Глава 29 Чрезвычайные меры

Глава 29

Чрезвычайные меры

Сидя на кухне, я размышлял об аресте Камински и Сореля. Все это было уму непостижимо. Сколько в Швейцарии банкиров? В одной только Женеве их, должно быть, тысяч десять, не меньше. И надо же мне было выбрать такого идиота, который даст себя арестовать на территории США! И самое смешное (или ужасное?) заключалось в том, что его арестовали по делу, совершенно не касающемуся наших с ним комбинаций, — за отмывание через офшор денег какого-то наркобарона.

Герцогине не понадобилось много времени, чтобы понять, что случилось что-то ужасное, — хотя бы потому, что я не набросился на нее, едва переступив порог дома. Но я не мог ничего сделать — у меня не стояло. Мне не хотелось даже в мыслях употреблять слово «импотент», потому что в нем было слишком много негативного подтекста для человека, наделенного настоящего властью, каковым я продолжал себя считать несмотря на то, что пал жертвой опрометчивого поведения своего швейцарского банкира. Поэтому я предпочитал отозваться о своем члене как о «вялом» или даже «висящим, словно лапша», что было куда приятнее, чем это отвратительное слово на букву «и».

Так или иначе, мой пенис спрятался где-то внизу живота, съежившись до размеров чертежного ластика, и поэтому я соврал герцогине, что просто крайне устал из-за полета и джетлага.

Вечером того же дня я пошел в свою гардеробную и достал мою «одежду для тюрьмы». Это была пара потрепанных джинсов, простая серая футболка с длинными рукавами (на случай, если в камере станет холодно) и поношенные кроссовки «Рибок» — такие старые, что даже какой-нибудь черный амбал ростом семь футов и с именем вроде Бубба или Джамал не захотел их бы отнять. В кино я видел, как это происходит — сначала у тебя отнимают кроссовки, а потом насилуют.

В понедельник утром я решил не ходить в офис. Я подумал, что будет выглядеть гораздо достойнее, если меня арестуют в моем собственном доме, а не в мрачном Вудсайде. Нет, я не дам арестовать себя в «Стив Мэдден Шуз», где Сапожник тут же сообразит, что это идеальный шанс кинуть меня на опционы на акции. Пусть сотрудники «Стив Мэдден Шуз» прочтут о моем аресте на первой полосе «Нью-Йорк таймс», как и весь остальной свободный мир. Я не доставлю им удовольствия видеть, как меня уводят в наручниках. Это удовольствие я приберегу для Герцогини.

Но потом произошло что-то странное. Вернее, ничего не произошло. Не было никаких обысков, неожиданных визитов агента Коулмэна или налетов ФБР на «Стрэттон-Окмонт». К полудню среды я совсем перестал понимать, что, черт возьми, происходит. С самой пятницы я прятался в Вестхэмптоне, притворяясь, что у меня серьезное расстройство желудка, что, впрочем, было очень близко к истине. Что же это получается? Я прятался зря? Никто и не собирался меня арестовывать, что ли?

К четвергу вся эта тишина начала действовать мне на нервы, и я решил рискнуть и позвонить Грегори О’Коннеллу — тому самому адвокату, которого рекомендовал мне Бо. Кажется, он тот самый человек, у которого я могу получить нужную мне информацию, поскольку, по словам Бо, именно он полгода назад был в Восточном районе и общался там с Шоном О’Ши, помощником федерального прокурора.

Разумеется, я не мог быть полностью откровенным с Грегом. Ведь он адвокат, а адвокатам нельзя полностью доверять, особенно в уголовных делах, ведь они не имеют права представлять интересы клиента, если сами думают, что он действительно виновен. Разумеется, это была нелепая концепция, и всем было хорошо известно, что адвокаты зарабатывают на жизнь, защищая заведомо виновных. Но частью этой игры было неписаное правило, по умолчанию соблюдавшееся подзащитным и его адвокатом: преступник должен был настаивать, что он невиновен, и тогда адвокат помогал преступнику слепить из сбивчивых и противоречивых пояснений стройную стратегию защиты.

