Болезнь доктора

Болезнь доктора

В детском отделении ташкентской больницы изо дня в день мелькала крупная фигура врача-педиатра Батурина. Шумный, веселый или негодующий, готовый обрушиться на себя и на других за ошибку или невнимание к больному, он по-хозяйски шагал из палаты в палату, и при его появлении маленькие пациенты поднимали шумный и веселый гомон. Доктор Батурин любил свой «народец», как он называл больных детей, и «народец» платил веселому доктору такой же любовью.

— Ну, поворачивайся, румяный и кудрявый! — басил доктор, приставляя к уху трубку.

Это было его обычное обращение к детям, хотя маленькие пациенты были часто бледны от болезни и наголо острижены.

Кто бы мог подумать, что этого жизнелюба и весельчака погубит невинная бумага из Министерства здравоохранения? Однако это было именно так. Приказом министерства он был назначен преподавателем вновь открытых курсов усовершенствования врачей. Врачу-практику, проработавшему тридцать лет в детской больнице, нужно было найти новый стиль работы.

Надо было изучить, систематизировать большой новый материал. Это не пугало доктора Батурина, который внимательно следил за специальной литературой. Но читать лекции врачам? Здесь он растерялся. Несмотря на внешнюю решительность, каждое новое дело, новое начинание и в прошлом порождали в нем сомнение, неуверенность.

— Ну, что же, лекции, так лекции. Дело нужное. Перед началом занятий Батурин болел гриппом и чувствовал еще себя слабым. Все же к лекции он подготовился хорошо, но провел ее, как ему казалось, формально. Готовясь ко второй, он почувствовал себя еще более неуверенно: «А вдруг какой-нибудь врач задаст вопрос, на который я не сумею ответить?»

Ночью доктор Батурин не спал. На следующий день во время лекции ему действительно был задан какой-то вопрос. Он мог бы на него ответить, но, поддавшись непонятной слабости, вдруг зачем-то солгал, что с этим вопросом совершенно незнаком. Доктор разволновался так, что не мог окончить лекцию, и, сказавшись больным, ушел домой.

Дома начались терзания. Ведь завтра ему снова придется читать лекцию взрослым людям! Батурин едва не плакал. Ему казалось, что он окончательно теряет авторитет.

В тот день за Батуриным прислали из больницы, нужна была его консультация. Молодая женщина — ординатор, смущаясь, сказала:

— Николай Петрович! — я не решилась без вас перевести этого ребенка в заразное отделение, а он в крайне тяжелом состоянии. Я никак не могу определить, какого характера эта сыпь.

Она обстоятельно доложила, когда заболел ребенок, какая у него температура, когда появилась сыпь.

Вымыв руки, надев халат, Батурин подошел к ребенку. И в первый раз за всю свою долгую практику вместо привычной уверенности и спокойствия почувствовал сомнение и тревогу: а вдруг он не сможет определить болезнь?

Маленькая девочка, разметавшись в жару, хныкала и сиплым голосом звала маму. Доктор заглянул девочке в рот, внимательно осмотрел сыпь на ее тельце и вдруг смутился, покраснел и разволновался, как недавно на лекции.

— Простите, Софья Григорьевна, — сказал он своему ординатору, — сыпь атипичная, и я не могу ее определить. Кажется, это сыпь скарлатинозная… Впрочем, я нездоров, — снова солгал Батурин, и на этот раз тоже без всякой нужды. — Попросите Фельдмана осмотреть…

«Что же это? — укорял себя по дороге домой Батурин. — После тридцати лет практики не могу распознать скарлатинозную сыпь. Какой же я врач? Куда я годен?»

Всю ночь он не спал. Был убежден, что с врачебной деятельностью покончено, что он ничего не знает, бездарный человек и достоин осуждения.

У девочки оказалась скарлатина в очень тяжелой форме, с осложнениями.

