КТО ТЕБЕ МНОГО В ЖИЗНИ ДАЛ?

КТО ТЕБЕ МНОГО В ЖИЗНИ ДАЛ?

НЕЗАДОЛГО до старта мы сидели с Юрием в гостинице на космодроме и долго обо всем говорили. В соседней комнате космонавты собирались играть в бильярд, тихо потрескивал приемник, в стеклянную дверь видно было, как мимо ходят люди. Но скоро я обо всем этом позабыла — разговор был очень интересным.

— Кто тебе много в жизни дал? — спросила я Юрия. — Ведь у каждого есть люди, которые оставили в жизни след. Есть и у тебя такие. Расскажи мне о них, — попросила я Юрия.

Он стал машинально перебирать страницы книги и не сразу заговорил:

— Много встречалось в жизни хороших людей. Разве обо всех расскажешь…

— Знаешь, Юр, есть какие-то в жизни вехи, поворотные пункты, что ли… Вот тут какой-то очень хороший, сильный человек и оставляет тебе, как зарубку, след на всю жизнь…

— Был такой у меня человек. Еще в детстве, в школе. Учительница была по литературе, Ольга Степановна Раевская. До сих пор вспоминаю с благодарностью. Сразу после войны это было. Собрались в школу мы, ребятишки, у которых и детства-то не было… А она — как мать нам. На Московской улице в Гжатске жила.

Как сейчас помню этот дом. Большой души она человек, Ольга Степановна. Вот у кого я учился человечности… Подожди секунду — я проверю время, — попросил Юрий.

Он включил приемник и поймал знакомое мерное цоканье. Юрий внимательно смотрит на часы и стучит в стенку:

— Сколько?

— Точно! — отвечает ему оттуда Космонавт Два. Вот уже несколько дней каждый час космонавты сверяют время. Здесь, на космодроме, им выдали штурманские часы, изготовленные по специальному заказу. Часы сделаны отлично. Но в космос надо взять самые точные.

— В ремесленном, когда в Люберцах учился, был там у нас один преподаватель, — продолжил Юрий, выключив приемник, — инженер Изотов… Старый инженер… Большой специалист был. Но не в этом дело. На уроках он учил нас понимать металл, делать из него вещь. Мы были мальчишки, и, чего греха таить, нам поскорей бы кончился урок и — на речку, на спортивную площадку!.. Но странное дело: с уроков Изотова никто не спешил. Звонок — а мы, как цыплята, сидим вокруг него и слушаем. Он поднимается, а мы провожаем его толпой. Тут рассказывает он нам о другом металле… Изотов — старый большевик-подпольщик. Было ему что рассказать. Крепкой закалки этот человек. У него отец был революционер. Может быть, с Лениным начинал революцию делать. Очень любили мы Изотова. Провожаем его и, раскрыв рты, слушаем одну историю интересней другой, про подпольщиков. Вот когда я, наверное, впервые нутром почувствовал, что такое большевики, как трудно им было в подполье, сколько они вынесли лишений, невзгод и все-таки выстояли. И если бы не они — кто знает, стояла ли бы сейчас на старте эта ракета. Скажешь — громкие слова? Нет. Помнишь, ты спрашивала, почему мы впереди американцев в освоении космоса? Из-за топлива? Топливо — да, конечно. Но кроме топлива кое-что есть посильней. Наверное, это все то, о чем рассказывал нам Изотов. Жизнь наша. Вот что решает.

— А как человек Изотов, как он? — спрашиваю Юрия.

— Что это был за человек?.. — раздумывает Юрий, — Он чистый был человек: вот смотри на свет — и пятнышка не увидишь. Всю жизнь его себе за образец ставлю. Принципы жизни взял у него.

Юрий снова посмотрел на часы:

— Не прозевать бы проверку.

Потом вдруг, будто вспомнил что-то очень важное, лицо его оживилось, он обнадеживающе заулыбался:

— Хочешь, я расскажу тебе об одном интереснейшем человеке? Вот уж о ком стоит рассказать! Если когда-нибудь мне случится совершить хоть маленький подвиг в жизни, то я всем скажу, что подвигу я учился у него. У Сергея Ивановича Сафронова — у командира моего звена. Как-то он мне показывал, что такое вираж, и между прочим рассказал историю.