Поэтому, разговаривая с Грегом, я бесстыдно врал, объясняя, что просто оказался втянутым в чужие проблемы. Я наплел ему, что семья моей жены в Британии по чистому совпадению пользовалась услугами того же банкира, что и какие-то махинаторы из офшора. Излагая эту версию событий своему будущему адвокату и особо упирая на то, насколько прелестное, живое и здоровое существо эта моя тетушка Патриция (так мне в тот момент казалось правильнее), — я начал различать слабый свет надежды в конце тоннеля.

Мой рассказ был весьма правдоподобным. Во всяком случае, именно так я думал, пока Грегори О’Коннелл не спросил чрезвычайно скептическим тоном:

— Интересно, где это шестидесятипятилетние учительницы на пенсии берут три миллиона наличными, чтобы открывать счета в банке?

Гм… ну… хорошо, признаю, тут есть небольшая неувязка. Оставалось только включить дурачка.

— Откуда же мне это знать? — ответил я как можно более невозмутимо.

Да, я правильно выбрал интонацию. Волк умел быть спокойным и невозмутимым даже в самых тяжелых обстоятельствах.

— Послушайте, Грег, Патриция — да будет ей земля пухом — часто рассказывала, что ее бывший муж в свое время был первым летчиком-испытателем истребителей с вертикальным взлетом. Держу пари, КГБ заплатил бы громадные деньги за информацию об этом самолете. Так может, он и получил эти деньги от КГБ? Помнится, тогда это было очень актуально. Весьма засекреченный проект. — Боже правый! Какую чушь я несу!

— Ну хорошо, я сделаю несколько звонков и тогда уже выскажу свои предварительные соображения, — сказал мой любезный адвокат. — Одно мне непонятно, Джордан. Не могли бы вы все же уточнить, жива ли ваша тетушка Патриция или ее уже нет на этом свете? Вы только что пожелали ей земли пухом, но пару минут назад утверждали, что она мирно живет в Лондоне. Было бы неплохо, если бы я знал, что именно из этого правда.

Вот так прокололся! В будущем надо быть осторожнее насчет нынешнего положения тетушки Патриции. Теперь же придется блефовать.

— Ну, это зависит от того, что для меня лучше в данной ситуации. Что выгоднее — ее жизнь или ее смерть?

— Гм… Было бы хорошо, если бы она могла выступить в суде с заявлением, что эти деньги принадлежат ей, или, по крайней мере, подписать показания под присягой в присутствии нотариуса, удостоверяющие сей факт. Так что лучше, если бы она оказалась жива.

— Тогда считайте, что она очень даже жива, — уверенно сказал я, думая о Директоре Подделок и его умении подделывать самые сложные документы. — Но она очень дорожит своим уединением, так что придется удовольствоваться письменными показаниями.

В трубке наступило молчание. Спустя добрых десять секунд мой адвокат, наконец, сказал:

— Ну хорошо. Я думаю, картина достаточно ясная. Я перезвоню вам через несколько часов.

Он перезвонил через час.

— По вашему делу не происходит ничего нового, — сказал он. — Шон О’Ши через две недели уходит со своего поста, чтобы пополнить ряды скромных адвокатов, поэтому он был непривычно откровенен со мной. Он сказал, что ваше дело до сих пор ведет Коулмэн. Никто из федеральной прокуратуры в нем не заинтересован. Что же касается этого швейцарского банкира, в его деле не видно ничего, что бы имело хоть какое-то отношение к вам. Во всяком случае, на данный момент.

Следующие несколько минут он потратил на то, чтобы заверить меня в том, что я практически вне подозрений.

Повесив трубку, я постарался выкинуть из головы слово «практически» и сосредоточиться на словах «вне подозрений». Мне нужно было срочно поговорить с моим Директором Подделок, чтобы оценить весь масштаб ущерба. Если окажется, что и он, как Сорель, сидит в американской тюрьме — или в швейцарской в ожидании экстрадиции в США, — тогда я в глубокой заднице. Если же нет, если он тоже практически вне подозрений и может по-прежнему заниматься своим искусством, тогда, возможно, все еще выправится.

Я позвонил ему из таксофона в ресторане «Старр Богзз» и услышал страшный рассказ о том, как швейцарская полиция нагрянула в его офис и изъяла несколько коробок документов. Да, американцы хотят, чтобы он приехал на допрос в США, но официальных обвинений не предъявляли. Нет, швейцарское правительство ни при каких обстоятельствах не выдаст его Соединенным Штатам, но ему теперь небезопасно выезжать за пределы Швейцарии, поскольку Интерпол может его арестовать по международному ордеру.

