Глава семнадцатая ОНА УШЛА…
Глава семнадцатая
ОНА УШЛА…
Чтобы мне легко, одинокой,
Отойти к последнему сну,
Прошуми высокой осокой
Про весну, про мою весну.
Анна Ахматова.
«Хорони, хорони меня, ветер!»
К восьмидесятилетнему юбилею Фаины Раневской известный театровед Борис Михайлович Поюровский написал: «Сегодня Фаине Георгиевне Раневской исполняется 80 лет. Поздравляя ее, друзья, наверное, станут уверять Фаину Георгиевну, что 80 — это совсем еще немного. Такова традиция. Традиция юбилеев. В эти дни человеку говорят только приятное. Отчего лично я всегда скептически отношусь к юбилеям. Но в данном случае мы имеем дело с исключением. И именно поэтому, очевидно, не следует уверять Раневскую в том, что 80 — совсем еще немного. Много, очень много! Особенно если вспомнить, что за эти годы сделано…
Раневская — одна из немногих, кому, несмотря на все ухищрения режиссуры, удалось сохранить за собой право на индивидуальность. И в выборе ролей, и в их трактовке. С такой актрисой хлопот не меньше, чем радостей. Плохих ролей она играть не хочет и не понимает, зачем их играют другие (разлагающее внимание). Хорошими не делится ни с кем (опять же пример, недостойный подражания). Если бы ей дали возможность, Раневская играла бы ежедневно, до одури, всю жизнь. И уставала бы от этого меньше, чем от вынужденного безделья…»
В день своего восьмидесятилетнего юбилея Фаина Георгиевна дала интервью журналисту Андрею Караулову. «Театральная общественность столицы отмечает 80-летний юбилей народной артистки СССР, лауреата Государственной премии СССР Ф.Г. Раневской, — писал Караулов. — Своих юбилеев сама Фаина Георгиевна не празднует. Не любит давать интервью.
Поэтому мы не поехали к ней, а просто позвонили по телефону, попросив сказать несколько слов нашим читателям.
— Знаете, о чем я мечтала всю жизнь? — сказала актриса. — Сыграть учительницу. Наверное, поэтому завидовала и Чиркову, и моему товарищу по театру Вере Петровне Марецкой. Что привлекает меня в образе учителя? Пожалуй, искреннее стремление жить для других — чего как раз недоставало многим моим героиням. Ведь это прекрасно — жить для других. Это подвиг, если хотите…
Да, это действительно прекрасно. И мы подумали, что это в полной мере относится и к самой Фаине Георгиевне. Ведь ее тоже с полным правом можно назвать учителем, ибо у Раневской есть десятки и даже сотни учеников, работающих теперь во многих театрах. А разве мы не учились у героев Раневской? Разве, создавая свои образы на сцене и в кинематографе, актриса не призывала нас нести людям добро и счастье? Давайте вспомним «Человека в футляре», «Любимую девушку», «Подкидыша»… Или хотя бы одну из самых последних ее работ в театре — роль миссис Люси Купер в спектакле по пьесе В. Дельмара «Уступи место завтрашнему дню» («Дальше — тишина»), блестяще поставленном в Московском академическом театре имени Моссовета Анатолием Эфросом…
Героинь Раневской всегда выделяло стремление проникнуть в самую суть окружающего. Совсем недавно такой мы увидели миссис Этель Сэвидж в пьесе прогрессивного американского писателя и драматурга Джона Патрика «Странная миссис Сэвидж». А сейчас Раневская с блеском играет Глафиру Фирсовну в «Последней жертве» А.Н. Островского. Играет тонко, обнажая перед зрителем нравственные идеалы своей героини, ее душу, мысли…
— Хочу много играть, — говорит актриса. — Человек в восемьдесят лет становится мудрым. Нужно успеть о многом рассказать своим зрителям…
Мы поздравили Фаину Георгиевну. Пожелали ей новых сил, новой интересной работы. И как бы возвращаясь к началу нашего разговора, она сказала:
— Обязательно сыграю учительницу. Такую, знаете ли, старую, мудрую. Представляете, на склоне лет она снова встречается со своими учениками, теми, кому посвятила жизнь… И жизнь, оказывается, прожита не напрасно… Обязательно сыграю!»
