за счастье человечества…

Вот она, чета Полежаевых, уходит по бесконечной дороге ввысь, уходит все дальше и дальше… навсегда… Тишина. И – неожиданно – топот ног, громовой топот! Это выражение высочайшей любви и благодарности за спектакль. Представьте, сидящие зрители и – р-р-р-р-р-р!!! Минут пятнадцать-двадцать топота и крика! Это чисто немецкая традиция: в Германии так же реагировали на «Историю лошади» и на «Дядю Ваню». Хоть Сергей и назвал это «бураплы» (бурные аплодисменты то есть), но за этим словечком скрывалась огромная радость, счастье, что вот, значит, дошло, почувствовали они, несмотря на языковой барьер!

Конечно, если говорить всерьез, все эти покупки, колбасы, красоты – все это привходящие обстоятельства. Главное – то, ради чего мы выходим на сцену. Успех, овации и прочее – это, конечно, прекрасно, но, помимо и выше этого, есть нечто, что волнует людей на всем земном шаре, независимо от их языка и цвета кожи. То, что дремлет в глубине подсознания каждого человека, до конца не понятое и не осознанное им.

Вот это «нечто», видимо, и объединило многих японцев в «клуб любителей БДТ»; до сих пор я получаю письма и подарки от них. Это «нечто» заставляло сотни людей приезжать на один день в Ленинград, чтобы, отстояв очередь к окошку администратора, посмотреть спектакль. Это «нечто» покоряло тысячи зрителей Буэнос-Айреса, Лондона, Эдинбурга, Мадрида, Барселоны, Дели, Токио, Осаки, Рима, Парижа, Будапешта, Праги, Гамбурга…

Я стремился в каждом гастрольном спектакле аккумулировать это «нечто» и соединиться с залом, со зрителями. Ведь за моей спиной, за нашими спинами – Чехов, Толстой, Горький, Островский, и моя острая любовь к ним, и желание поделиться этой любовью…

Повторюсь: БДТ был единственным советским театром, который много лет гастролировал по всему миру. Мы, получая мизерные суточные, объездили полмира, принося, видимо, немалый доход министерству культуры. Но о наших гастролях, об овациях, хвалебных статьях ни в советских газетах, ни в журнале «Театр» не появлялось ни слова.

Не написали о международном Авиньонском фестивале, где мы были с «Историей лошади», – первый советский театр, приглашенный на этот фестиваль. Когда мы покидали Авиньон, вся центральная площадь города, маленькая, как и весь город, была засыпана цветами, и зрители, заполнившие эту площадь, овацией провожали нас, бросая под колеса наших автобусов цветы.

Умолчали и о крупнейшем в мире Эдинбургском фестивале, где устроили даже демонстрацию в нашу честь (нам запретили выходить в это время из гостиницы) и где некоторые из нас были признаны лучшими среди приехавших актеров.

Не узнали советские люди и о том, как Вилли Брандт (тот самый «фашист») после окончания спектакля в забитом до отказа гамбургском театре «Талия» отчаянно колотил каблуками в пол вместе со всеми зрителями, а сидящий рядом с ним инвалид войны лупил что есть силы по полу двумя своими костылями.

Я благодарю Бога, судьбу, что с нашим театром объездил полмира!

Никогда, никогда не забуду пронизанный солнцем Авиньон, актеров со всего мира, играющих всюду: на площадях, на широкой паперти авиньонского Папского дворца, всех театральных сценах и в наспех подготовленных складских помещениях. Столица театрального мира…

Благоухающий лавандой Прованс, знойный, испепеленный солнцем Арль, где творил Ван Гог, ночное кафе в Арле, на площади перед которым мы сидели за столиками с одним из трех членов общества любителей искусства Ван Гога. «Второй сейчас в отъезде, а третий – вот он лежит, – моя собака», – это был владелец лавки скобяных изделий, который привел нас сюда. Вокруг было то же черно-синее небо, те же излучающие желто-красный свет витрины, тот же булыжник, что и на картине великого художника. И выпили мы по бокалу вина в память о Ван Гоге, написавшем в Арле «Ночное кафе» здесь, на этой площади, где мы сидим… много лет назад…

Сикстинская капелла в Ватикане. Десятки людей в небольшом зале стоят, смотрят вверх – немцы, русские, англичане, евреи, арабы, китайцы, французы, японцы… Смотрят на рукотворное чудо, сотворенное Микеланджело. Стоят все вместе, медлят уйти. Удерживает их не только гениальная живопись. Вот они – мы – все разные: белые, черные, мусульмане, христиане, буддисты, иудеи – стоим все вместе, замерли… Потому что нас объединяет нечто, что выше всех религий – Тот, кто создал все, он здесь, со мной, с ним, с ней. Мы все едины… вместе… мы вернемся домой и будем молиться своим богам. Но никогда не забудем мгновения, когда гений Микеланджело заставил нас понять, что мы одна семья.

Разве можно забыть блистающий Южный крест в черном бархате неба над Буэнос-Айресом?! А фантастический мир Японии: сияющую ярче солнца Гинзу, гениальный театр Кабуки, непрерывный звон монет в буддийском храме, многоэтажные кружева автомобильных развязок, светящиеся легированной сталью мосты, парящую в небе снежную верхушку Фудзиямы?!

Музей Прадо в Мадриде. Вот они, мои боги: Эль Греко, Веласкес, Тициан, Веронезе, Гойя – розово-голубой, радостный и веселый, а потом черный, страшный. Помню, иду к выходу из музея, по которому ходил несколько часов, но останавливаюсь. Понимаю, что не могу уйти просто так. Возвращаюсь к самым дальним залам, иду опять к выходу и, прощаясь, говорю «спасибо!!!» каждому гению, каждой картине в каждом зале… Прощайте, никогда больше не увидимся! И, стыдно признаться, еле сдерживаю слезы благодарности.

А Берлинская стена? Пограничная страшная тишина вокруг царит. Поблескивают стальные каски гэдээровских солдат… Сетка. Вспаханная полоса… Колючая проволока… Стена. Рейхстаг… Угловые здания – обугленные, опаленные огнем великого мая 1945 года… Черные дыры окон… Там, за стеной, – чужой, неизвестный мир. Я смотрю на стену, защищающую мой мир, мир развитого социализма, от того – страшного и непонятного…

Так можно до бесконечности…

Хватит. Просто хотел поделиться счастьем открытия мира человеком, благодаря судьбе вырвавшимся из замкнутого пространства «страны развитого социализма» и вдохнувшим все разнообразие мира, прекрасного и противоречивого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.