Наконец разговор зашел о счетах Патриции Меллор.

— Полиция унесла с собой некоторые документы, — сказал Директор Подделок, — но не потому, что хотела унести именно их. Просто они попались им под руку вместе с остальными. Но не пугайтесь, mon ami, в этих документах нет ничего, что указывало бы на вашу связь с Патрицией Меллор. И все же, поскольку ее нет в живых, я бы рекомендовал вам прекратить операции по этим счетам, пока все не уляжется.

— Ну, это само собой, — ответил я, с надеждой цепляясь за последние слова, — но меня волнует не столько доступ к деньгам, сколько Сорель. Как бы он не стал сотрудничать со следствием и правительством США. Тогда он может сказать, что эти счета на самом деле принадлежат мне. И у меня будут очень серьезные проблемы, Роланд. Вот если бы существовали какие-то документы, доказывающие, что деньги принадлежат именно Патриции, это совсем другое дело.

— Такие документы уже практически существуют, друг мой, — ответил Директор Подделок. — Если вы дадите мне список документов, которые могут вам помочь, и даты их подписания Патрицией, то я, возможно… гм… смогу найти их в своей картотеке.

Ай да Директор Подделок! Он все еще был на моей стороне.

— Понятно. Я дам вам знать, если мне что-то понадобится. Но в данный момент, я думаю, разумнее всего отойти в сторону, ждать и надеяться на лучшее.

— Как всегда, мы с вами мыслим одинаково, — сказал Директор. — Но пока идет следствие, вам лучше держаться подальше от Швейцарии. И не забывайте, я всегда с вами, mon ami, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить вас и вашу семью.

Когда я повесил трубку, я знал, что отныне моя судьба зависит от Сореля. Но еще я понимал, что надо продолжать жить своей жизнью. Надо было возвращаться к работе, к любви с Герцогиней. Надо было перестать вздрагивать при каждом телефонном звонке или неожиданном стуке в дверь.

Именно так я и сделал. Я снова погрузился в безумие мира. Я с головой ушел в развитие «Стив Мэдден Шуз» и продолжал негласно консультировать мои брокерские фирмы. Я изо всех сил старался быть верным мужем для Герцогини и хорошим отцом для Чэндлер, несмотря на мое пристрастие к наркотикам.

Месяц шел за месяцем, моя зависимость от наркоты продолжала усиливаться.

Как всегда, я быстро нашел этому рациональное объяснение — напомнил себе, что я молод и богат, у меня шикарная жена и совершенно прелестная маленькая дочка. Каждый хотел бы оказаться на моем месте, разве нет? Что может быть лучше, чем жизнь в шоу «Богатые и никчемные»?

Так или иначе, к середине октября никаких последствий от ареста Сореля так и не последовало, и я, наконец, вздохнул с облегчением. Очевидно, Сорель все же предпочел не сотрудничать со следствием, и Волк с Уолл-стрит снова увернулся от пули.

Чэндлер начала делать свои первые шаги и ходила теперь как маленький франкенштейн — выставив перед собой ручки, держа колени вместе и быстро-быстро передвигая ножки. И, конечно же, моя гениальная малышка непрерывно болтала. Когда ей исполнился год, она уже говорила связными предложениями — поразительное достижение для столь маленького ребенка, — и я не сомневался, что она непременно получит Нобелевскую премию или хотя бы медаль Филдса, присуждаемую за успехи в математике.

Тем временем фирмы «Стив Мэдден Шуз» и «Стрэттон-Окмонт» находились совсем в разном положении — «Стив Мэдден» быстро росла, а «Стрэттон» все чаще становилась жертвой необдуманных стратегических решений, не говоря уже о новой волне давления со стороны регулирующих органов. И обе эти беды были целиком делом рук самого Дэнни. Проблемы с властями были результатом его отказа выполнить до конца одно из условий соглашения с Комиссией — нанять независимого аудитора, назначенного Комиссией, который бы провел полный аудит деловой практики «Стрэттон» и предложил свои рекомендации. Одной из предложенных мер была установка систем для записи всех телефонных переговоров брокеров «Стрэттон» со своими клиентами. Дэнни отказался выполнить эту рекомендацию, и тогда Комиссия обратилась в федеральный суд, и суд вынес решение, предписывающее все же установить записывающие системы.

