Приказа не было

Приказа не было

— Фортуна! Не оставь меня и теперь! — воскликнул некогда генерал Бонапарт, первым спрыгивая на африканский берег. И фортуна благоволила корсиканцу.

Ей же, видимо, было угодно, чтобы он первым и покинул Египет, бросив свои войска и уже бесперспективное дело колонизации этой богоспасаемой земли. Армию он оставил на попечение генерала Клебера, от которого ухитрился скрыть даже факт своего внезапного отъезда во Францию. Клебер получил от Мену пакет с приказом о своем назначении главнокомандующим восточной армией, когда Бонапарт был уже под парусами.

Отъезд походил на бегство. Но ведь своевременное бегство — победа! Так по крайней мере говорили турки. И вполне может быть, что именно этой пословицей руководствовался Бонапарт, когда отдавал приказ контр-адмиралу Гантому подготовить к походу два фрегата, ничего не говоря о целях приготовления. Люди, которых он решил взять с собой, получили запечатанные письма, их надлежало вскрыть в определенный час в определенном месте на пустынном морском берегу.

Все происходило в глубокой тайне. Никто не смог взять с собой даже личные вещи. Об одном лишь позаботился предусмотрительный генерал: наиболее ценные из находок, сделанных учеными на египетской земле и наиболее важные результаты их трудов были непременно взяты. Поэтому завесу глубочайшей тайны пришлось немного приоткрыть. Кроме самого Бонапарта, о предстоящем отплытии знали еще трое. Гаспар Монж был в их числе. Он тяжело страдал от того, что не чувствовал за собой никакого морального права оставлять своих друзей по институту, но в то же самое время не имел права ослушаться Бонапарта и не поехать. Совесть мучала Монжа еще и потому, что вся эта затея с Египтом, так или иначе связанная с его именем, оказалась химерической, а также и потому, что обязанность молчать о своем отъезде делала его соучастником в обмане стольких несчастных французов, остающихся на этой несчастной арабской земле… Но что делать, что делать!.. Вести из Европы были ужасные. Суворов разбил французскую армию и отобрал Италию. Директория, погрязшая в воровстве и разврате, потеряла всякий авторитет. Все плоды итальянской кампании утрачены. Австрийцы — у ворот Франции. Бедная французская республика… Она явно катится к гибели. Товарищи Монжа по институту, озабоченные его необычайной задумчивостью и странным доведением, тщетно пытались выведать причину: Монж упорно уклонялся от ответа. Он кашлял, вздыхал, мычал и, казалось, даже стонал, как будто его пытали.

Ничего не объясняя, геометр отдал друзьям свои книги и все, что было из продовольствия. Доброта выдала ученого. Не сказав ни единого слова, он открыл тайну. Члены института поняли, что руководитель их покидает. Когда перед подъездом показалась карета главнокомандующего, приехавшего за Монжем, не оставалось уже никакого сомнения, что случилось что-то непоправимое. Еще более озабоченные своей судьбой, молодые исследователи Египта с тоской смотрели вслед удаляющемуся экипажу…

Немало воды унесет Нил в Средиземное море, немало крови еще прольется в боях с англо-турецкой армией, пока не будет подписан мир, по которому «представители французской администрации, члены Комиссии наук и искусств увезут с собой все необходимые им бумаги и книги, включая и те, которые они купили в Египте», и выроют из земли фараонов свинцовый гроб с прахом своего любимого генерала Клебера. Кто бы знал, что этот бесстрашный воин и великий жизнелюбец падет от ножа религиозного фанатика Сулаймана из Алеппо. Прах сирийца Сулаймана никто выкапывать не будет, ибо по решению французского суда и «согласно с обычаями страны» за это злодеяние французы ему сначала сожгут правую руку на костре, затем посадят его на кол, а потом выбросят тело в поле на съедение хищным птицам. Все это будет исполнено в строгом соответствии с решением суда, и молодой сириец выдержит все пытки в гордом молчании.

Пройдет еще немало времени, будет еще не одно восстание и в Каире, и в других городах и селениях, прежде чем арабский историк запишет в своей летописи о французах: «Их владычество прекратилось, и они эвакуировали крепости и город ночью в пятницу 21 сафара. Слава Аллаху, господство которого не имеет конца и власть которого неизменна».

Тяжело было на душе у людей, оставшихся в Египте, но не легче и у тех, кто пытался покинуть его. Северо-западные ветры дули три недели подряд. День за днем лавировали корабли, выписывая длинные зигзаги. Африканский берег то скрывался за горизонтом, то приближался, вновь. Казалось, не будет конца этой упорной борьбе со стихией, гнавшей беглецов обратно, к той земле, на которой они оставили своих товарищей без флота, без надежды на подкрепление.

Свита генерала Бонапарта, уже не главнокомандующего восточной армией, но еще члена Французского института, заметно поредела. Не было адмирала Брюэса, не было веселого собеседника, знающего толк и в шутке, и в вине, славного Кафарелли. Его уважали и арабы — этого генерала Абу-Хашаба, «деревянная нога… Математик Фурье остался в Каире в малоприятной роли комиссара Дивана.