На восьмидесятилетие Фаину Георгиевну наградили орденом Ленина.
Вспоминает актриса Ия Саввина: «Я не помню, чтобы Раневская что-нибудь для себя просила, искала какую-либо выгоду. При этом у нее было обостренное чувство благодарности за внимание к ней. В связи с 80-летием ее наградили орденом Ленина, и мы, несколько человек, приехали с цветами поздравить Фаину Георгиевну (постановление опубликовано еще не было, только в театр сообщили, и Раневская ничего не знала). Реакция ее была неожиданной. Мы привыкли к ее юмору — даже болея, шутила над собой. А тут вдруг — заплакала. И стала нам еще дороже, потому что отбросила завесу юмора, которым прикрывала одиночество».
Одиночество было тяжким крестом для общительной, коммуникабельной актрисы, искренне любившей людей.
«Тоска, тоска, я в отчаянии, такое одиночество. Где, в чем искать спасения? — писала она. — Тоска, тоска, «час тоски невыразимой, все во мне, и я во всем». Это сказал Тютчев — мой поэт. А как хорошо было около Ахматовой. Как легко было. А как хорошо было с моей Павлой Леонтьевной. Тогда не знала смертной тоски. Ушли все мои…
Мне не хватает трех моих: Павлы Леонтьевны, Анны Ахматовой, Качалова. Но больше всех П.Л.
…Зимой, когда могилы их покрыты снегом, еще больнее, еще нестерпимее — все там. Сейчас ночь, ветер и такое одиночество, такое одиночество. Скорей бы и мне… Изорвала все, что писала три года, книгу о моей жизни, ни к чему это. И то, что сейчас записала, — тоже ни к чему».
Сохранился очень интересный анализ причин одиночества, который сделала сама Раневская: «Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой славе гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит от того, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, в действительности все наоборот. Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость. Я помню, как мне приходилось играть тяжело больной, потому что зритель требовал, чтобы играла именно я. Когда в кассе говорили «она больна», публика отвечала: «А нам какое дело? Мы хотим ее видеть и платим деньги, чтобы ее посмотреть». А мне писали дерзкие записки: «Это безобразие! Что это вы надумали болеть, когда мы так хотим вас увидеть?» Ей-богу, говорю сущую правду. И однажды, после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою «славу».
По ее собственному признанию, Фаина Георгиевна в детстве страдала от трех вещей: любви без взаимности, зубной боли и жалости к животным. К старости первые два чувства исчезли и осталось одно, последнее — жалость к животным.
Ее одиночество скрашивал Мальчик — бездомный пес неведомых пород, которого принесли Раневской больного, облезлого, с перебитой лапой. Фаина Георгиевна обожала свою собаку. Она была так счастлива, что может о ком-то заботиться! Все приходящие к ней непременно должны были приласкать Мальчика. Попав из собачьего ада прямиком в собачий же рай, Мальчик быстро освоился, обзавелся, по свидетельству очевидцев, скверным характером, но при этом был искренне привязан к Фаине Георгиевне, видя (или — чувствуя?) в ней свою спасительницу.
Заботилась Раневская о своем псе неимоверно. Всю доброту, всю заботу, скопившуюся невостребованной в ее душе, она изливала на своего любимца. Мальчику доставались лучшие куски, он творил все, что ему вздумается, и вдобавок Фаина Георгиевна нанимала женщину, в обязанность которой вменялись ежедневные прогулки с Мальчиком.
«Псинка моя переболела какой-то собачьей болезнью, — писала в дневнике Фаина Георгиевна. — Кроткая моя собака, не нарадуюсь, как она спит, никто ее не обижает, ей хорошо у меня, и это моя такая радость — спасибо собаке!»