В итоге Дэнни все равно капитулировал, иначе его бы посадили бы за невыполнение судебного решения, но теперь на репутации «Стрэттон» было пятно в виде судебного предписания, что означало, что все пятьдесят штатов имели право приостановить лицензию фирмы. Собственно, это они и начали потихоньку делать. Трудно было себе представить, что после всего пережитого конец «Стрэттон» наступит из-за глупого отказа установить записывающую систему, которая, в конце концов, все равно ничему и никому не мешала. В считаные дни стрэттонцы придумали, как обойти эту систему. Разговаривая из офиса, они были с клиентами покладисты и уступчивы, но когда нужно было взять кого-то за горло, они брали свои сотовые телефоны. Однако репутация фирмы была непоправимо испорчена, и дни «Стрэттон» были сочтены.

Владельцы компаний «Билтмор» и «Монро Паркер» выразили свое общее желание идти дальше каждая своим путем и не отказываться от бизнеса со «Стрэттон». Разумеется, заявление об этом сопровождалось заверениями в глубочайшем уважении. Каждая из компаний предложила платить мне в знак благодарности и признательности по миллиону долларов с каждого нового выпуска акций очередной компании, выходившей на биржу. В год набегало около двенадцати лимонов, и я с радостью принял их предложение. Я получал также ежемесячно один миллион долларов от «Стрэттон» во исполнение условий моего соглашения об отказе от конкуренции и еще четыре-пять миллионов каждые несколько месяцев, когда я продавал за наличные большие пакеты собственных акций компаний, которые «Стрэттон» выводил на рынок.

И все же я считал все это каплей в море по сравнению с тем, что я мог бы получать в «Стив Мэдден Шуз», которая стремительно двигалась к небывалому успеху. Это напоминало мне ранние годы существования «Стрэттон»… те давние славные дни головокружительного успеха в конце восьмидесятых — начале девяностых годов. Дни, когда первый призыв стрэттонцев уже сел на телефоны, но то безумие, которое стало определяющим фактором моей жизни в дальнейшем, еще не началось по-настоящему. «Стрэттон» был моим прошлым, а «Стив Мэдден Шуз» — будущим.

И вот я сидел напротив Стива, откинувшегося на спинку кресла в оборонительно-обиженной позе, а Джон обильно обрызгивал его слюной. Время от времени Стив поглядывал на меня, словно хотел сказать: «Его просто не удержать, когда речь заходит о заказах на сапоги, особенно когда сезон сапог уже почти закончился!»

Гэри Делука тоже был здесь и не упускал случая вынести нам мозг. Но сейчас на трибуне был Джон.

— Что за проблема, черт побери, с заказом на эти сапоги? — орал он, плюясь больше обычного. Произнося звук «т», он испускал особенно обильные фонтаны слюны, и каждый раз при этом звуке Сапожник особенно заметно морщился.

— Послушай, Джей Би! — Джон повернулся ко мне. О боже! — Эта модель сапог, черт бы ее побрал, сейчас идет нарасхват, и мы никак не сможем проиграть! Ты должен верить мне. Говорю тебе, ни одна пара не будет уценена!

Я покачал головой в знак несогласия:

— Никаких сапог, Джон. Мы закончили с этими чертовыми сапогами. И не имеет значения, будут они уцениваться или нет. Суть в том, что бизнес нужно вести упорядоченно. Мы одновременно работаем в полутора десятках разных направлений, так тем более мы должны строго придерживаться нашего бизнес-плана. Мы открываем три новых обувных отдела, десяток собственных фирменных магазинов, мы вот-вот запустим новые линии продуктов. На все это нужно много наличных денег. Именно теперь мы должны экономить каждый цент. Под конец сезона мы не можем позволить себе риски — особенно ради каких-то дурацких леопардовых сапог.

— Совершенно согласен, — перехватил инициативу Гэри Делука. — Именно поэтому имеет смысл перевести наш транспортный отдел во Фло…

— Да это же абсурд, твою мать! — грубо оборвал его Джон. — Идиотская затея! У меня нет времени на эту чушь! Нужно производить товар, иначе все мы вылетим из этого бизнеса!

