ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ

ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ

После генеральной репетиции, каковой для партии мелких сельских хозяев явились выборы в будапештский магистрат, началась кампания по подготовке выборов в Национальное собрание, потребовавшая напряжения всех наших сил. Я разъезжал по стране, организовывал предвыборные митинги, прибегая к помощи нашей агитационной автомашины с громкоговорителем. В конце октября — начале ноября мы задумали провести массовый митинг в городе Печ и развернули широкую подготовку. Наш лидер Ференц Надь был родом из области Баранья, а Бела Ковач родился и вырос в самом Пече…

Автомобиль наш вышел из строя, и по указанию Ференца Надя я остался при нем, чтобы подгонять мастеров, взявшихся за ремонт, — нам очень нужна была установка с громкоговорителем.

Два дня вынужденного отдыха в Пече пришлись очень кстати. Лучшие рестораны города «Надор», «Паннония», «Какаш» с их обилием вкусных блюд приятно поражали после будапештского голодного пайка. Пламя войны не коснулось этого приветливого древнего университетского города, наполненного звонкими студенческими голосами. Генерал-майор Ослани, командующий местным гарнизоном, осенью 1944 года сдал Печ наступавшим советским войскам без единого выстрела.

Хорошо отдохнув, я возвратился в Будапешт в самом благодушном расположении духа. Работы было непочатый край, и я ожидал, что Лаци Дюлаи встретит меня с распростертыми объятиями хотя бы уже потому, что я сниму с его плеч половину дел по ведению предвыборной агитации. Вместо этого он всплеснул руками и накинулся на меня с упреками:

— Несчастный! И зачем только ты явился сюда, а не остался в Пече?

Очевидно, выражение моего лица было настолько необычным, что он с минуту разглядывал меня с изумлением, а потом спросил:

— Значит, мой курьер не нашел тебя?

— Ты посылал за мной курьера? Какая честь! — Теперь настала моя очередь удивляться.

Лаци взял меня под руку, увел в какой-то пустой чулан и там рассказал, в чем дело. Оказывается, люди Габора Петера дознались о нашем складе оружия. Поскольку вламываться с обыском в резиденцию руководства партии без доказательств они не имели права, то начали охотиться за мной, чтобы получить эти доказательства, так сказать, от прямого виновника. Мой арест стал бы козырем в борьбе против нашей партии и ее руководителей и послужил бы веским поводом для возникновения конфликта между членами Союзной контрольной комиссии в Будапеште. Вот потому и был срочно послан в Печ курьер, чтобы предупредить меня и задержать там.

Едва я успел пробормотать: «Сожалею, но мы почему-то не встретились…» — как снизу из швейцарской сообщили о том, что улица Шеммельвейс перекрыта и проверяют документы у всех выходящих из резиденции лиц.

Мы очутились перед выбором: либо мне оставаться в здании, где я находился в относительной безопасности, либо, как-то ускользнув от проверки, бежать.

В первом случае мне пришлось бы безвылазно просидеть в здании несколько недель, а может, и месяцев. Смог бы я в таком случае принести хоть какую-нибудь пользу, находясь как бы под домашним арестом? И наконец, сам факт моего пребывания в резиденции партии компрометировал ее руководителей.

Срочно созвали заседание руководства, состоявшего из Ференца Надя, Белы Ковача, Ласло Дюлаи и вызванного для совета Балинта Араня. Я тоже присутствовал на заседании. Посовещавшись, мы приняли решение: поскольку руководству партии не было предъявлено официального меморандума, надо сделать вид, что ничего не произошло.

— Ты отправляешься назад в Печ со специальным поручением партии, будешь оттуда руководить предвыборной кампанией в южных и задунайских областях, голоса их избирателей для нас очень важны. А наши коллеги в Пече позаботятся о том, чтобы ни одна душа не узнала, где ты находишься, — сказал в заключение Ференц Надь и, сделав небольшую паузу, добавил: — Если мы одержим победу на выборах и возглавим правительство, все быстро изменится, будь спокоен.

Оставалось только незаметно ускользнуть от агентов полиции, оцепивших здание.

Решение подсказал Янош Фельдени, один из сотрудников нашего отдела, в прошлом летчик-инструктор. Выслушав, над чем мы ломаем голову, Янош со свойственной ему непосредственностью воскликнул:

— Проще простого! Прикажите закрыть главный выход на четверть часа. При таком скопище людей, как у нас, у выхода мигом наберется человек сорок. А потом мы откроем двери и выпустим всех разом! Начнется такая толкучка, что у сыщиков глаза разбегутся — кого хватать? А я тем временем подъеду на машине к самому подъезду и буду ждать, не выключая мотора. Миклош быстро сядет на заднее сиденье, и я сразу дам газ. Согласны?

