Канун перестройки
Канун перестройки
У Киплинга есть мудрые строки, суть которых в том, что сила продолжающейся ночи уже сломлена, хотя никакой рассвет не грозит ей ранее часа, назначенного рассвету.
Если с Андроповым народ, и особенно интеллигенция, связывал какие-то надежды на благие перемены в обществе, то черненковское безвременье дышало безысходностью, духовной тоской и всеобщим равнодушием. Да, равнодушием к Черненко, КПСС, «марксизму-ленинизму», «мудрой политике ЦК». Однако наиболее проницательные люди чувствовали, «что сила продолжающейся ночи уже сломлена». Были слышны едва уловимые подземные толчки. Сила «продолжающейся ночи» сломлена самими большевиками, их политикой, догматическим однодумством, преклонением перед милитаристским молохом. Как в марте, когда еще крепок снежный наст на российских полях, но краснозобые снегири, садясь на стылые сучья берез, своими яркими манишками напоминают всем – весна близка.
Черненковское «генсекство» – год безвременья и смутных, неясных ожиданий чего-то нового, неопределенного, другого, которое притаилось где-то здесь, недалеко… Даже генерал армии А.А. Епишев, мой непосредственный начальник, ортодоксальный коммунист, но весьма умный человек, однажды летом 1984 года неожиданно сказал мне:
– Время какое-то липкое и застывшее. Не знаю что, но что-то должно произойти…
В его словах слышались тревога и смятение. Позже я узнал, что накануне он был на приеме у генерального секретаря.
Возможно, это было выражением устойчивого разочарования генералитета, связывавшего немалые надежды с Андроповым и откровенно обескураженного приходом Черненко. Так же вероятно, что генералы чувствовали ослабление хватки после андроповских намерений «навести порядок». Если о Брежневе, Андропове в узком кругу генералы могли раньше что-то говорить, то я никогда не слышал в личных разговорах даже упоминания имени нового лидера. Все в душе понимали, что самой заметной особенностью этого человека было отсутствие у него каких-либо особенностей. Канцелярский призрак.
Как ни скучно это занятие, я внимательно перечитал все, что принадлежало перу Черненко за последние тринадцать месяцев его жизни. Конечно, надо понимать так, что «перо-то» черненковское, но водили им другие руки. Более умные. И вот что бросилось в глаза.
Некоторые из основных идей, взятых на вооружение Горбачевым в начале «перестройки», просматриваются уже у Черненко. Но только «просматриваются». Молодое окружение генерального секретаря, и прежде всего его помощники доктор философских наук В.А. Печенев, В. Прибытков, некоторые другие работники аппарата, пытались внести хоть какую-то свежую струю в монотонность ортодоксальных речей и заявлений Черненко. Вот, в частности, три будущие «горбачевские» идеи, озвученные еще шестым лидером КПСС и СССР.
На апрельском пленуме ЦК (1984 г.), который сам Черненко считал «главным» в своей генсековской биографии, провозглашалось, что нужно «лучше использовать те резервы активизации масс, которые заложены в дальнейшем совершенствовании социалистической демократии, всей политической системы общества»{980}. Именно идея «совершенствования социалистической демократии» была ведущей у Горбачева, с помощью которой он смог «расшевелить» партию и общество. Черненко лишь формально провозгласил эту мысль, как обычный антуражный большевистский лозунг и никогда больше не возвращался к нему. Но появление таких установок в речи генсека свидетельствует, что «нечто» уже витало в духовной атмосфере, однако Черненко не был способен почувствовать какие-то глубинные подвижки в общественном умонастроении, уставшем от догматизма и марксистской ортодоксальности.