И с этими словами Джон выскочил из кабинета, громко хлопнув дверью.

Тут же заговорил интерком:

— Тодд Гаррет на первой линии, — прозвучал голос Джанет.

Я посмотрел на Стива, закатил глаза и сказал:

— Джанет, скажи ему, я на совещании. Перезвоню потом.

— Разумеется, я уже сказала, что вы на совещании, — слегка обиделась Джанет, — но он говорит, это очень срочно.

Я вздохнул и недовольно покачал головой. Что такого уж важного могло случиться у Тодда Гаррета? Разве что он где-то раздобыл дважды настоящие колеса! Взяв телефонную трубку, я сказал приветливым, но чуть недовольным тоном:

— Привет, Тодд! Что стряслось, дружище?

— Не люблю приносить дурные вести, — проворчал дилер, — но у меня в гостях только что был некий агент Коулмэн. Он сказал, что Кэролайн грозит тюрьма.

У меня сердце ушло в пятки.

— За что? Что такого сделала Кэролайн?

— А ты знаешь, что твой швейцарский банкир в тюрьме и дает показания против тебя?

Просто гром среди ясного неба!

— Буду через час, — коротко сказал я, сжав зубы.

Двухкомнатная квартира Тодда выглядела так же убого, как и ее хозяин. Все вокруг, сверху донизу, было черным, нигде ни капли другого цвета. Мы сидели в гостиной, начисто лишенной не только комнатных растений, но и прочих признаков жизни. Повсюду только хром и черная кожа.

Тодд сидел напротив меня, а швейцарская секс-бомба Кэролайн ходила взад-вперед по черному жесткому ковру, спотыкаясь на очень высоких каблуках.

— Само собой, мы с Кэролайн не будем давать против тебя никаких показаний, — сказал мне Тодд, — так что ты об этом даже не думай. — Он взглянул на мелькавшую перед глазами жену. — Так ведь, Кэролайн?

Та нервно кивнула и продолжала ходить взад-вперед. Тодда это явно раздражало.

— Прекрати суетиться, прошу тебя! — рявкнул он. — Ты действуешь мне на нервы. Сядь! Не то заработаешь…

— Да пошель ты! — с сильным акцентом хрипло сказала Бомба. — Шутка в сторону! У меня двое детей, ти забыль! И все это из-за твой пистолэ!

Даже теперь, когда для меня настал день Страшного суда, эти два маньяка были готовы убить друг друга.

— Прекратите оба! — сказал я и попытался улыбнуться. — Я не понимаю, какое отношение имеет пистолет Тодда к аресту Сореля.

— Да не слушай ты ее, — пробормотал Тодд. — Она же полная идиотка. Она хочет сказать, что этот Коулмэн узнал о том, что произошло на парковке торгового центра, и теперь просит окружного прокурора, чтобы тот не соглашался на сделку, даже если я признаю вину. Несколько месяцев назад они обещали мне максимум условное, если я все расскажу, а теперь говорят, что мне грозит минимум три года тюрьмы, если я не стану сотрудничать с ФБР. Лично мне на это наплевать — в тюрьму так в тюрьму. Вся проблема в моей идиотке-жене, которая решила завязать дружбу с твоим швейцарским банкиром, вместо того чтобы просто возить деньги и не болтать языком, как мы и договаривались. Так нет же, она не могла отказаться от соблазна пообедать с этим хреном, а потом еще и обменялась с ним телефонами. Не удивлюсь, если она еще и трахнула его.

— Ты, сам кобёль какой! — гневно сказала секс-бомба, топнув белой кожаной лодочкой на каблуке, но вид у нее при этом был несколько виноватый. — Кто ты, чтоб камень в огоротт бросать? Ты думаль, я не знаю про девка-танцорка из «Рио»?

С этими словами швейцарская секс-бомба посмотрела мне в глаза и спросила:

— Ты тоже верить ревнивец? Скажи ему, Жан-Жак совсем не такой! Он банкье респектабль, solide, не бонвиван. И он старый! Так, Жордбн?

И она уставилась на меня сверлящим взглядом ледяных синих глаз, сжав зубы.