План всем понравился, и мы приступили к его выполнению. Действительно, высыпавшая на улицу толпа привела людей Габора Петера в полное замешательство, и мне не составило труда незамеченным нырнуть в машину. Фельдени мгновенно дал газ, и его спортивный «опель» на бешеной скорости промчался через город и вскоре выехал на шоссе, ведущее в Печ.

Бывший летчик вел машину артистически. И вез он уже не Миклоша Сабо, а Михая Беде, скромного служащего частной фирмы. Дело в том, что Мишка Беде, мой ближайший помощник, за минуту до отъезда успел сунуть мне в руку свое удостоверение.

— На всякий случай. Вдруг где-нибудь тебя задержат…

Если бы он, мой преданный друг, а тем более я сам знал в эту минуту, сколько раз в последующие годы выручит меня это подаренное мне имя и сколько раз оно же поставит меня на край гибели!..

По приезде в Печ руководители местного отделения нашей партии Надор Косер, Ласло Шаму и Йожеф Брада, посовещавшись, решили, что жить я буду не в гостинице, а в здании областного партийного комитета на улице Мункачи, где мне выделили удобную комнату. Поначалу я отнюдь не считал свое положение трагическим, поскольку пользовался полной свободой и жил вполне привольно.

После победы на парламентских выборах, на которых наша партия опять получила большинство голосов, ожидание перемен стало для меня более тягостным. Ференц Надь и Бела Ковач, частенько наезжавшие из Будапешта в родные края, старались сдержать мое нетерпение, объясняя, что, несмотря на большинство в парламенте, до фактического взятия власти еще далеко. Золтан Тильди, как официальный глава партии, был абсолютно не способен ни на решительные шаги, ни на принятие принципиальных решений, а если таковые и принимались, то провести их в жизнь он был не в состоянии. Мне доверительно сообщили, что Надь и его друзья только для того и намереваются выдвинуть Тильди на пост президента республики, чтобы освободить его от роли лидера партии. Тогда все руководящие должности в партии будут принадлежать Ференцу Надю, Беле Ковачу и Беле Варге. А это означает, что под «нашим» влиянием окажется и парламент, и правительство, которое сразу же получит поддержку западных держав.

Я понял, что надо ждать до той поры, когда власть полностью перейдет в руки наших вождей, а произойдет это очень скоро.

Но прошла педеля, вторая, третья, близилось рождество, и я опять начал нервничать. Заметил ли это Ференц Надь сам или ему сообщил об этом Лаци Шаму из Печа, не знаю, но однажды Лаци зашел ко мне и сказал:

— Миклош, я знаю, ожидание — дело нелегкое, однако иного выхода у нас пока нет. Этого требуют не только интересы партии, но и тактические соображения. Мы все же нашли способ дать тебе возможность провести рождество если не дома, у родного очага, то, во всяком случае, вместе с матерью.

— Каким образом?

— В нашей резиденции на улице Шеммельвейс мы оборудовали для тебя небольшую квартирку. В Будапешт ты поедешь на моей машине с министерским номером, ее никто не остановит. О дальнейшем поговорим после праздника.

Меня растрогала такая забота. Дьердь Феници, комендант здания на улице Шеммельвейс, действительно постарался. Квартирка на четвертом этаже оказалась превосходной, и мы с матушкой отпраздновали рождество, а затем и Новый год весело и беззаботно.

Однако эта беззаботность, скорее даже мое легкомыслие — я позволил себе повеселиться с друзьями в примыкавшем к дому ресторанчике слишком громко — привело к тому, что об этом кто-то донес в полицию. Вскоре от одного из офицеров полиции, члена нашей партии, служившего в доме номер 60 по проспекту Андраши, поступил сигнал: там уже знают, что я вернулся, а это грозило мне серьезной опасностью.

Квартирка на улице Шеммельвейс могла стать для меня мышеловкой. Надо было как можно скорее исчезнуть. Для того чтобы повидаться и посоветоваться с кем-либо, времени у меня просто не было. Крадучись, я вышел через одну из боковых дверей и направился в город.

Пока еще я был на свободе. Но что это за свобода? Лихорадочно перебирая в памяти различные варианты, я вспомнил одного человека, который несколько лет назад, в подполье, пламенно говорил о венгерском единстве, о любви и братстве, о преданности до гробовой доски.