Мы помним, как Горбачев наивно верил, что стоит обновить кадры партии и «дело пойдет». Его выстраданный пленум «О перестройке и кадровой политике партии», как и следовало ожидать, мало что дал. Седьмой генсек тогда не понимал, что без изменения системы никакие кадровые перетряски демократического общества не создадут. Но ведь, придя на пост генсека, Черненко так же, на том же «ключевом» апрельском пленуме подхватил старый ленинский мотив о кадрах. Помните, Ленин полагал, что стоит в «руководящие кадры» выдвинуть больше рабочих и крестьян и государственная машина заработает. Черненко, произнося «программную» речь, заявил, что все «в решающей степени зависит от кадров. Кадры – действительно золотой фонд партии и государства… В работе с кадрами, как нигде, важна четкая, продуманная система. Здесь недопустимы ни частая сменяемость, ни какое бы то ни было окостенение кадрового состава»{981}. Свой кадровый тезис Черненко подтвердил очередной запиской партийному синклиту – «О некоторых вопросах современной кадровой политики»{982}. В документе есть лишь одна мысль, которая могла принадлежать самому генсеку: он рекомендовал практиковать передвижение кадров не только по вертикали, но и по горизонтали. Это «освежает, я по себе знаю…» – утверждал генсек.
Вновь дежурный лозунг, который, однако, помог через два года Горбачеву повести хотя бы словесное наступление на периферийную номенклатуру. Для Черненко борьба за «золотой фонд» была привычным заклинанием, позой, традиционным антуражем. Но в близком окружении, как это часто бывает, глубже понимали ситуацию, чем сам лидер. Черненко был способен лишь действовать в рамках привычных стереотипов, традиционных «ленинских норм» и неписаных правил функционирования партийного аппарата.
Назовем еще идею, которая на первых порах у Горбачева была ключевой, но… не новой. В своей «тронной речи» 13 февраля 1984 года Черненко, по обыкновению торопливо проглатывая слова, заявил, что начата напряженная работа, направленная на то, чтобы «придать мощное ускорение развитию народного хозяйства»{983}.
К этой идее Черненко, по настоянию своих помощников, вернулся еще только раз в июле 1984 года, когда он направил своим коллегам очередную записку о необходимости ускорения научно-технического прогресса{984}. Едва ли он придавал ей большее значение, чем просто необходимому лозунгу.
Правда, и в этом случае генсек больше не обращался к идее «мощного ускорения», которая, надо признать, на первых порах перестройки, в «горбачевское» время, захватила воображение многих людей. Склад ума советских граждан, воспитанных большевиками в течение десятилетий, был весьма восприимчив к призывам достижения чего-то гигантского, неповторимого, необычного, пионерского, «самого-самого». Советские люди, что ни говори, были люди веры. Но веры большевистской, ленинской.
Как видим, канун перестройки, совпавший с «правлением» Черненко, это не только временное понятие. Самые первые токи, движения, ощущения, предчувствия грядущих перемен появились именно в 1984 году. Но благодаря не Черненко, а той атмосфере, где уже рождались некоторые идеи перестройки.
В декабре 1984 года в Москве проходила научно-практическая конференция «Совершенствование развитого социализма и идеологическая работа партии». В докладе М.С. Горбачева и в приветствии К.У. Черненко педалировалась мысль о «совершенствовании» созданного. Михаил Сергеевич, следуя неписаному железному правилу, цитировал генсека: «Принципиальной основой стратегической линии партии… служат выдвинутые К.У. Черненко теоретические установки (какие? – Д.В.) и положения относительно достигнутого уровня социальной зрелости советского общества»{985}. Тут же Горбачев говорил, что «перед лицом глубоких перемен» партия всегда «обращается к народу». Термин «совершенствование» социализма, предполагающий «глубокие перемены», со временем будет заменен седьмым лидером на знаменитый термин «перестройка».
Разговоры (именно разговоры) о «совершенствовании», возможно, появились и потому, что убогое, бесцветное, бесперспективное, мертвящее партийное «правление» при Черненко стало особо рельефно зримым, очевидным. Фигура самого Черненко, старого человека с отечными маленькими глазами, с невнятной торопливой речью, вызывала жалость и недоумение у людей. У многих, возможно, и у самого Горбачева возникала мысль: доколе так будет? «Совершенствование» социализма действительно необходимо. Но как, когда?