Старый? Жан-Жак? Боже мой! Какой ужас! Неужели эта швейцарская секс-бомба правда трахнула моего швейцарского банкира? Невероятно! Если бы она просто доставила деньги, как мы договаривались, то Сорель даже не знал бы, кто она такая! Так нет же! И в результате Коулмэн теперь начинает догадываться, что арест Тодда в торговом центре не имел никакого отношения к торговле наркотиками — но зато связан с контрабандой миллионов долларов в Швейцарию!

— Ну, я бы не стал говорить, что Сорель совсем уж старик, — примирительным тоном сказал я, — но он не из тех, кто станет завязывать интрижку с чужой женой. Я хочу сказать, он сам женатый человек и никогда не производил на меня впечатления искателя приключений.

Они оба явно остались довольны моим ответом, и каждый воспринял его как свою победу.

— Вот видишь, больван, — заорала Кэролайн, — он не такой! Он…

Тодд не дал ей договорить:

— Почему же ты, лживая тварь, сказала, что он старый? Зачем врать, если нечего скрывать, а? Почему, я тебя спрашиваю…

И пока Тодд и Кэролайн снова орали друг на друга, я отключился и стал размышлять, как из всего этого выбраться. Настало время чрезвычайных мер. Настало время позвать на помощь моего верного бухгалтера Денниса Гаито по прозвищу Шеф. Я принесу ему нижайшие извинения за то, что провернул все это за его спиной. Собственно, я никогда не говорил Шефу о том, что у меня есть счета в Швейцарии. Теперь не оставалось иного выхода, кроме как во всем признаться и просить его совета.

— …Как мы теперь будем жить? — сокрушенно говорила тем временем Кэролайн. — Этот агент Коулмэн смотреть на тебя, как… как птица теперь…

Она хотела сказать, «как коршун»?

— …и ты не сможешь продавать свой narcotique. О, мы будем голодать!

С этими словами Бомба, будущая голодающая в шмотках на пять штук баксов, с «Патек Филипп» за сорок штук на запястье и с бриллиантово-рубиновым ожерельем еще за двадцать пять на шее, рухнула в черное кожаное кресло, обхватила голову руками и залилась слезами.

Какая ирония судьбы! Именно эта глупая швейцарская секс-бомба, с ее ужасным английским и восхитительными сиськами, в этот момент высветила самую суть проблемы — нужно купить их молчание, ее и Тодда. Я не имел ничего против, равно как и они не будут против. Теперь они оба окажутся в самом выгодном положении, им гарантирована спокойная, обеспеченная жизнь на много лет вперед. А если когда-нибудь что-нибудь пойдет не так, они всегда смогут обратиться в нью-йоркский офис ФБР, где агент Коулмэн будет ожидать их с распростертыми объятиями и широкой улыбкой на лице.

В тот же вечер мы с Шефом сидели на длинной кушетке в подвале моего дома в Бруксвилле и играли в известную игру под названием «Кто соврет правдоподобнее». Правила простые: один из участников рассказывает завиральную историю, которая выглядит как стопроцентная правда. Другой участник пытается найти в ней слабые места. Чтобы победить, рассказчик должен выдумывать настолько правдоподобно, чтобы слушатель не мог найти в ней ни одного уязвимого места. Поскольку мы с Шефом были, так сказать, настоящими джедаями вранья, было совершенно ясно, что если один из нас сможет обмануть другого, то он и агента Коулмэна тоже обведет вокруг пальца.

Шеф был откровенно красив, эдакая улучшенная версия мистера Клина из рекламы чистящих средств. Ему было пятьдесят с небольшим. Он начал фабриковать бухгалтерскую отчетность, когда я еще учился в школе. Я смотрел на него как на своего рода старого и опытного политического деятеля, голос здравого смысла. Он был настоящим мужчиной с заразительной улыбкой и потрясающей харизмой общения. Шеф жил ради своего первоклассного гольф-клуба, своих кубинских сигар, тонких вин и просвещенных бесед, особенно если речь в них шла о том, как обвести вокруг пальца Внутреннюю налоговую службу или Комиссию по ценным бумагам и биржам. Казалось, это составляло главный интерес в его жизни.

В тот вечер я во всем ему признался, обнажив душу и многократно извинившись за то, что сделал это за его спиной. А потом стал врать дальше, не дожидаясь официального начала игры. Я объяснил ему, что не стал втягивать его в свои швейцарские аферы, потому что не хотел им рисковать. Слава богу, он не стал придираться к моему вранью, а, напротив, дружески улыбнулся и лишь пожал плечами.