Мальчик превосходно отличал своих от чужих. Если на их этаж поднимался чужой человек, то пес молчал, а если знакомый — выбегал в коридор и принимался бешено лаять. К слову — Мальчик пережил свою хозяйку на целых шесть лет. После смерти Фаины Георгиевны осиротевшую собаку взяла к себе ее близкая приятельница Светлана Ястребилова, окружившая Мальчика нежной заботой.
Актриса Марина Неелова, хорошо знавшая Раневскую на склоне лет, писала о ней: «И собака, и цветы, и птицы — все не так одиноки, как она. Страшное слово — одиночество — произносится ею без желания вызвать сострадание, а так, скорее констатация факта. И сердце сжимается, когда это слышишь именно от нее, от человека, любимого всеми. Сидит в кресле, днем с зажженным торшером, читает без конца, беспокоится о Мальчике, кормит птиц, почти ничего не ест…»
Острая на язык и не терпящая фальши, Фаина Раневская была очень добра к людям и вообще ко всему живому. Актрису отличала постоянная отзывчивость к чужой беде, причем она никогда не ограничивалась пустыми, не подкрепленными ничем словами сочувствия, а немедленно оказывала реальную помощь всем, чем только могла. Могла отдать и последнее. Порой Раневская помогала совершенно не знакомым ей людям, причем делала это легко и просто, не привлекая внимания. Она говорила своей подруге Нине Сухоцкой: «Самое главное — я знаю: надо отдавать, а не хватать. Так и доживаю с этой отдачей».
У Нины Сухоцкой был свой взгляд по поводу одиночества Раневской: «Казалось, пользуясь всеобщей любовью, Фаина Георгиевна не должна была чувствовать себя одинокой, и тем не менее острое ощущение одиночества, особенно в последние десять-двенадцать лет жизни, становится постоянным ее состоянием. Да, Фаина Георгиевна жила одна долгие годы. Да, она потеряла в юности семью, а собственной не получилось. Да, ушли из жизни близкие друзья — замечательные люди, близость с которыми наполняла ее жизнь. Но не в этом была главная причина ее гнетущей тоски. Дело в том, что Фаина Георгиевна была актрисой божьей милостью, актрисой до мозга костей, в ее профессии таился главный для нее стимул жизни, без своей профессии она не могла жить.
А все последние годы в Театре имени Моссовета новые роли приходили к ней удивительно редко. Это ведь и правда удивительно, что такая, по общему признанию, талантливая актриса, мастер огромного масштаба, актриса широченного диапазона годами не появлялась в новых ролях ни в театре, ни в кино. Иногда ей присылали пьесы или сценарии, но они были настолько слабы, так далеки от произведений искусства, что она считала для себя унизительным принять в них участие.
Как-то она сказала: «Режиссеры меня не любили». Так ли это? Как это могло быть? Мы знали ее как дисциплинированнейшую актрису, воспитанную еще П.Л. Вульф в духе полной ответственности за свою работу, полной отдачи своему искусству. Она никогда не щадила, не берегла себя, хотя и не обладала крепким здоровьем. Если надо — готова репетировать ночью, до упаду, до полного истощения сил всех ее партнеров. А она смеется: «Ну, встрепенитесь, давайте повторим сцену, ведь не получается, надо что-то найти… Поздно? Ерунда — работать никогда не поздно… Устали? Ерунда — устают от безделья». В работе, казалось, нет ей угомона, и непонятно, откуда берутся силы. Часто слышались сетования иных режиссеров: «Трудный характер у Раневской!» Конечно, трудный. Она была очень требовательна. В первую очередь к себе самой. Но и режиссеру, партнерам, работникам сцены, костюмерам спуску не давала. Малейшая расхлябанность в работе, спешка (партнерша спешит на съемку или в телестудию) — ничего не простит, ни с чем не посчитается.