«Йене Ракоши! Пойду-ка я к нему», — решил я, уверенный, что этот человек не откажет мне в помощи. В последние годы мы не встречались, но мне было известно, что он довольно высоко поднялся по общественной лестнице. Его назначили начальником одного из управлений в министерстве финансов, и, следовательно, он находился вне всяких подозрений. Жил Йене на улице Илку.

На мой звонок в двери открылось маленькое окошечко, в котором показалось лицо хозяина дома. Он тотчас узнал меня и воскликнул:

— Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы и меня арестовали?!

Всего две короткие фразы, сказанные шепотом, — и окошечко захлопнулось, наступила тишина.

Погруженный в невеселые мысли, я спустился по лестнице. Мне было горько — к таким ударам судьбы я еще не привык. С годами я понял, что такие люди, как Йене Ракоши, в жизни встречаются довольно часто. Но в тот момент я был на грани отчаяния.

Долго бродил я по безлюдным улицам, чтобы немного успокоиться и собраться с духом в поисках выхода. Идя по тротуару, я вдруг заметил, что подсознательно свернул на знакомый мне с детства маршрут. Ноги словно сами несли меня в родные переулки. Вот здесь, на соседней улице, я бегал мальчишкой, а вон там — милое сердцу здание начальной школы, где я постигал грамоту. Под густыми столетними платанами городского парка, тогда еще не тронутыми войной, я играл со своими сверстниками в футбол.

Очнувшись, я понял, что стою на углу улицы Абони, а ведь совсем рядом, в доме номер 6, живет Балинт Арань!

Возможно, мой внезапный приход и удивил его, но он не дал мне этого почувствовать. Напротив, по-дружески обнял меня, проводил в гостиную и накормил. В разговоре Балинт подтвердил мне то, что я уже понял из беседы с Ференцем Надем: вся стратегия и тактика руководства партии строилась по подсказкам западных «советчиков». Смысл и цель ее состояли в том, чтобы, основываясь на конституционных нравах, объединенными усилиями правительства, возглавляемого Ференцем Надем, парламента под председательством Белы Варги и партии мелких сельских хозяев под руководством Белы Ковача ликвидировать межпартийную коалицию и установить однопартийное правление страной; в случае же необходимости — обратиться за помощью к правительствам США, Великобритании и Франции. Но это пока перспектива, а до тех пор мне нужно набраться терпения и ждать.

Опять «до тех пор»! Выслушав Балинта, я решил, что это пресловутое «до тех пор» продлится недолго. Несколько дней я пользовался гостеприимством Балинта и его жены. Однако вскоре дурные предчувствия охватили меня. Будущее рисовалось мне теперь в самых мрачных тонах. Я считал унизительным для себя скрываться, жить под чужим кровом и есть чужой хлеб. В один из таких дней я написал Лаци Дюлаи полное горечи письмо, надеясь, что он покажет его руководству.

Тогда я жил уже не на улице Абони, а в реформатском церковном пансионе при так называемой «шотландской миссии», находившейся под покровительством англичан. Я получил сносную комнату, хороший стол и керосиновую печку, которая давала тепла ровно столько, сколько хватило бы на то, чтобы, лежа в постели под одеялом, не околеть от холода.

Конечно, это убежище, предоставленное мне из милосердия, не могло заслонить от меня реального положения вещей. Что ждет меня в будущем? Одни только верные бойскауты, столь беззаветно помогавшие нам в дни подполья, навещали меня, сообщали новости из внешнего мира, на время внося в мою одинокую келью частицу человеческого тепла.

Однажды утром двое из них, вбежав в комнату, взволнованно сообщили:

— Вчера нашего Деже увели в полицию!

— Сначала пригрозили, а потом пообещали дать много денег, если он скажет, где ты прячешься…

Перебивая друга, Золи Рамотша затараторил:

— Меня тоже взяли, но я сказал, что ничего о тебе не знаю. Тогда мне отвесили две хорошие затрещины и отпустили, потому что я сказал им, что к обеду обещал быть у бабушки в Кечкемете. Приехав в Кечкемет, я сразу же помчался к бабушке, а через несколько минут к дому подъехали две автомашины и в квартиру вошли четверо. Бабушка испугалась и спросила у меня: «Кто это такие?» А я ей спокойненько так сказал: «Мои добрые знакомые, бабуся. Вижу, придется с тобой попрощаться…» Бедная старушка так ничего и не поняла толком. «Если добрые, зачем же переворачивать вверх дном всю квартиру?» — только и спросила она.