Пока я рассказывал ему свою печальную повесть, настроение у меня становилось все хуже и хуже. Но Шеф оставался невозмутимым. Когда я закончил, он лишь равнодушно повел плечами и сказал:

— Ну, я знаю случаи похуже.

— Да? Неужели бывает еще хуже?

Он пренебрежительно махнул рукой и добавил:

— Я и не из таких передряг выбирался.

Эти слова принесли мне значительное облегчение, хотя я почти был уверен в том, что так он просто пытается успокоить мои вскипающие мозги. Так или иначе, мы начали игру и спустя полчаса сделали по три раунда чистейшего вранья. Победитель пока что не определился, но с каждым раундом наши истории становились все более изощренными, все более правдоподобными и неуязвимыми. Оставалось придумать ответы всего на два основных вопроса: во-первых, откуда тетушка Патриция нашла три миллиона долларов, чтобы открыть счет? И во-вторых, если деньги действительно принадлежали Патриции, почему банк до сих пор не связался с ее наследниками? У Патриции остались две дочери, обеим было уже за тридцать. Они были ее законными наследницами, если завещание не предусматривало иного.

— Я думаю, реальная проблема — в исходных нарушениях валютного законодательства, — сказал Шеф. — Предположим, этот самый Сорель выложил все, что знал. Тогда федералы думают, что деньги поступали в Швейцарию в несколько приемов в разные дни. Значит, нам нужен документ, который опровергает это. Документ, который подтверждает, что ты отдал все деньги Патриции, когда она была еще в Штатах. Нам нужны письменные показания под присягой от кого-нибудь, кто своими глазами видел, как ты передавал деньги Патриции на территории США. Тогда, если правительство захочет доказать, что все было иначе, мы достанем нашу бумажку и скажем: «Вот! Полюбуйтесь! У нас тоже есть свидетели!»

Немного подумав, он добавил:

— И все-таки мне не нравится этот вопрос с завещанием. От него дурно пахнет. Как все-таки жаль, что Патриции нет в живых. Было бы просто отлично, если бы мы могли привезти ее в суд и она сказала несколько нужных слов этим федералам.

— Ну, я не могу воскресить Патрицию из мертвых, — пожал я плечами. — Но, держу пари: я смогу уговорить мать Надин поставить свою подпись на показаниях, в которых она подтвердит, что она своими глазами видела, как я передавал деньги Патриции на территории Соединенных Штатов. Сьюзен ненавидит правительство, к тому же я всегда был к ней очень добр. Да и терять ей нечего, так ведь?

Шеф согласно кивнул:

— Да, было бы очень хорошо, если бы она согласилась на это.

— Согласится, — уверенно сказал я, стараясь не думать о том, как отреагирует на все это Герцогиня. — Завтра же поговорю с ней. Мне сначала нужно все обсудить с Герцогиней. Но даже если у меня тут все получится, остается вопрос с завещанием. Было бы странно, если бы она не захотела оставить деньги своим дочерям…

Неожиданно меня осенило.

— А что, если мы сами свяжемся с ними и расскажем о наследстве? Что, если мы отправим за ними самолет и привезем их в Швейцарию, чтобы они заявили права на наследство? Для них это будет все равно что сорвать джекпот в лотерее. Я могу попросить Роланда составить новое завещание, в котором будет сказано, что деньги, которые одолжил Патриции я, должны ко мне и вернуться, но все проценты по вкладам принадлежат ее детям. Если они, вернувшись домой, задекларируют деньги в Британии, то каким образом правительство США сможет обвинить меня в том, что эти деньги мои?

— Вот теперь твоя башка снова начала варить! — одобрительно улыбнулся Шеф. — Считай, ты уже выиграл. Если нам удастся все провернуть как надо, ты будешь чист. У меня в Лондоне есть дочерняя фирма, через которую мы сможем вернуть деньги, так что все будет под нашим контролем. Ты получишь обратно свои первоначальные вложения, на детей Патриции прольется неожиданный золотой дождь в пять миллионов долларов, и мы сможем спокойно жить дальше.

Я улыбнулся и сказал:

— Этому Коулмэну придется утереться, когда он узнает, что дети Патриции заявили права на наследство. А то, держу пари, он уже чувствует вкус нашей крови на губах.