Но это же надо только ценить! В прессе не раз писали о том, как удивительно равнодушны у нас к талантам, называя ряд актрис — чаще всего Раневскую и Бабанову, дарование которых преступно не использовалось в театре и кино».
Действительно — преступно, другого слова и не подобрать.
К восьмидесятипятилетию актрисы Центральное телевидение собралось подготовить передачу к ее юбилею и попросило Фаину Георгиевну помочь в определении отрывков из ее фильмов, которые непременно должны были войти в передачу.
Раневская составила список. Вот такой:
«Обязательно:
1. «Шторм» полностью.
2. «Первый посетитель».
3. «Дума про казака Голоту».
4. «Таперша» Пархоменко.
5. «Слон и веревочка».
6. «Подкидыш»: «труба» и «газировка».
7. «Мечта»: тюрьма и с Адой Войцик.
8. «Матросов» или «Небесный тихоход».
9. Фрау Вурст — «У них есть Родина».
10. «Весна».
11. Гадалка — «Карты не врут».
12. «Свадьба»: «приданое пустяшное».
13. «Человек в футляре»: «рояль».
14. «Драма».
15. «Золушка»:
— сцена, где она бранит мужа за то, что он ничего не выпросил у короля,
— сцена примерки перьев,
— отъезд «познай самое себя».
Немного позже своего юбилея Фаина Георгиевна, которой сообщили, что фильмы с ее участием якобы не были найдены в Госфильмофонде, с горечью написала поверху списка:
«Сцены по просьбе телевидения. Показ сцен не состоялся. Забывчивое оно, это телевидение.
Все было в фонотеке, была пленка, пропавшая на ТВ. Ко дню моего 85-летия нечего показать!
Мерзко!»
Актриса была искренне огорчена. Ее можно понять — она заслужила телевизионную передачу к своему юбилею, и даже не одну. И здесь ни в коем случае нельзя ссылаться на то, что, дескать, передача, посвященная творчеству Фаины Раневской, была бы неинтересна советскому зрителю. Раневская была одной из популярнейших актрис своего времени, что доказывало хотя бы вечное отсутствие билетов на спектакли с ее участием.
Кстати, все эти фильмы, которые перечислила Фаина Георгиевна, сохранились. Они были показаны уже после смерти актрисы. Непонятно, кому и зачем понадобилась столь циничная ложь?
Лев Федорович Лосев, директор Театра имени Моссовета, вспоминал:
«Открывая в 1981 году новый сезон, мы как обычно торжественное собрание труппы хотели начать с чествования Раневской: 27 августа ей исполнялось 85 лет. Ссылаясь на нездоровье, она заявила, что на сбор труппы не придет. Ее уговаривали, я звонил неоднократно — все напрасно. Но утром, за час до сбора труппы, позвонила сама и, оставаясь верной себе, своей манере, сказала: «Меня в жизни так мало уговаривали, что я не могу отказать такому кавалеру, как вы. Я приеду».
Молодые артисты преподнесли ей цветы.
Сотрудники подшефного завода торжественно вручили сувениры. Все стоя аплодировали ей. Она была растеряна, растрогана. Потом положила цветы и подарки и, опустив руки по швам, подтянувшись, вдруг громко произнесла:
«Служу трудовому народу!»
19 мая 1982 года. Эту дату запомнили все актеры Театра имени Моссовета, занятые в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше».
В этот день спектакль собирались заснять для телевидения, но Юрский не дал согласия, опасаясь, что при съемках «из зала» пострадает качество отснятого материала. Фаина Георгиевна была с ним солидарна, но по другой причине — она вообще не переносила камер в зале. Для нее театр был несовместим со съемками. Другое дело — кино или, скажем, запись спектакля на телевидении, как это было сделано с постановкой «Дальше — тишина».
Начался спектакль ужасно: с первой же своей реплики, с первой же сцены Фаина Георгиевна стала забывать текст. Совсем. Напрочь. Да при этом еще и не слышала того, что ей подсказывали из-за кулис, и отмахивалась от подсказок партнеров по сцене.
