Болдинская осень[52]
Болдинская осень[52]
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…
А. С. Пушкин. «Осень»
Осень была всегда любимым временем года Пушкина. «Теперь моя пора… И с каждой осенью я расцветаю вновь…» – писал он, когда «уж роща отряхала последние листы с нагих своих ветвей».
Вот в такую осень 1830 года, сто тридцать пять лет назад, Пушкин выехал из Петербурга в Болдино и соседнее сельцо Кистеневку. Выехал для раздела имения, часть которого отец выделил ему перед женитьбой. Путь лежал через Москву, Нижний Новгород… Лукоянов…
Поэт торопился возможно скорее покончить с этим непривычным для него делом, но неожиданно разразившаяся холера задержала его в Болдине на три месяца. Здесь, как всегда в осеннюю пору, «бес стихотворства» овладел им. Наступила знаменитая болдинская осень…
Выехал Пушкин из Петербурга 10 августа. Он сел вместе с Вяземским в дилижанс, по пути остановился в Царском Селе, куда провожал его Дельвиг, пообедал у Жуковского. В Торжке почти одним духом съел двадцать персиков, отведал моченых яблок, в Твери повидался с известным поэтом-декабристом Ф. Н. Глинкою и утром 14 августа 1830 года приехал в Москву. Остановился у Вяземского.
В те дни тяжело болел его дядя поэт Василий Львович и через два дня скончался. Вместе с «депутацией всей литературы всех школ, всех партий»; Пушкин проводил его от Старой Басманной до кладбища Донского монастыря. Посетил многих друзей. Перед решительным шагом жизни захотелось съездить к дочери няни Арины Родионовны в сельцо Захарово, где ребенком часто проводил летние месяцы. 26 августа был на балу у Гончаровых по случаю именин невесты, Натальи Николаевны.
Свадьбу из-за семейного траура в связи со смертью дяди пришлось отложить. Денежные дела осложнились. С матерью невесты Натальей Ивановной, женщиной своенравной, грубой, деспотичной и религиозно фанатичной, на этой почве происходили частые размолвки, отношения ухудшались.
После очередной крупной ссоры в конце августа Пушкин уезжал в Болдино «без уверенности в своей судьбе». Он написал невесте:
«Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, – я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а неправ был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь».
В. Ф. Вяземской Пушкин писал в те же дни:
«Я уезжаю, рассорившись с г-жой Гончаровой. На следующий день после бала она устроила мне самую нелепую сцепу, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть. Не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь… Ах, что за проклятая штука счастье!..»
31 августа поэт написал П. А. Плетневу:
«Сейчас еду в Нижний, то есть в Лукоянов, в село Болдино… Милый мой, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день от дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери – отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения – словом, если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив. Осень подходит. Это любимое мое время – здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает – а я должен хлопотать о приданом да о свадьбе, которую сыграем бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню, бог весть буду ли там иметь время заниматься и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь, кроме эпиграмм на Каченовского.
Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Чорт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостию… Грустно, душа моя…»
* * *
Занятый дорожными сборами, Пушкин успел зайти накануне отъезда из Москвы к Ю. Н. Бартеневу, чтобы вернуть ему полученный от него альбом. По его просьбе он вписал в него сонет:
Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков,
В простом углу моем, средь медленных трудов
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель —
Она с величием он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Вписанное в альбом Бартенева стихотворение Пушкин назвал впоследствии «Мадона» (поэт писал это слово через одно «н»). Оно написано было им в Петербурге, перед самым отъездом в Москву.
Невесте поэт писал еще перед приездом в Москву из Петербурга: «Я мало бываю в свете. Вас ждут там с нетерпением. Прекрасные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадоной, похожей на вас как две капли воды: я бы купил ее, если бы она не стоила 40 000 рублей».
О какой Мадонне говорил в этом письме Пушкин? О Мадонне на холсте, со Спасителем «под пальмою Сиона», как писал он в сонете?
