Люди деревни и грядущие перемены

Люди деревни и грядущие перемены

Повесть Распутина «Прощание с Матерой» вышла в свет в 1976 г. Отвечая на вопросы корреспондента одного из столичных журналов, Распутин так пояснил идею двух произведений – «Вниз и вверх по течению» и «Прощание с Матерой»: «Дело совершенно не в защите старой деревни, как полагали некоторые критики. Речь идет о духовном мире миллионов людей, который преобразуется, уходит и завтра будет уже не таким, как сегодня. Кто, как не писатель, запечатлеет этот нелегкий процесс?»

Грандиозные перемены происходят в сегодняшней Сибири, о выросших на ее просторах заводах, гидроэлектростанциях, магистралях, научных центрах пишут все газеты и журналы; изданы десятки, если не сотни художественных произведений, в которых заслуженная дань уважения и восхищения отдается энтузиазму, романтике, подвигам освоителей и созидателей.

В. Распутин избрал для себя иной аспект изображения. «На бескрайних просторах Сибири разбросаны большие и малые деревни и деревеньки, в них множество людей, ведущих размеренный, давно устоявшийся образ жизни. Этих-то скромных людей литература как-то упорно не замечала... Они – живые люди со своими судьбами и страстями. Можно ли о них умалчивать?» Как на этих людей влияют грандиозные перемены, происходящие в Сибири; как эти люди реагируют на изменения в устоявшемся укладе жизни; в какой степени их судьба и характеры зависимы от происходящего вокруг – в этом контексте надо рассматривать сегодня творчество Валентина Распутина.

С попытки разорения кладбища, пресекаемой – хотя бы на время – возмущенными женщинами и стариками, начинается собственно действие в повести «Прощание с Матерой». Мирное чаепитие старух – «девок», как они друг друга называют, – чаепитие, одно из последних в родной деревне, прерывается сообщением вторгшегося к ним воинственно настроенного Богодула: «Мертвых грабют!» Именно так, как грабеж, воспринимается «местными» это не укладывающееся в их понятие действо пришельцев; «чертями» называет «чужих» Богодул, ибо какой же человек, если в нем осталось хоть сколько-нибудь человеческого, отважится на подобное надругание? Не говоря уж об уважении к памяти усопших, – кто решится преступить издревле живущий в народе страх перед непонятным, непостигаемым, благоговейный страх перед мертвецом, культивируемый, кажется, в фольклоре всех народов? Важно обратить внимание, как «чужие» относятся к деревенским и к их отчим местам. «В чем дело, граждане затопляемые?» – важно-официально обращается к толпе один из пожогщиков, привычно – и надо сказать, не без основания – полагая, что официоз этот способен смутить, и отрезвить, «поставить на место». На то же рассчитывает и Воронцов, председатель сельсовета, рекомендуя мужикам «представителя»: «Вот стоит товарищ Жук, он из отдела по зоне затопления... Товарищ Жук – лицо официальное». Лицо официальное, следовательно, выступающее от имени «власти», от имени государства, а не от себя лично (и потому так часто «лицо» это – безликое). Это хорошо понимают и прекрасно этим пользуются люди, не имеющие собственного мнения, не стремящиеся к личной инициативе, избегающие личной ответственности. Демагогия, имеющая целью страх и послушание, никогда не упустит случая щегольнуть полномочиями.

Посредник между волей государства и интересами народа, заботится ли он о человечном исполнении этой воли и о державном соблюдении этих интересов? Не правильно ли угадал сущность подобных посредников один из материнцев, дед Егор, обнародовавший эту свою догадку без неведомых и не нужных ему риторических ухищрений: «Тебе один хрен, где жить – у нас или ишшо где. А я родился в Матере. И отец мой родился в Матере. И дед. Я тутака хозяин. И покулева я тутака, ты надо мной не крыль... И меня не зори. Дай мне дожить без позору».

Посредник обязан учитывать интересы обеих сторон. Но подумаем, о чьих интересах идет речь, когда «представители» на закономерное, предусмотренное, кстати, законом, желание материнцев знать все нюансы проблемы, высокомерно отвечают: «Что требуется, то и будем делать. Тебя не спросим».

Однако даже в этой, исполненной тревоги и смятения повести, где симпатии автора целиком на стороне «пострадавших», – чему, кстати, не удивляешься, памятуя об истоках В. Распутина, о русской классике, – даже в этом взволнованном и страстном повествовании, которое эмоциональной своей напряженностью возвышается уже до поэзии, до поэмы, – писатель остается верен себе, остается, как принято говорить, строго объективным. Здесь чувство проверяется знанием, а знание таково, что не позволяет писать и судить однозначно, идеализировать все и вся без разбору.

Высокой поэзии исполнены сцены прощания старухи Дарьи с могилами близких и с родной избой, которую она обряжает накануне пожога, как обряжают покойника перед похоронами; но ее раздумья о пережитом, о происходящем ныне и предстоящем завтра никак не назовешь огульным порицанием нового, того, что мы громко именуем прогрессом: богатый житейский опыт и элементарное чувство справедливости просто не позволяют ей закрывать глаза на устремления молодости, на то, что Матера, ставшая для нее всем миром, не может быть таковой для ее внуков, для того же Андрея, уезжающего на строительство электростанции, ставшей причиной затопления...

Неоднозначны односельчане Дарьи – неоднозначны в повести, как различны и непохожи их прототипы в самой реальности. Петруха, сельский лодырь и балабол, сжигает свою избу, закупленную уже музеем как памятник деревянного зодчества, не дожидаясь и пожогщиков: ему не терпится сорвать с государства причитающуюся ему сумму (которую он тут же, кстати, и пускает по ветру). Больше того, Петруха нанимается пожогщиком в другие деревни, повергая тем в недоумение даже привычных ко всем его выходкам земляков.

Не дожидаясь своей очереди и общей участи, сжигает свою избу и Клавдия, но здесь уже иные мотивы: ей, одинокой женщине, невмоготу материнское «заключение», она устала от бесконечного, пожизненного деревенского труда; переселение представляется ей освобождением, выходом в большой мир: то что ТАМ будет – уже не важно, главное – поскорее и подальше ОТСЮДА...

...Участвуя в обстоятельной и весьма представительной дискуссии в журнале «Вопросы литературы», состоявшейся после выхода в свет «Прощания с Матерой», критик А. Овчаренко говорит: «Человек умирает – страшно? Конечно. Но куда страшнее, если умирает то, что определяет человеческое существование. Вот на какие координаты переключает нас писатель. Люди приходят и уходят. Закон бренности непреодолим. Человек написал двадцать книг, две из них остались в духовном развитии человечества. Наверное, это уже оправдывает автора. А вот простой человек, только трудодни зарабатывающий, – что из его существования входит неотделимой частью в бессмертие? Трудодни? Созданный им дом? Семья? Поверье, предание, прошлое? Или то, что бабка Анна в адском огне сумела «сохранить родову»? Мало это или много, поскольку дает ей чувство удовлетворения?»

В новой повести «родова» это и все ценное, что когда-либо создано людьми, и сама земля.

Бабка Дарья тоже сохранила «родову». Но, подумав над жизнью, она говорит, что если мы не квартиранты, а настоящие хозяева на земле, мы должны беспрестанно заботиться обо всем, что не просто оберегает «родову», но помогает настоящему ее расцвету...

(По Н.Н. Котенко)