Зрелище было тяжелое: актриса металась по сцене и все никак не могла начать игру.
Конечно же, какие-то фразы выпадали из памяти и раньше — возраст, сколько не обращай на него внимания, дает о себе знать. Если что-то забывалось, на помощь Раневской приходили партнеры. Вставляли в свою речь измененную реплику Фелицаты, подсказывая тем самым Фаине Георгиевне, что он должна сейчас сказать. Случалось так, что за первой подсказкой следовала вторая и даже третья.
На ходе спектакля это никак не отражалось: Раневская столь красочно и смачно повторяла текст, что зритель даже не задумывался о том, что он это уже слышал. Позже, за кулисами, подпуская очередную шпильку в адрес режиссеров, задумавших такую бессмыслицу (если не сказать — глупость), как упразднение суфлеров, она говорила: «Вот как славно под суфлера-то играть. Зубрить текст — дело, конечно, святое, но все же не главное. Главное — живой жизнью жить, а не по закоулкам памяти шарить. Подать текст зрителю! Суфлер должен подать текст актеру, а актер — зрителю. Вот театр! Только это уметь надо».
Сколько ни бились все вокруг, Раневская так и не смогла схватить нить действия. Это было уже не забывчивостью, а чем-то гораздо большим. Гораздо более страшным, чреватым, непредсказуемым. Раневская начинала говорить — и тут же умолкала. Металась по сцене из стороны в сторону и никак не могла найти себя, свою роль, никак не могла превратиться в Филицату. И все это происходило при полном зрительном зале, на глазах у поклонников, почитателей таланта Фаины Раневской.
Юрский, находившийся в зале, не выдерживает и начинает подсказывать. Да так, что его слышит весь зал. Слышат все, кроме Раневской.
Ужас. Шок. Крах.
Так ничего толком и не сказав, Фаина Георгиевна ушла за кулисы. Там она разрыдалась и начала обвинять всех и вся в своем позоре.
Собратьям по актерскому цеху, как находившимся на сцене, так и стоявшим за кулисами, досталось за то, что они очень тихо подсказывали.
Юрскому досталось за то, что он чересчур открыто и громко подавал текст и тем самым привлек внимание зрителей.
Ну и еще — по мелочи всем тем, кто имел неосторожность попасться под горячую руку.
Сергей Юрьевич так и не решился отменить спектакль.
Перед следующим выходом Раневской всех трясло от волнения — сможет ли? Справится ли?
Актриса смогла! Она справилась с недугом и блестяще отыграла свою роль.
«У меня нет доказательств, — писал впоследствии Сергей Юрский, — но поверьте — во втором акте 19 мая необыкновенная Раневская была необыкновенней самой себя. Может быть, так казалось по контрасту с первым актом. Может быть, мы просто все были счастливы, видя, что Фаина Георгиевна воспряла духом. Но и актеры, и техники театра, и зрители испытывали подъем, счастливое единение, несравненное чувство миновавшей опасности. А Раневская купалась и творила в волнах любви и доброжелательства… Тот вечер не запечатлен на пленке, не записан. Все это осталось только в памяти живых свидетелей. Незабываемая мимолетность, более всего отражавшая Раневскую, царствовала и здесь.
Была овация. Были общие поклоны. Был сольный выход Раневской вперед — как всегда и взрыв рукоплесканий — как всегда. И цветы. И наши, партнерские аплодисменты ей, и ее кокетливое удивление — мне? такой успех? за что?.. И общий выход к самой рампе, взявшись за руки… как всегда. Я чувствую, как она тяжело опирается на мою руку и шепчет: «Больше не могу, больше не смогу…» Все почти как всегда. Но казалось (или на самом деле так было?), что мы переживаем необыкновенные минуты, редкие мгновения Театра с большой буквы, победу духа в искусстве».