По этому поводу высказывалось много предположений и догадок. Называлась находившаяся в доме А. О. Смирновой-Россет «Мадонна» Перуджино, но она не продавалась. Не продавалась и находившаяся в Эрмитаже Мадонна Рафаэля, хотя на ней Мадонна была как раз нарисована «под пальмою Сиона». Была еще «Мадонна» Перуджино в собрании Строгановых, притом с раскосыми немного глазами, как и у Натальи Николаевны Гончаровой. Но не о них, судя по всему, писал Пушкин невесте.
Пушкинист Б. В. Томашевский высказал в 1935 году предположение, что в сонете, по-видимому, имелась в виду совершенно определенная, продававшаяся в то время картина какого-нибудь крупного итальянского мастера. И действительно, в апрельском номере «Литературной газеты» за 1830 год была напечатана заметка художника В. Лангера, в которой сообщалось, что в книжном магазине Слёнина на Невском проспекте с «выставлена ныне, на суд публики, картина, изображающая св. деву Марию с младенцем Иисусом, приписываемая Рафаэлю».
Исследованию этого вопроса посвятил большой очерк известный ученый М. А. Цивловский. Он пришел к выводу, что в заметке Лангера речь идет именно о той самой Мадонне, о которой писал Пушкин: «Проводил целые часы, смотря на «Мадонну», Пушкин, конечно, в книжном магазине Слёнина на Невском проспекте».
С выставленной у Слёнина картины молодой художник А. Безлюдный тогда же выполнил на камне литографированный рисунок большого размера, но, усомнившись в принадлежности ее кисти Рафаэля, пометил на полях, что это «рисунок с оригинальной картины итальянской школы».
Сопоставляя эту литографию с акварельным портретом Натальи Николаевны, рисованным в 1844 году художником Райтом уже после смерти Пушкина, М. А. Цявловский убеждается, что «это все та же мадонна: она белокура и похожа на Наталью Николаевну Гончарову «как две капли воды»… тот же высокий «итальянский» лоб с закатом, тонкий прямой нос, длинная часть от носа до губы».
Воспроизводим здесь для наглядного сравнения снимок с литографии А. Безлюдного и рисованный Райтом портрет Натальи Николаевны.
Не известно, к сожалению, где находится оригинал Мадонны, которая выставлена была в 1830 году в книжном магазине Слёнина в Петербурге. Если бы было найдено это большое полотно, оно дало бы возможность с полной уверенностью ответить на вопрос, им ли любовался часами Пушкин перед своею женитьбою.
Когда Пушкин собирался в Болдино, в Москве уже доходили слухи, что в Саратовской и Астраханской губерниях свирепствует холера, что не минует она и Нижегородскую губернию. И на душе у поэта было неспокойно. Позднее он писал невесте:
«Не будь я в дурном расположении духа, когда ехал в деревню, я бы вернулся в Москву со второй станции, где узнал, что холера опустошает Нижний. Но в то время мне и в голову не приходило поворачивать вспять, и я не желал ничего лучшего, как заразы».
В таком настроении Пушкин приехал в первых числах сентября 1830 года в Болдино.
Осень в Болдине… Старый барский дом, в котором жил Пушкин, был, по показанию старожилов, небольшой, одноэтажный, с черным двором и службами, обнесенный мелким дубовым частоколом. Кругом дома был пустырь – ни цветников, ни сада; вблизи находился только небольшой пруд, известный ныне под названием «Пильняки», да виднелись два-три деревца, из которых теперь сохранилось разве одно – огромный могучий вяз. За оградою усадьбы, невдалеке, стояла вотчинная контора: против нее, на площади, высилась церковь… Из окон дома открывался унылый вид на крестьянские… избы.
В этой болдинской глуши Пушкин и застрял из-за карантина на три месяца.
Унылый болдинский пейзаж, непролазная грязь, кругом холера и неожиданное карантинное заточение, полуразрыв с невестою, неотвязные мысли о неустроенности своей жизни и вечные скитания…
В таком настроении Пушкин закончил в Болдине еще ранее начатые «Дорожные жалобы»:
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине…
Невеселые настроения поэта отразили и написанные им в Болдине «Бесы».