Стагнация системы, грозящая перерасти в деградацию, побуждала наиболее проницательных людей к действию, выглядевшему нередко как протест, неприятие существующих реальностей в СССР. Увеличился поток (кому удавалось) уезжающих из страны, все чаще артисты, спортсмены, дипломаты, туристы просили политического убежища за рубежом. Возросло количество антисоветских листовок, антипартийных надписей, «подрывной» литературы, изымаемой на таможнях. Председатель Комитета государственной безопасности В.М. Чебриков докладывал, что выявлены еще «1325 авторов, которыми распространено 7537 анонимных документов антисоветского, националистического и политически вредного содержания, а также учинено 628 надписей». Чебриков пишет, что из установленных КГБ 1223 авторов 89 коммунисты.
Председатель КГБ докладывает, что «на Украине, в республиках Прибалтики, Закавказья обезврежена деятельность 17 нелегальных националистических группировок. Пресечены 75 попыток националистических элементов совершить экстремистские действия, враждебная деятельность 11 лиц, спровоцировавших групповые антиобщественные акции в Тбилиси, и ряда инспираторов эмиграционных настроений среди лиц немецкой национальности. Привлечено к уголовной ответственности 13 инспираторов враждебных проявлений в Литве, Латвии и Эстонии…»{986}.
Еще задолго до кровавых событий в Алма-Ате, Сумгаите, Тбилиси, Баку, Вильнюсе в Москву стали поступать тревожные сигналы национального брожения в ряде республик Союза. Но Черненко был просто не готов к такому повороту событий. Как был не готов и ко многому другому.
Все больше людей чувствовало, что страна подошла к внешне невидимому рубежу, за которым возможны желанные перемены. Уже очень немногих могли ввести в заблуждение публикуемые (и непубликуемые) списки награжденных за «успехи» в социалистическом соревновании и социалистическом строительстве. Награждались по решению ЦК: издательство «Правда», Сочинский порт, г. Таллин, г. Архангельск, Мелеузовский химический завод, Союз писателей СССР… можно перечислять до бесконечности. Чем хуже шли дела в стране, тем щедрее на награды, чины, звания становилось партийное руководство, в том числе самим себе. Маразматические властители утрачивали элементарный контроль над своими тщеславными слабостями.
Как писал замечательный русский писатель Константин Паустовский в одной из своих ранних работ, «во времена расцвета страна рождает певцов и героев. Во времена упадка – пыль и много начальства». Сказано словно о «правлении» Черненко.
В середине сентября 1984 года после двухмесячного отпуска появился в Кремле Черненко, совсем не посвежевший от ласкового южного солнца и соленого бриза Черноморья. Свое появление он ознаменовал (конечно, по инициативе «соратников») очередным награждением себя высшим отличием страны. Политбюро решило 23 сентября объявить стране в главной информационной телепрограмме «Время», а 24-го, в день рождения генсека, – и в печати, что «за выдающиеся заслуги в партийной и государственной деятельности по разработке и осуществлению ленинской внутренней и внешней политики, развитию экономики и культуры, укреплению обороноспособности СССР, большой личный вклад…» и т. д. наградить Черненко Константина Устиновича орденом Ленина и Золотой Звездой «Серп и Молот»{987}.
Захотелось больному лидеру получить ко дню рождения (последнему при жизни), своему семидесятитрехлетию, третье звание «Героя» – тут же получил…
Ни у кого в стране ничего, кроме недоумения и горечи, этот акт очередного «осчастливливания» вождя, «пира во время чумы», естественно, не вызвал. На почве вязкой общественной апатии, равнодушия все чаще проклевывались ростки глухого недовольства, пассивного протеста, интеллектуального смятения.