Фаина Георгиевна так больше и не вышла на сцену в роли Филицаты. Она вышла на нее всего лишь раз — в спектакле «Дальше — тишина». 24 октября 1982 года великая актриса дала свой прощальный спектакль…
Раневская боялась рецидива и в то же время никак не могла расстаться с театром. В том числе и из-за материальных соображений. Фаина Георгиевна по возрасту и состоянию здоровья нуждалась в посторонней помощи. Домработницы, медсестры, сиделки… Всем, кроме платы за услуги, Раневская постоянно дарила подарки. Она не могла оставить без ответной благодарности ни одну услугу, пусть даже и оплаченную. В этом была вся Фаина Георгиевна Раневская, для которой девиз «Твори добро» был жизненным правилом, а не пустыми словами.
— Мне пора уйти из театра, — объявляла она. — Я же не играю и не имею права получать деньги. Я больше не смогу играть.
А вслед за этим говорила прямо противоположное:
— Неужели театр не заинтересован, чтобы я играла? Публика ждет меня. Я получаю бесконечное количество писем. Они хотят меня видеть. Найдите мне пьесу. Неужели вам нечего мне предложить?
Сергею Юрскому хотелось занять Фаину Георгиевну еще в одном спектакле, причем в таком, где ей было бы по силам играть. Пьеса никак не находилась, но вдруг к Юрскому в руки попала переводная пьеса «Смех лангусты», повествующая о последних днях жизни великой французской актрисы Сары Бернар.
В пьесе было всего два действующих лица: сама актриса и ее секретарь, причем Сара Бернар не может передвигаться самостоятельно и на всем протяжении действия сидит в кресле. Перебирает свои записи, перечитывает отрывки из дневника, вспоминает былое.
На взгляд Юрского, роль эта была написана для Раневской. Он планировал поставить ее на Малой сцене театра, игра на которой отнимает меньше сил — зрителей все-таки в десять раз меньше, не тысяча двести человек, а всего сто двадцать. К тому же на Малой сцене можно было спокойно обойтись без декораций, что позволяло побыстрее «запустить» спектакль. Не возражал Сергей Юрьевич и против наличия суфлера.
Фаина Георгиевна прочла пьесу и одобрила ее. Однако соглашаться не спешила — ссылалась на нехватку сил и на то, что она уже написала заявление об уходе из театра. Не нравилось ей и название — разве лангусты смеются?
Юрский уговаривал, настаивал, но спустя несколько дней Фаина Георгиевна сказала, что она не смеет играть великую Сару Бернар и что только нахал мог написать подобную пьесу. Доводы Сергея Юрьевича о том, что в таком случае эту роль сыграют другие актрисы и что только она, Раневская, сможет «высказаться как никто», не возымели действия. На том все и закончилось.
Фаина Георгиевна часто читала вслух стихотворение Евгения Евтушенко «Памяти Ахматовой», которое знала наизусть.
…Она ушла, как будто бы напев
Уходит в глубь темнеющего сада.
Она ушла, как будто бы навек
Вернулась в Петербург из Ленинграда.
Она связала эти времена
В туманно-теневое средоточье.
И если Пушкин — солнце, то она
В поэзии пребудет белой ночью.
Над смертью и бессмертьем вне всего
Она лежала, как бы, между прочим,
Не в настоящем, а поверх него —
Лежала между будущим и прошлым.
Ходили слухи, что Евтушенко хотел посвятить это стихотворение Фаине Раневской. Даже если это и не так, то этому хочется верить. Много схожего, недаром Фаина Георгиевна и Анна Андреевна были столь близки друг с другом.
Фаина Георгиевна Раневская, подобно своей знаменитой подруге, поднялась над настоящим, над бытом, над завистью, над злобой, над несправедливостью, над идеологией.
Она была связующим звеном между будущим и прошлым. Вспоминает Сергей Юрский: «В жаркий июльский день 1984 года мы сидим в кухне у Раневской, завтракаем, говорим о нынешних делах театра, и вдруг она вспоминает впечатление от смерти Чехова — 1904 год! Боже ты мой!