Все это Золтан рассказывал взволнованно, с энтузиазмом. И если даже он струхнул порядком, то все равно горел желанием стать героем дня.

— Что же, я вижу, ты отделался легким испугом! — Я рассмеялся, хотя забавного в этом было мало. — А где Деже?

— Не волнуйся, он тоже благополучно выбрался! Пообещал им, что узнает, где ты скрываешься, и тогда выдаст тебя с потрохами. Он-то и послал нас к тебе. Бегите, мол, расскажите Миклошу все слово в слово и предупредите, пусть он срочно уезжает из города.

Я тут же послал записку Балинту Араню. Вечером он пришел за мной и отвел в монастырь на улице Францисканцев, где настоятель Габор Пустаи принял меня в обитель под именем своего младшего брата. Эта перемена квартиры давала мне большое преимущество — теперь я мог из узкого окошечка четвертого этажа, выходившего на улицу, наблюдать, как по тротуарам гуляют люди, и радоваться тому, что, по крайней мере, они могут это делать свободно. Но преимущества, как известно, даром не даются. Балинт Арань решительно потребовал, чтобы на этот раз я порвал все связи с внешним миром. Так преследователи вновь потеряли мой след, теперь уже надолго.

Никогда не забыть мне 1 февраля 1946 года. В этот день Золтан Тильди был избран президентом республики.

По улице двигалась торжественная процессия.

Впереди шествовал новоиспеченный президент с личным секретарем Лаци Йекели. За ними выступал Бела Варга, председатель парламента, в сопровождении старейших депутатов; затем шли Ференц Надь, теперь уже премьер-министр, Бела Ковач, министр без портфеля, Эндре Миштет и другие министры, а с ними бургомистр Будапешта Йожеф Кеваго, для меня — просто Йошка. Одним словом, налицо был весь цвет моей партии. Теперь эти люди занимали высшие должности в государстве. А я, их соратник и друг, тайком наблюдал за их торжественным шествием из-за зарешеченного окна монашеской кельи с высоты четвертого этажа. Поразмыслив немного, я пришел к убеждению, что они вряд ли вспоминают обо мне. Какое им дело, где я и что со мной? Просто обо мне забыли…

Оказалось, не совсем. Не помню уже точно, спустя сколько дней после церемонии возведения Тильди в должность президента меня навестил Балинт Арань вместе с Лаци Дюлаи, моим непосредственным начальником. Я принял Дюлаи крайне холодно, даже не ответил на приветствие. Позже я понял, что он отнюдь не был виновником всех моих злоключений. С течением времени я убедился, что и он, и Бела Ковач оказались такими же обманутыми и брошенными на произвол судьбы марионетками, как и я сам, но в тот момент я был очень сильно обижен на Лаци.

— Не валяйте дурака, ребята! Будьте терпимы хотя бы друг к другу! — взмолился Балинт Арань. — Разве ты не понимаешь, Миклош, что Лаци ни в чем не виноват? Лучшее тому доказательство — то, что он сейчас здесь, у тебя.

Мы помирились. Я пожал Лаци руку, тем более что в общем-то я всегда хорошо к нему относился. Кроме того, мои горестные размышления в одиночестве уже приподняли передо мной завесу, скрывавшую истинное положение дел. Правда, тогда я еще не догадывался о закулисной игре и о тех позорных поступках, которые совершали наши партийные вожди.

Дюлаи объяснил мне, какая обстановка создалась в стране после выборов. Бедняга, он уповал на будущее с такой же наивной доверчивостью к закулисным западным советчикам, как и я, и почти все мы. Правда, в моем сознании уже тогда зрели первые ростки горького сомнения, но я старался объяснить это исключительностью своего положения, роковым стечением обстоятельств и, что греха таить, продолжать верить и надеяться.

Дюлаи рассказал, что все оказалось намного сложнее, чем мы рассчитывали, и приход к реальной власти вопреки формальным результатам выборов может быть достигнут только после долгих и упорных переговоров. Наши лидеры решили, что я не должен сидеть запертым в четырех стенах. Они искали выход и нашли его.

— Что же мне предлагают? — спросил я с надеждой.

— Завтра на рассвете я приеду за тобой на машине, принадлежащей Беле Ковачу. Ты поедешь в область Зала, в местечко Заласабар, где разыщешь дядюшку Йожефа Сабо. Он владелец хутора и тесть Михая Чордаша, нашего общего друга. Дядюшка Йожеф уже ждет тебя. Там ты будешь жить в человеческих условиях и спокойно дожидаться добрых перемен.