Рядом с «Бесами» под влиянием возможного разрыва с Натальей Николаевной Гончаровой легли элегические строки:
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать:
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
И «угасшее веселье», и «смутное похмелье» явились результатом большой неудовлетворенности поэта всеми обстоятельствами его существования…
Неожиданно пришедшее примирительное письмо Натальи Николаевны – ответ на написанное Пушкиным перед отъездом письмо, в котором он предоставлял ей полную свободу, – сразу изменило настроение поэта. «Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило», – ответил ей Пушкин.
Одновременно с обрадовавшим его письмом невесты Пушкин получал, видимо, от невесты и письма другого рода, которые ее заставляла писать мать, – это были наставления о необходимости соблюдать посты, молиться богу. Но настроение все же улучшилось, родилось вдохновение.
Он писал Плетневу:
«Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня колера морбус… Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает… Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выйти за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву – я приеду не прежде месяца…»
Самая деревня преобразилась вдруг в воображении поэта, и он заканчивает письмо:
«Ах. мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов».
* * *
И Пушкин начал писать «сколько вздумается» – страстно, вдохновенно, дни и ночи напролет…
Гений Пушкина расцвел в эту болдинскую осень необычайно. Трудно себе представить, как мог поэт так много создать в эти три осенних болдинских месяца, как велик и значителен был урожай болдинской осени!
Своему другу барону Дельвигу, редактору «Северных цветов», Пушкин написал из Болдина:
«Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую цветочною по той причине, что платится она в ноябре, в самую пору цветов. Доношу тебе, моему владельцу, что нынешняя осень была детородна, и что коли твой смиренный вассал не околеет от сарацинского падежа, холерой именуемого и занесенного нам крестовыми воинами, то есть бурлаками, то в замке твоем, «Литературной газете», песни трубадуров не умолкнут круглый год. Я, душа моя, написал пропасть… Скажи Плетневу, что. он расцеловал бы меня, видя мое осеннее прилежание…»
И самому Плетневу Пушкин, вернувшись, сообщает, что это за «пропасть», которую он написал: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан». Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное)[53]. Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаем также Anonyme…».
Из этого короткого письма Пушкина читателю неясно будет, какой поистине титанический труд поэт выполнил в ту болдинскую осень, если не ознакомить его с тем, как и в какие сроки написаны были все эти произведения.
Приехав в Болдино, Пушкин сразу же окунулся в работу. 9 сентября он закончил первую «повесть покойного Ивана Петровича Белкина» – «Гробовщик», 14-го – вторую, «Станционный смотритель», 20-го – третью, «Барышня-крестьянка», 25-го – девятую главу «Евгения Онегина», позже ставшую восьмой…
Карантины угнетали, и Пушкин, прервав работу, съездил в соседнее имение Голицыных, чтобы выяснить, нельзя ли прорваться через карантины в Москву. Вынужденный вернуться в Болдино, он узнал, что холера докатилась уже до Москвы. И снова принялся за работу.
«Повесть, писанная октавами (стихов 400)» – «Домик в Коломне» – написана была в течение шести дней, 5-10 октября, «Выстрел» – 12–14 октября.
20 октября Пушкин закончил «Метель», 23-го – «Скупой рыцарь», 26-го – «Моцарт и Сальери». В октябре было написано и «Путешествие Онегина».
На последней странице повести «История села Горюхина» Пушкин поставил дату окончания – 1 ноября. Через три дня, 4 ноября, закончил «Каменного гостя», 6 ноября – «Пир во время чумы». И сделал после этого новую попытку прорваться в Москву – доехал до небольшой почтовой станции Владимирской губернии, в 23? верстах от Мурома. Здесь была холерная застава, его дальше не пустили, и он вынужден был снова вернуться через Лукоянов в Болдино.
В промежутках между драматическими сценами, маленькими трагедиями и повестями Пушкин создал, как он писал Плетневу, «30 мелких стихотворений».
«Мелкими» Пушкин назвал стихотворения «Бесы», «Паж или пятнадцатый год», элегию «Безумных лет угасшее веселье», «Прощание», «Отрок», «Стамбул гяуры нынче славят», «Заклинание», «Рифма», «Для берегов отчизны дальной», «Моя родословная», «Я здесь, Инезилья», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «В начале жизни школу помню я», «Герой», «На перевод Илиады», «Пью за здравие Мери», «Царскосельская статуя» и другие.