— У вас сегодня концерт? Бедный… Что же вы будете читать?
— Сегодня поэзию.
— П-о-эзию. Пожалуйста, не меняйте звук «о», не говорите его между «о» и «а». В этом слове «о» должно звучать совершенно определенно — пОэзия. Какую пОэзию?
— Есенин, Мандельштам, Пастернак, переводы Цветаевой — в общем, классика XX века…
— Ося… Боря… Марина…
Всех знала. И они знали ее. Сколько было пережито вместе. И врозь. И беда друга больше, чем своя беда. А какие праздники были! Какие встречи после долгой разлуки! И размолвки были. И смешное было. Много смешного. В рассказах Раневской даже самые горькие, трагические эпизоды не только окрашены, но пронизаны юмором. Все подлинно, достоверно, душевно, но еще и обыграно».
И ушла она действительно как напев, уходящий в глубь сада, который слышен и после исчезновения. Фаины Георгиевны уже более четверти века нет с нами, но нам остались ее воспоминания, ее шутки, ее крылатые фразы, фильмы с ее участием, и конечно же — ее образ. Образ Великой Актрисы, над которым невластно безжалостное время…
Фаина Георгиевна Раневская ушла из жизни 19 июля 1984 года, месяц с небольшим не дожив до своего очередного дня рождения.
Умерла она не дома, а в Кремлевской больнице. Накануне созывался консилиум, актрисе предлагали операцию (произошел отрыв тромба), но она от нее наотрез отказалась.
Марина Неелова вспоминала:
«Врачи просят не утомлять. Сидим в коридоре. «Ну не надо плакать, все будет хорошо», — говорит мне медсестра. Что хорошо? — тромб оторвался и страшные боли. Мне пора ехать на спектакль. Иду прощаться. Целую руки, лоб, щеку. «Благослови вас Господь, деточка, будьте счастливы!..»
Она без нас, а мы без нее! Я успела только попрощаться. Теперь всегда буду помнить эту палату, ее, спящую и держащуюся за треугольник, висящий из-под потолка, ее руки, похудевшие, с пятнышками на коже, но крепкие и нежные…»
Лето 1984 года. Более полутора лет назад скончался «бессменный вождь» Генеральный секретарь ЦК КПСС и Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Брежнев. Его смерть положила начало частой смене руководителей государства, которая в итоге приведет к власти Михаила Горбачева, последнего из Генеральных секретарей. Но до этого еще далеко. Советская власть большинству населения страны кажется незыблемой, железный занавес, отделяющий страну от остального мира, — нерушимым, а дефицит всевозможных товаров — вечным.
В таких условиях еще острее ощущается потеря людей, которые своим талантом могли отвлечь зрителя от непрекращающегося маразма бытия и перенести его в волшебный мир, созданный своим собственным мастерством. Недаром вместе с хлебом насущным люди требуют зрелищ…
Фаина Раневская ушла, оставив в сердцах зрителей ощущение невосполнимой утраты. Людям, хоть раз видевшим ее на сцене или в кино, казалось, что они потеряли родного, близкого человека.
Древнеримский поэт Квинт Гораций Флакк сказал однажды: «Смерть — последняя черта человеческих дел».
А философ Уильям Пенн, основатель штата Пенсильвания, утверждал, что «тому, кто живет ради жизни в веках, смерть не страшна».
Фаина Раневская жила не ради жизни в веках. Она жила для людей, для тех, кто стали ей близкими, для тех, кто работал с ней на одной сцене или одной съемочной площадке, и конечно же — для зрителей, всегда восхищенных ею и вечно ей признательных. Именно поэтому ее смерть не стала последней чертой в ее долгой, трудной и интересной жизни.
В некрологе по случаю смерти Фаины Георгиевны Раневской, напечатанном в газете «Советская культура» 27 июля 1984 года, было сказано:
«Советское искусство понесло тяжелую утрату. На 88-м году жизни скончалась Фаина Георгиевна Раневская, выдающаяся советская актриса театра и кино, народная артистка СССР, лауреат Государственных премий СССР. Ф.Г. Раневская родилась в 1896 году в г. Таганроге. Около 70 лет жизни она отдала творческой работе, из них более четверти века — Академическому театру имени Моссовета.