На другой день меня действительно «похитили» и благополучно довезли до Секешфехервара. И хотя на выезде из Будапешта стояли контрольные посты из таможенников и пограничников, машину с министерским номером никто не остановил.

Весна уже вступила в свои права. Я глядел в окно на зеленеющие поля и рощи, и настроение у меня, вырвавшегося наконец из четырех стен, было преотличное.

В Секешфехерваре, однако, мой энтузиазм несколько увял. Выяснилось, что поезда на Надькапижу переполнены и дальше мне придется ехать, устроившись на крыше вагона.

В моей короткой, но богатой событиями жизни случалось многое, но такого еще не было. Однако выбора у меня не оставалось, и я, кое-как вскарабкавшись на крышу вагона, снова оказался на высоте. «Примерно так же, как моя партия — на вершине власти», — с усмешкой подумал я.

На крыше устроилось много людей, в основном то были мешочники, эти неизбежные спутники послевоенной разрухи, со своим багажом — корзинами, рюкзаками, ободранными чемоданами и прочим скарбом. Путешествие оказалось необычным и на редкость интересным. Правда, свежий ветерок насквозь пронизывал меня в моем легком пальтишке, а черный дым с искрами из паровозной трубы тоже не доставлял особой радости. Зато окружающий мир после долгого сидения взаперти поражал. Зеленеющие перелески и поля, пасущийся на них скот, крестьянские домики под черепичными крышами, зеленоватые волны Балатона с белыми гребешками пены — все было прекрасно.

Разговоры со случайными попутчиками, соседями по крыше, стали для меня открытием. Словно исчезли все преграды между людьми; мы ехали, так сказать, одним классом, были связаны одной судьбой и говорили на одном языке. Слушая рассказы своих соседей и глядя на мир их глазами, я многое увидел иначе, не так, как до сих пор. Там, на крыше вагона, я впервые после освобождения страны по-настоящему столкнулся с людьми из народа и поразился их удивительному здравомыслию и житейской мудрости.

Когда же наш состав подошел к станции Комарварош, я слез с крыши продрогший до костей, с занемевшими руками и ногами, но довольный.

На пристанционной площади я обратился к плотному мужичку средних лет:

— Скажите, любезный, как мне добраться до Заласабара?

— Пешком, как же иначе?! — коротко отозвался тот.

— А нельзя ли доехать? Поездом, автобусом или еще на чем-нибудь?

Мужичок смерил меня взглядом с головы до ног и, видимо пожалев, пояснил более пространно:

— Конечно, можете попроситься на попутную телегу, если такая случится. Отправляйтесь с богом, вдруг повезет. — Он указал направление рукой. — Другой сносной дороги у нас нет, идите, не собьетесь.

— А далеко ли до Заласабара?

Мой собеседник задумался, видимо прикидывая, в каких мерах длины и времени понятнее объяснить все городскому простофиле в штиблетах, и затем сказал:

— Если добре шагать и сила в ногах есть, к полуночи как раз и доберетесь.

Было шесть часов вечера. Что мне оставалось делать? Поблагодарив его, я двинулся в путь.

Прошагав по дороге около часа, я услышал позади себя громыхание колес. Сойдя на обочину, хотел было махнуть рукой, чтобы остановить повозку, но в этом не оказалось нужды — поравнявшись со мной, она остановилась сама.

— Бог в помощь, — поздоровался сидевший на козлах широкоплечий парень, сдерживая вожжами породистых вороных. — Куда путь держите, если не секрет?

Меня удивила его приветливость и предупредительность. Спустя много времени я, изучив характер жителей области Зала, убедился в том, что им свойственны особое чувство такта, сердечность и гостеприимство.

— В Заласабар, — ответил я.

— Эге! Сегодня вы туда пешком не дойдете, да и зачем? Будить хозяев среди ночи?

Я объяснил, как оказался в незнакомой местности, сказал, что у меня нет иного выхода. Парень выслушал меня и, не дожидаясь просьбы, произнес:

— Вот что я вам предложу, ваша милость, поедемте со мной в Гарабонц, тут рядом. Мой родственник играет сегодня свадьбу. Заночуете у нас, а там видно будет.

Смущенный, я поначалу отказывался, но потом все же принял его любезное приглашение. Меня тревожила мысль о том, что скажут молодые, увидев на пороге своего дома незнакомца, да еще в такую неподходящую пору. Но тревоги мои оказались напрасными. Меня приняли и угощали так, будто я был членом семьи и прибыл на праздник с богатым свадебным подарком. Спать меня уложили в чистую постель, а на другой день разбудили и проводили в путь опять честь по чести.