— Вот тут ты прав, — кивнул Шеф.

Пятнадцать минут спустя я поднялся в спальню и увидел там Герцогиню. Она сидела возле столика, листая каталог, но по ней было видно, что одежда ее сейчас не интересует. Она выглядела роскошно. Идеально уложенные волосы, коротенькая белая шелковая сорочка, такая тонкая, что окутывала ее тело, словно утренний туман. На ней были белые туфли-лодочки с открытым мыском на высоком тонком каблуке и с сексуальным тонким ремешком вокруг щиколотки. И больше ничего. Свет в спальне был приглушен, лишь дюжина горящих свечей отбрасывала мягкий оранжевый отсвет.

Увидев меня, Герцогиня подбежала ко мне и осыпала горячими поцелуями.

— Ты сейчас такая красивая, — сказал я, долго целуя Герцогиню и вдыхая ее запах. — Нет, ты всегда красивая, но сегодня вечером просто невероятно хороша. Сказочно хороша!

— Ну, спасибо! — игриво промурлыкала Герцогиня. — Я рада, что ты так думаешь, потому что я только что измеряла температуру… в общем, у меня овуляция. Надеюсь, ты готов, потому что сегодня тебе предстоит поработать, мой господин…

Гм… но у этой медали, в общем-то, две стороны. С одной стороны, насколько может рассердиться на своего мужа женщина, готовая зачать от него ребенка? Я хочу сказать, Герцогиня действительно хотела второго ребенка, поэтому могла отложить свой гнев ради продолжения рода. Но, с другой стороны, может и взбеситься, наденет халат и уйдет в свою спальню. И что мне тогда делать? После наших бурных и страстных поцелуев в моих чреслах бушевало настоящее цунами.

Упав на колени, я прижался к ее бедрам, обнюхивая их, словно кобель суку во время течки.

— Мне нужно кое-что тебе рассказать, — пробормотал я.

— Так идем в постель, — хихикнула она. — Там и поговорим.

Секунду я размышлял над ее словами, и постель показалась мне вполне подходящим местом. По правде говоря, Герцогиня была не сильнее меня, просто она умело пользовалась разными рычагами давления, но в постели это не имело большого значения.

В постели я лег прямо на Герцогиню, завел руки под ее шею и стал страстно целовать в губы, жадно вбирая в себя всю ее, без остатка. В этот момент я любил ее так сильно, как просто не бывает.

А она, запустив пальцы в мои волосы, нежно перебирала их, ласково оттягивая назад.

— Что случилось, малыш? — тихо спросила она. — Зачем к нам приходил Дэннис?

Как же она отреагирует? Спокойно или гневно? И тут меня осенило: зачем ей вообще говорить об этом? Ну конечно, я просто подкуплю ее мать! Какая замечательная идея! Волк снова атакует! Сьюзен давно намекала, что ей нужна новая машина. Значит, завтра мы с ней поедем покупать новую машину, а потом я незаметно заведу речь о фальшивых показаниях за ее подписью:

«Послушай, Сюзанна, ты замечательно выглядишь в этом новом кабриолете. Кстати, не могла бы ты поставить вот на этой бумажке свою подпись? Да-да, вот тут, внизу. И еще здесь.

Что значит фраза «осведомлена о наказании за лжесвидетельство»? Ну, это просто такая юридическая формальность, не стоит даже обращать внимания. Просто поставь свою подпись… Хорошо-хорошо, если тебе вдруг все же предъявят обвинение, вот тогда все и обсудим… Ага, спасибо тебе большое!»

Потом я заставлю Сьюзен поклясться, что она сохранит все в тайне, и тогда мне останется только молиться, чтобы она не проболталась дочери.

Улыбнувшись своей прелестной Герцогине, я ответил:

— Ничего особенного. Дэннис будет аудитором у Стива Мэддена, вот мы и обсуждали кое-какие дела. Да бог с ним! Я хочу сказать тебе, что я так же сильно хочу еще одного ребенка, как и ты. Ты лучшая мать на свете, Надин, и лучшая жена. Я так счастлив быть твоим мужем!

— Ах, как это хорошо, как приятно, — сладким голосом пропела она. — Я тоже люблю тебя. Давай же скорей займемся любовью, милый!

Так мы и сделали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.