Ушла из жизни актриса, внесшая большой вклад в развитие театрального и киноискусства. Талантливый, многогранный художник, Ф.Г. Раневская создала в театре замечательные сценические образы в спектаклях «Васса Железнова» М. Горького, «Шторм» В. Билль-Белоцерковского, «Последняя жертва» А. Островского. В историю отечественного кинематографа вошли такие фильмы с ее участием, как «Мечта», «Подкидыш», «Весна» и другие.
Творчество Ф.Г. Раневской снискало любовь и признание многочисленных зрителей. Ее актерские работы отмечены блестящим мастерством, жизненной правдой, точностью социальных характеристик. Искусству Ф.Г. Раневской, глубоко реалистическому по природе, были присущи высокая гражданственность, оптимизм, вера в человека.
Богатый сценический и жизненный опыт Ф.Г. Раневская щедро передавала молодежи. Своим вдохновенным трудом она оказывала значительное влияние на формирование советской актерской школы.
Родина высоко оценила заслуги Ф.Г. Раневской, наградив ее орденом Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом «Знак Почета», трижды ей присуждалась Государственная премия СССР.
Ф.Г. Раневская, выдающаяся советская актриса, верная дочь социалистической Родины, останется в нашей памяти».
«Верная дочь», читая эти строки, должно быть, улыбалась там, на небесах. Ее негативное отношение к социализму было всем хорошо известно.
Она не гналась за правительственными наградами, а полученные не любила носить, иронично называя их «иконостасом». Ей было важно другое — любовь зрителей, признание. Она любила людей и страстно жаждала взаимности. Близкая подруга Фаины Раневской Нина Сухоцкая вспоминала: «С ней было трудно ходить по улицам: узнавали, бросались к ней, выражали восхищение ее игрой и т. д. Иногда, неожиданно встретив ее, обомлев, спрашивали: «Скажите, это вы?» Фаина быстро бросала: «Да, это я», — и спешила пройти. Помню, как одна женщина с массой раздувшихся авосек, коробок вдруг резко остановилась, ахнула, взмахнула руками, коробки упали, а она, не обращая внимания, трясла руку Фаины и с каким-то ужасающим акцентом кричала на всю улицу: «Так это ж счастье! Смотрите, это же она! Раневская! Ох, ты моя милая… Да ты ж моя поклонница!» — и так принялась целовать ее, что с Фаины слетела шляпа.
А очень часто встречные, проходя мимо, говорили то просительно, то приказательно всего два слова: «Живите долго!»
Актриса и певица Елена Камбурова вспоминала о Раневской: «Три года — 82-й, 83-й, 84-й мы встречали вдвоем… Встреча 1982 года оказалась презабавной: до самой полуночи мы как малые дети с упоением рассматривали альбом собак, и каждая выбирала себе самую красивую. Трудно было остановиться на чем-то — одна лучше другой. Уже произнес поздравительную речь с экрана телевизора наш очередной правитель, уже забили куранты, а мы все никак не могли оторваться от «собачьей темы».
В преддверии 84-го года я пришла к Ф.Г., чтобы опять встретить праздник вместе. Она лежала, чувствовала себя очень слабой. Так уж сложилось, что ни одно наше свидание, ни одна беседа не обходились без слова Пушкина. И на этот раз мы сначала вполголоса разговаривали, потом Раневская попросила почитать что-то из Пушкина… Где-то в двенадцатом часу она закрыла глаза.
И уснула… Последний год своей жизни она встретила во сне…»
Она до сих пор вместе с нами.
«У меня хватило ума глупо прожить жизнь», — признавалась Раневская.
Спасибо Вам, Фаина Георгиевна, за все!
Мы помним…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.