Шагая по незнакомой дороге, я, конечно, не подозревал, что в скором времени досконально изучу этот край. Узнаю, например, что села Киш и Надьрада вовсе не шомодьские, а испокон веков залайские.

Наконец я добрался до Заласабара, симпатичного небольшого местечка, окруженного кольцом зеленых, поросших лесом холмов.

Было воскресенье. Народ, одетый по-праздничному в черное, степенно шествовал к церкви. Я решился остановить одного пожилого крестьянина:

— Добрый день, любезный дядюшка. Будьте добры указать мне, где живет Йожеф Сабо с семейством.

— Охотно, сударь, только скажите, который из Сабо вам нужен?

— Так я же сказал, Йожеф.

На это мой собеседник почесал в затылке и с величайшим терпением начал меня учить уму-разуму:

— Так-то оно так, но у нас тут никого по имени не зовут, а различают по прозвищам. Вот и надо знать, который вам нужен Сабо: Горбун или Решето, Блоха или Телятник? А так вам долго придется искать.

Старик оказался прав, дядюшку Йожефа Сабо по прозвищу Шило и его жену я нашел с немалым трудом.

Если мне в жизни довелось встречать когда-нибудь идеальную супружескую пару, то это были они, супруги Сабо, мои однофамильцы. С утра и до ночи они трудились в своем хозяйстве, не разгибая спины, но как-то весело, споро, с любовью к делу, оставаясь всегда приветливыми и доброжелательными. Об этих простых деревенских людях в моей памяти осталось одно из самых лучших воспоминаний.

Я провел в их доме несколько месяцев, но это пребывание не имело никакой политической окраски. Просто их зять, муж единственной дочери, попросил приютить своего друга на некоторое время, и они сделали это. Жил я на чистой половине, в светлой, теплой и уютной комнате, где стоял рояль, а под ним на полу вроссыпь хранились душистые румяные яблоки, наполняя воздух приятным ароматом; комната моя не имела ничего общего с ледяными, вылизанными до блеска парадными покоями в богатых деревенских домах.

Когда я вызвался помогать по хозяйству, супруги Сабо поначалу воспротивились — гость из столицы не должен заниматься крестьянской работой. Но я настаивал, и они согласились. Нелегко мне было работать, особенно на винограднике, где я подвязывал лозу. Мои руки покрылись ссадинами и порезами, загрубели, как дубовая кора. Но я не отступал и, превозмогая сильную боль, все же освоил эту нелегкую премудрость, радуясь тому, что могу принести людям хоть какую-то пользу.

Дядюшка Йожи был человеком не только работящим, но и своеобразно мыслящим, умным, с добрым чувством юмора. Помню, однажды утром мы отправились на сенокос. Я ворошил сено, солнце начало припекать, и я сбросил рубаху. Дядюшка Йожи внимательно посмотрел на меня и удивленно спросил:

— Ну а когда жарко станет, что снимать будете?

У него я научился множеству всяких приемов и навыков в крестьянской работе в поле, и во дворе, и особенно на винограднике. Услышал я присказки и познакомился с обычаями, которые известны каждому виноградарю. К примеру, когда мы, сидя в винном погребке после изнурительного труда, отдыхали и закусывали добрым шматком сала с молодым луком, наливая первое вино в маленькие стаканчики, полагалось сказать: «Дай бог, чтобы и завтра так было».

Этот поистине райский покой и благолепие нарушил Мишка Чордаш, появившийся так внезапно. Он привез мне от Балинта Араня газету со статьей, где упоминалось мое имя, и десятидолларовую купюру.

— Балинт велел передать, что генерала Сюди и его адъютанта лейтенанта Беки англичане выдали венгерским властям как военных преступников. Из статьи ты узнаешь и еще кое-что. Он посылает тебе эти деньги и советует немедленно покинуть страну. Через Австрию ты проберешься в Италию, в Рим, где в доме номер 1 на улице Жулио спросишь Домокоша. Это наш друг.

Мишка сообщил мне пароль для Домокоша: «Дядя Иштван шлет привет Додо».

Известие о выдаче генерала властям потрясло меня. Эта новость грянула как удар грома.

— Они сошли с ума, эти англичане! Сначала держат в своей зоне всю дивизию Сюди и помогают генералу войти в контакт с руководством партии мелких сельских хозяев, а потом выдают его венгерской политической полиции? Какой позор! Это же дискредитирует всех лидеров партии!