Батурин решил, что осложнения произошли по его вине, хотя действительно причина крылась в том, что ребенка слишком поздно поместили в больницу. Никакие уговоры близких не помогли. Утром он не пришел на работу. Пять дней метался, называл себя убийцей, требовал суда над собой, плакал. За ним было установлено наблюдение.

Вызванный районный психиатр констатировал острый психоз.

Батурин был доставлен в психиатрическую больницу.

Во время обхода я увидела крупного сильного мужчину. Вихрастый, с проседью на висках, румяный и несколько тучный, он быстро, яростно шагал по палате. Увидев меня, пошел навстречу.

— Коллега… доктор, — сказал он. — Я ведь тоже врач, только преступник, которого судить надо.

Он схватил меня за руку, всхлипывая, как ребенок.

— Вы думаете, что я не хочу жить? — сквозь слезы произнес Батурин. — Хочу, но не имею права! Меня, медицинского преступника, надо арестовать, а лечить не стоит…

Батурин стал на колени и долго плакал.

Выписка из истории болезни, присланная районным психиатром, короткий разговор с больным, его поведение — все говорило об остром психическом расстройстве. Передо мной был, как мне казалось, больной с бредом самообвинения. Это очень опасная для самого больного форма бреда. Подобный больной может совершить самоубийство.

Я думала: «Жил веселый, жизнерадостный человек, в течение двадцати лет был отличным врачом и вдруг ни с того ни с сего стал доказывать странные вещи — он, мол, преступник, симулянт, потерял право не только работать, но и жить. Что произошло?»

Знакомые и родственники больного отзывались о Батурине как об отличном человеке и враче. Я пыталась беседовать с ним, но из его ответов ничего определенного не вынесла.

Учащенное сердцебиение больного и повышение РОЭ (реакция оседания эритроцитов) терапевт рассматривал как остаточные явления после гриппа. Батурину назначено было противогриппозное лечение, постельный режим. Надо было укрепить и сон, так как больной страдал бессонницей.

При тяжелых нервных срывах крепкий, здоровый сон особенно важен. Этим прежде всего я и занялась. Больному доктору был применен метод продленного лечебного сна.

В лечебной палате, где лечат сном, — полная тишина. Сюда не доносится ни один звук. Затемнены окна. Мерцает синий огонек лампочки. Слабый ритмический звук метронома, сначала сочетавшийся со снотворными лекарствами, теперь действующий самостоятельно. Через несколько минут больные засыпают и спят долгим, крепким сном. Они спят час, два, три — столько, сколько требуется для лечения. Главное, никаких снотворных лекарств, а гениально простой метод условных рефлексов.

Пока доктор Батурин находился в больнице, я написала в Министерство здравоохранения о том, что доктора Батурина по состоянию здоровья надо освободить от лекторских обязанностей. Просьбу мою удовлетворили и назначили вместо Батурина другого лектора. Я осторожно сообщила об этом доктору Батурину. Радость его была неописуема.

Батурин пробыл в больнице два месяца. Лечение сном полностью восстановило его силы. Осталась лишь некоторая неуверенность в себе, опасение, что пребывание в «такой» больнице может отразиться на работе. Однако хорошие известия из дому, от товарищей по работе помогли улучшить здоровье доктора.

Что же у него было? Чем он болел?

Доктор Батурин всю жизнь занимался лечением детей, любил свою практическую работу. В пожилом возрасте, когда новые, чрезвычайные ситуации воспринимаются с трудом, привычное, любимое дело было заменено работой нелюбимой и новой. Стечение обстоятельств, казалось бы, случайное, а на самом деле вполне закономерное — заболевание гриппом, за ним последствие в виде общей астении, то есть физической и психической слабости, — все это на фоне пожилого возраста и чувствительного, ранимого характера привело к острой психической реакции. Врач, всю жизнь занимавшийся привычным трудом, потерял психическое равновесие, когда ему предложили деятельность другого рода.

Теперь доктор здоров. По-прежнему отдает всего себя любимой работе. И вновь, как всегда, слышен его бодрый голос в палатах детской больницы:

— А, ну-ка, румяный и кудрявый, повернись!