Было это в бою под Сталинградом. Пошли в атаку пара самолетов — Сафронов и его друг. Немецких было четыре. Дерзко дрались наши двое, каждому из четверки всыпали очередь. «Одолеем!» — подумал уже тогда Сергей Иванович и тут увидел, что друг его горит. Падает и горит… Пошел с ним на связь, кричит: «Пятый! Пятый! Пятый!» А «Пятый» молчит. Один! И четверо. Быстро пошел на вираж. (На вираже очень трудно поймать цель.) Ходил, ходил. Немцы тоже не дураки — давай «ножницами»… И уж тут кто — кого. У Сафронова уже мотор на пределе — гудит, ревет как бешеный, все окаменело, а выйти из виража нельзя — тут же собьют. Чувствует, что не может больше: сейчас остановится двигатель или руки сами отпустят штурвал. Решил обхитрить немцев — перейти на другой вираж. Выбрал момент и только чуть выровнял машину — чувствует, как прошила очередь. Двигатель вспыхнул. Самолет падал. Сафронов горит, падает, но следит за немцами. Уходят… Сделали свое дело… «Все, конец, — подумал тогда Сергей Иванович. — Горю, как свечка». И тут неожиданно пламя погасло. Видно, потоком воздуха очень просто сбило с мотора. Сафронов опомнился. Схватился за штурвал. Земля уже близко. Набегает на него черной глыбой! Все было в секунду: дорога, телеграфный столб, дал ногу и врубил крыло прямо в столб.

Юрий шумно вздохнул и продолжал:

— Смягчил удар — только тем и спасся. Подобрали врачи, нашли у него в спине сорок осколков: в воздухе было попадание в броневую спинку и ему всю спину разодрало в клочья. Ничего… Потом еще летал.

— Вот что такое вираж, — закончил Юрий свой рассказ о Сергее Ивановиче Сафронове.

— От каждого человека ведь что-то получаешь — от одного меньше, от другого больше, но хорошего в любом человеке много, — улыбнулся он.

В комнату заглянул командир, постучал по часам у себя на руке.

— Проверяю, проверяю, — сказал Юрий.

— Проверять-то проверяй — отбой скоро!

— Сейчас кончаем, — пообещал ему Юрий и принялся снова рассказывать. (Когда его спрашивают не о себе, о других, он рассказывает с удовольствием.)

— Вот и у этого человека есть чему поучиться, — кивнул он вслед ушедшему командиру.

Он большой психолог. Что удивляться: человек добрый десяток лет занимался психологическим отбором летчиков. Что мы против него — зеленые… Стоишь перед ним и думаешь: «Ну насквозь тебя видит»… И так подметит самую суть твою, что ты вдруг на самого себя паза открываешь. Люблю я его за то, что хорошее в человеке всегда поддерживает. Мне хочется сравнить его всегда с садовником, у которого огромный сад, а знает он в этом саду каждый росток — плохие обрезает, хорошим ставит подпорку, больше поливает, дает подкорм.

Юрий заулыбался, видно что-то припомнив:

— Как-то он мне сказал: «С твоим спокойствием не то что на один виток — на год в космос лететь можно». С тех пор я стал еще спокойнее. Вот так вот…

Юрий захлопнул книжку. «Жизнь в авиации», С. А. Красовский — прочитала я на обложке.

— Взял у ребят посмотреть, — говорит Юрий. — Листаю и нахожу знакомые фамилии. Наши летчики, все знаменитые… Вот… Николай Петрович Каманин. Сегодня мы с ним встретились у космической ракеты как старые знакомые.

Юрий покачал головой:

— А помню, в детстве я читал книжку о челюскинцах. Тогда, мальчишкой, я узнал, как, рискуя жизнью, советские летчики спасали экспедицию. Каманин… Это имя знал в то время каждый пацан на нашей улице. Один из первых Героев Советского Союза был и наш ребячий герой. Кто знает, может из-за него я пришел в авиацию. А теперь мы встретились с ним. И где?.. Уже в космосе. Здесь он меня многому научил. Юрий опять проверил часы.

— Спокойной ночи! — пожелала я ему, уходя.

— Еще был один интересный человек!.. — кричал он мне вдогонку.

Я засмеялась и подумала: «Один ли?..» Скольких еще Юрий вспомнит, о скольких людях, которые оставили в его жизни след, расскажет. Сколько еще назовет тех, у кого брал хорошее…