Мишка со своей обычной безоблачной улыбкой невозмутимо ответил:

— Балинт Арань тоже так считает. Но он и его друзья уверены, что им удастся предотвратить опасность, если ты избежишь ареста и история с оружием не выплывет наружу. Поэтому тебе и надо двигать в Рим.

Пробежав глазами газету, я похолодел. В официальном сообщении говорилось, что в Будапеште на площади Октагон (теперь она называется площадью Седьмого Ноября) выстрелами из засады с крыши дома убиты два советских солдата. Затем я прочел самое невероятное: в этом подлом убийстве подозревали меня!

Это было ужасно, особенно для меня, всегда считавшего, что политическая борьба должна быть открытым и честным поединком убеждений, а не закулисных интриг и коварных ударов из-за угла. Клеветническое обвинение потрясло меня. Душа моя наполнилась горечью и страхом.

С болью в сердце я простился с моими добрыми хозяевами и отправился в путь с адресом в кармане, который получил от Мишки Чордаша. Если память мне не изменяет, я шел в приграничный городок Сентготхард, к доктору теологии его преподобию Эрдеи, тамошнему капеллану.

Все шло гладко, пока я не появился на пороге его дома и не назвал себя. Услышав мое имя, почтенный капеллан пришел в крайнее замешательство.

— Сын мой, стряслась большая беда, — сказал он. — На днях пограничная охрана схватила двух молодцов. Они пытались перейти границу по тропе, которую я указал им. Мой дом под наблюдением, а сам я теперь не только бессилен, но еще и опасен.

Это было правдой. Когда на другой день я сел в вагон пассажирского поезда, идущего в глубь страны, весь состав подвергся проверке — пограничники проверяли документы. Не могу утверждать, что искали именно меня, Миклоша Сабо, но в том, что искали человека, вышедшего из дома его преподобия Эрдеи, нет сомнения. Во всяком случае, я не стал испытывать судьбу и при первой же возможности, когда поезд замедлил ход, спрыгнул со ступеньки вагона на каком-то перегоне.

Удача сопутствовала мне и на этот раз. Ободранный и поцарапанный, прихрамывая на одну ногу, я все же вернулся в гостеприимный Заласабар.

Потерпев неудачу, я должен был искать какой-то выход. Тут мне помог крестник дядюшки Йожи, молодой каменщик по имени Карой Тот. Узнав о моей беде, Карой рассказал мне, что недавно вернулся из лагеря для военнопленных близ города Пассау. Там в селе Поккинг у него осталась невеста, немка по национальности, дочь богатого хозяина. И если я приму его в товарищи, он охотно пойдет со мной искать свое счастье.

Предложение Кароя меня обрадовало. Вдвоем всегда лучше, тем более в таком опасном деле. Вскоре мы выработали и план перехода через границу: сначала мы прибываем в Сомбатхей, где почуем у его родственников, потом пешком добираемся до приграничной деревушки Хорватжидань, где у Кароя тоже были знакомые, а там по надежной и не раз испытанной тайной тропе переходим государственную границу.

Когда молодой австриец, наш проводник, объявил нам, что мы уже в Бургенланде, то есть на австрийской земле, слезы выступили у меня на глазах. Я испытывал боль и радость одновременно. Боль — потому, что покинул родину, радость — потому, что избавился от опасности. Но нам предстояло еще пересечь советскую зону оккупации, затем перейти зональную границу и оказаться наконец у англичан, наших союзников и покровителей.

Не без труда мы добрались до перевала. Здесь, по словам простившегося с нами проводника-австрийца, мы могли без всякого риска пронырнуть из зоны в зону. Без особого труда мы отыскали старую водяную мельницу, стоявшую на берегу горного ручья в романтическом, сказочном уголке леса. Приближался великий момент моего вступления, как тогда мне казалось, в свободный западный мир.

Мы бодро шагали по вьющейся в горах узкой лесной дороге, и мне хотелось петь. Еще бы, наконец-то я, преодолев бурное море стольких злоключений, очутился в тихой гавани! Однако вскоре тихая гавань оказалась коварным заливом со множеством рифов, на которые так легко напороться неопытному мореплавателю, если ему не светит луч путеводного маяка. Хотя мой верный спутник Карой Тот всячески удерживал меня от рокового шага, я настоял на своем. Придя в Грац, я тут же отправился в английскую комендатуру. Поскольку я слишком громко и настойчиво требовал провести меня к генералу, ко мне вызвали переводчика, который оказался, как выяснилось, бывшим венгерским майором из все той же дивизии «Святого Ласло».