* * *
Пушкин, бесспорно, устал за эти три титанических месяца своей изумительной болдинской осени. Он устал, видимо, и от «Евгения Онегина», которого начал писать 9 мая 1823 года в Кишиневе и окончил 25 сентября 1830 года в Болдине. 7 лет 4 месяца 17 дней – подсчитал Пушкин и написал:
Пора: перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал —
Хвала вам, девяти Каменам…
В восьмой главе «Евгения Онегина» Пушкин поставил эпиграфом начальные строки стихотворения «Прости», написанного Байронам в связи с разводом с женой:
Прощай! и если навсегда,
То навсегда прощай.
Поэт как бы навсегда прощался с героями своего романа и закончил главу стихами:
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
И в конце главы написал слово: «Конец».
* * *
За годы работы над «Евгением Онегиным» Пушкин сжился с его героями, ему трудно было расстаться с ними. Он пытался написать в Болдине и десятую главу своего романа, но, убедившись, что она насыщена большим и опасным политическим содержанием, сжег ее, предварительно зашифровав и сделав пометку: «19 окт. сожж. X песнь»…
И сжег ее – это хочется особо подчеркнуть – 19 октября 1830 года, в «день лицея», «святой годовщины», которую лицеисты первого выпуска привыкли «торжествовать» всегда вместе, а Пушкин вынужден был оставаться в тот год в Болдине, вдали от всех, в окружении холерных карантинов.
Закончив «Евгения Онегина», Пушкин написал в Болдине стихотворение «Труд»:
Миг вожделенный настал:
окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня;
Или, свой подвиг свершив,
я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
В черновике после двух первых строк были еще стихи:
Тихо кладу я перо, тихо лампаду гашу,
Что ж не вкушает душа ожидаемых ею восторгов?
Лишь Вяземскому читал поэт, приехав в Остафьево, сожженную десятую главу по какому-то не дошедшему до нас списку или по памяти.
Московские и петербургские друзья советовали Пушкину все же продолжать «Евгения Онегина». Поэт ответил им:
Вы за Онегина советуете, други,
Опять приняться мне в осенние досуги;
Вы говорите мне: «Он жив и не женат —
И так еще роман не кончен – это клад!
В его свободную, вместительную раму
Ты вставишь ряд картин, откроешь диораму;
Прихлынет публика, платя тебе за вход,
Что даст тебе еще и славу, и доход».
Пожалуй, я бы рад…
Последнюю строку Пушкин написал и подчеркнул в сохранившейся черновой рукописи: друзья, очевидно, должны были понять, что Пушкину и самому очень хотелось бы продолжить свой роман, но в условиях тогдашней политической обстановки это было совершенно невозможно…
* * *
В последний день ноября, надеясь все же добраться до Москвы, Пушкин в третий раз выехал из Болдина. Уже в первые дни декабря он приехал на станцию Платово, в 71-й версте от Москвы, здесь был задержан в карантине, но в конце концов все же получил разрешение выехать и 5 декабря прибыл, наконец, в Москву.
В этот свой приезд Пушкин прожил в Москве около полугода. 18 февраля 1831 года венчался с Натальей Николаевной Гончаровой в церкви Большого Вознесения, у Никитских ворот. Несколько месяцев прожил с женою в сохранившемся до наших дней доме на Арбате, 53. Получив свидетельство на выезд из Москвы, приехал в конце мая 1831 года в Царское Село. Здесь поэт провел все лето в ежедневном почти общении с В. А. Жуковским и Н. В. Гоголем. Иногда выезжал в Петербург.
Написал несколько стихотворений. Вспоминал свои лицейские годы, присутствовал однажды в лицее на экзамене истории.
Это было, быть может, самое счастливое лето в жизни поэта. Но грудь его уже томили мрачные предчувствия – предчувствия близкой гибели… 19 октября 1831 года, в день двадцатой лицейской годовщины, Пушкин очень ярко отразил эти свои настроения в элегии «Чем чаще празднует лицей Свою святую годовщину…».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.