Флагманский корабль «Мюирон» был намного меньше, чем «Восток». Не было на нем ни научных бесед в послеобеденное время, ни занимательных диспутов, ни остроумных шуток. Бонапарт был сосредоточен и молчалив. Знаменитые походы Александра Македонского и вероятность мировой катастрофы от огня или воды его уже не интересовали. Он думал о том, как избежать катастрофы собственной.

Еще не известно, какими словами встретит Директория генерала, бросившего войска. Ведь приказа не было… Этими мыслями молодой гений не делился ни с кем, хотя окружали его самые преданные и нужные люди — военачальники Бертье, Мюрат, Ланн, Мармон, Бурьенн, ученые Монж и Бертолле.

Нет, не случайно Бонапарт замышлял свою экспедицию как мероприятие не только военное, но и научное. Не зря на все случаи жизни он готовил обычно два решения. Да, это правда: военная экспедиция не удалась. Зато научная оказалась на редкость плодотворной. На судне было столько ценных материалов, что их хватит на многие годы работы всему Французскому институту, всему цивилизованному миру. А сколько новых идей возникло в головах Монжа и Бертолле, сколько интересных наблюдений содержат их записные книжки!..

За науку Бонапарт мог быть спокоен. Ученые сослужили ему немалую службу и в Италии, и в Египте. Они послужат ему и на этот раз. Многотомное «Описание Египта» будет впоследствии не единственным доказательством триумфа научного учреждения, которым руководили Монж и Бонапарт. Но что в Европе, что сейчас происходит во Франции?.. Эта гнетущая мысль не давала покоя ни Бонапарту, ни его генералам, ни ученым.

Чтобы скоротать время мучительно медленного похода и как-то отвлечься от тягостных раздумий, генералы сели играть в карты. Сел с ними и Бонапарт, хотя и не любил напрасной траты времени. Играл он нетерпеливо, рискованно и даже жульничал, когда фортуна не выполняла своих обязанностей. Полководец не любил быть побеждаемым. Для его честолюбия это естественно.

Пытаясь как-то смягчить впечатление от беззастенчивых махинаций Бонапарта, Монж показал интересный фокус. В результате соответствующей перетасовки карты раскладывались у него всякий раз в своем первоначальном порядке. Математик применил здесь выводы одной из ранних своих работ по теории подстановок.

— Как видите, наука помогает предвидеть будущее, — сказал он, — Даже если события носят случайный характер, можно определить их вероятность. Если в игре все будут действовать разумно, то есть, не делая грубых промахов и не жульничая, то результат игры будет определяться только случайностью выпадения карт. Л в случайном есть свои закономерности. Математика позволяет вычислить то, что раньше называлось «судьбой игрока». Наш друг Лаплас называет это математическим ожиданием.

Тут Бонапарт усмехнулся.

— Ожидание… может быть, ваш друг Лаплас и прав как вычислитель, говоря о математическом ожидании. Впрочем, он всегда тщится применить математические понятия даже в тех вещах, о которых сам не имеет понятия, например, в жизни. Но все-таки это — не ожидание, а судьба. Фортуна… Кто может мне сказать сейчас, что нас ожидает?..

Бонапарт умолк, и воцарилась тишина, нарушить которую никто не решился.

Нет! Нам никак нельзя попадать в плен, — продолжил Бонапарт свою мысль, прерванную раздумьем, — Понимаете, это было бы ужасно… Поэтому надо действовать решительно. Если на нас нападут превосходящие силы англичан, мы будем биться до конца. Когда нас возьмут на абордаж и неприятельские матросы войдут на корабль, он должен взлететь на воздух!

Полным молчанием ответили присутствующие на патетические слова Бонапарта. Никто ему не возразил, но и никто из генералов не поддержал.

Тишину нарушил Монж.

— Генерал, — произнес он, — вы верно определили наше положение. В случае неудачи нам надо непременно взлететь на воздух.

— Спасибо, Монж, — сказал Бонапарт, — Я верил в твою дружбу и ждал этих слов. Тебе я поручаю исполнение нашего последнего решения.

Следующий день был бы похожим на все предыдущие, если бы не случилась неожиданная, хотя и вполне вероятная встреча в Средиземном море. На горизонте показались паруса…

На обоих фрегатах тут же объявили тревогу, матросы и офицеры разбежались по постам, заняли места у пушек. С тревогой всматривались генералы в белые пятнышки на горизонте, растущие на глазах у всех. Надвигалось неизвестное… Минута проходила за минутой, паруса виднелись все отчетливее. Корабли шли полным ветром прямо навстречу фрегатам.

— Да ведь это купцы! — радостно воскликнул ктото, и обстановка мгновенно разрядилась. Убедившись, что встречные суда не похожи на английские военные корабли, Бонапарт успокоился.

— Монж! — воскликнул он, — Где Монж? Найдите моего друга и скажите, что мы вне опасности.

После долгой беготни по кораблю геометра нашли. Он стоял один в артиллерийском погребе с фонарем и фитилем в руках.

. — Ну что там, наверху? — спросил Монж, — Приказа еще не было?…

— Генерал приказал: найдите моего друга и скажите, что опасность миновала, — ответили ученому.

И Монж вышел из порохового погреба на палубу, залитую солнцем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.