Выслушав меня и узнав, кто я такой и зачем явился, переводчик сказал:

— Хорошо, я доложу о вас полковнику, начальнику местного английского гарнизона. Он вас примет, но за успех не ручаюсь.

Отставной майор оказался прав. Английский полковник терпеливо выслушал меня, а потом спросил:

— Имеете документы?

— Не на мое имя. Ведь я эмигрировал нелегально.

— Рекомендательного письма у вас тоже нет?

Я с трудом сдержал негодование и как можно вежливее постарался объяснить положение, в котором оказался:

— Прошу вас понять, господин полковник, на родине меня разыскивает полиция. Я не мог расхаживать по улицам с чужими документами и собирать рекомендации.

Полковник с сожалением развел руками. Затем, помолчав минуту, спросил:

— Могли бы вы, сударь, назвать имя главы вашего государства?

«Значит, сейчас мне предстоит некий испытательный тест, — подумал я. — Что же, так ближе к цели».

— Разумеется, — ответил я. — Президент Золтан Тильди, реформатский священник.

— А имя премьер-министра?

— Ференц Надь. Он-то и является лидером нашей партии.

— Ну а председателя парламента?

— Бела Варга, прелат Ватикана, представитель папы в Венгрии.

— К какой партии он принадлежит?

— К партии мелких сельских хозяев, как и я.

Полковник откинулся на спинку стула:

— Простите, сударь, но поверить вам я не могу. Вы являетесь ко мне с документами, которые, как вы утверждаете, вам не принадлежат. Затем представляетесь как один из функционеров партии мелких сельских хозяев, который вынужден бежать из страны, где у власти стоит его же собственная партия! — Сделав краткую паузу, он закончил нашу беседу такими словами: — Откровенно говоря, я должен был бы вас арестовать. Но, поскольку вы пришли ко мне добровольно, я не сделаю этого. Помочь же ничем не могу.

Я выскочил из кабинета как ошпаренный. Гнев кипел во мне, но я не знал даже, на кого сердиться. На полковника, который по праву требовал доказательств, что я не вру? Или же на Ференца Надя и его компанию, которые, выдворив меня из страны, не удосужились проинформировать об этом англичан через их миссию в Будапеште?

Отставной майор, к моему удивлению, отнесся ко мне с сочувствием и даже пригласил к себе. Жил он в небольшой вилле на окраине Граца, в долине, окруженной лесистыми холмами. Он пригласил к себе нескольких своих бывших коллег-офицеров, жаждавших послушать земляка. От них-то я и узнал правду о судьбе дивизии «Святого Ласло».

С нескрываемой гордостью офицеры рассказывали о том, как им удалось вырваться из долины, с обеих концов перекрытой советскими войсками, о головокружительном ночном марше среди диких скал, заросших колючим кустарником, о тропе, которая вывела их через предгорья Альп в тыл к англичанам. Я услышал и о невероятной по своей дерзости истории о том, как генерал Сюди, которому нельзя было отказать в решительности, окружил в глубоком тылу штаб англичан, чувствовавших себя в полной безопасности, и вынудил английское командование подписать меморандум о сохранении дивизии в полном боевом составе. Это, собственно, и послужило основанием для того наглого предложения Сюди, которое он сделал Ференцу Надю якобы с ведома и согласия союзников.

После всего услышанного голова у меня гудела, как растревоженный улей. То, в чем я сомневался еще в Будапеште, подтвердилось здесь, в Граце. В то же время противоречие между политическими амбициями и конкретными действиями британских властей было очевидным. Майор-переводчик постарался внести ясность, но достиг обратного результата. Ясно было одно: сначала англичане на словах поддерживали и ободряли нас, венгерских буржуазных политиков, подстрекая к установлению контакта с командиром фашистской дивизии, оставленной ими в боевой готовности, а потом вопреки логике и собственным заверениям выдали этого же командира людям Габора Петера.

Во избежание недоразумения должен заметить, что меня возмутил не факт выдачи военного преступника, что само по себе я считал вполне естественным и законным делом. Возмущало другое — ведь в то время, когда англичане поддерживали план использования дивизии «Святого Ласло» правительством Ференца Надя в качестве костяка для создания новой венгерской армии, генерал Золтан Сюди уже был военным преступником! Вот этого-то я и не мог понять.

Теперь я со спокойной совестью могу сказать, что наши западные «друзья» своей аферой с генералом Сюди в немалой степени помогли раздробить коалицию на части, чтобы иметь возможность столкнуть в пропасть одну партию за другой. Первой на разделочный стол попала партия мелких сельских хозяев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.