Глубокая аморальность советских лидеров выражалась в показной скромности и фактической неразборчивости в отношении собственного вознаграждения. Как писал мудрый Гегель: совесть – это «процесс внутреннего определения добра»{988}. Ни Черненко, ни его соратники не были способны к этому «определению». В феврале 1982 года политбюро одобрило присуждение Ленинских и Государственных премий за «Историю внешней политики СССР, 1917–1980 гг.» в двух томах, как и за многотомник по международным конференциям периода Второй мировой войны. В числе лауреатов, удостоенных Ленинской премии, – Константин Устинович Черненко, ничего не смысливший ни в историографии вопроса, не сделавший абсолютно никакого научного вклада в создание трудов. Но иметь Ленинское лауреатство считалось очень престижным…
Несмотря на «большой личный вклад» шестого лидера СССР во внутреннюю и внешнюю политику страны, кризисные явления в экономике, народном хозяйстве стали еще более глубокими. Вот только одна сфера, которая интегрально характеризует состояние экономики государства. В 1984 году Советским Союзом закуплено на Западе 45,5 миллиона тонн зерна и зерно-продуктов, 484 тысячи тонн мяса и мясопродуктов, свыше одного миллиона тонн масла животного и растительного, других продовольственных товаров на свободно конвертируемую валюту. Страна для этого отправила за рубеж более 300 тонн золота, огромные валютные суммы, вырученные за продажу газа, нефти, леса, другого сырья. Государство, потенциально чрезвычайно богатое, проедало природные ресурсы, будучи совершенно не в состоянии прокормить свой народ. Все усиливалась тенденция перехода предприятий на импортное оборудование, которое, однако, использовалось из рук вон плохо. Собственное станкостроение все более отставало. В 1984 году из 272 предприятий и объектов, сооружаемых на импортном оборудовании, большинство не выполнило плановых заданий. На 1 января 1985 года остались не введенными в эксплуатацию 506 комплектов импортного оборудования. Однако поток заявок на закупку зарубежной технологии продолжал расти{989}.
Бесхозяйственность, игнорирование экономической целесообразности, затыкание бесчисленных «дыр» за счет проедания национальных ресурсов все отчетливее обозначали контуры приближающегося тотального кризиса общества. Хотя официальная статистика, манипулируя показателями, утверждала, что общий объем промышленного производства увеличился на 4,2 процента при годовом плане 3,8 процента. Производительность труда, по официозу, возросла в промышленности на 3,9 процента. Естественно, считалось, что возросли и реальные доходы на душу населения на 3,3 процента.
Благополучным показателям уже мало кто верил: сплошные «дефициты», пустые полки магазинов, скрытая спекуляция, приписки, поездки в столицу «за колбасой» превратились в явление советской жизни.
Черненко к концу 1984 года стал приезжать в Кремль или на Старую площадь не каждый день. Но если и приезжал, то был в своем кабинете максимум 2–3 часа. Он задыхался. Легочная и сердечная недостаточность усугублялись хроническим гепатитом печени. Человек умирал на глазах своих соратников. Однако в дни заседаний политбюро Черненко собирал тающие силы и приезжал на заседание: ему очень не хотелось даже временно уступать пост, столь нелепо и неожиданно ему доставшийся.
У Черненко еще хватило сил прибыть на большой прием 7 ноября 1984 года, посвященный очередной годовщине Октябрьской революции и проходивший в банкетном зале Кремлевского Дворца съездов. Блестящая толпа «высшего света» – дипломаты, министры, деятели искусства, передовики производства, генералитет слушали совершенно невнятную речь генсека. Его глаза, по-видимому, перескакивали через строчки текста, потому что в притихшем огромном зале была слышна форменная абракадабра. Стоявшая рядом со мной жена, увидев, как я изменился в лице, испуганно прошептала:
– Тебе плохо?
– Мне стыдно. За всех нас, за страну…
Появления на политбюро, которые Черненко, похоже, ставил своей целью, давались ему все труднее и труднее. Так, 3 января 1985 года он с трудом смог собраться и приехать в Кремль на заседание. Были довольно быстро рассмотрены 14 вопросов повестки дня. Все видели ужасное состояние генсека и старались ускорить принятие решений без обсуждения. Набор вопросов был обычным: об очередной сессии Верховного Совета СССР, директивах бесед Громыко с Шульцем в Женеве, об итогах визита Горбачева в Англию (одобрили), согласились со снижением розничных цен на автомобили «Запорожец» и «Нива» (впервые в советской истории наметилось затоваривание этими машинами) и, наконец, рассмотрели записку общего отдела «Об итогах работы политбюро в 1984 году»{990}.
Еще месяц назад Черненко поручил своему бывшему заместителю К.М. Боголюбову «подытожить» год его «генсекства». Старый канцелярист потрудился на славу. На 28 страницах была написана хвалебная ода правлению старца. В документе 27 раз упоминается генеральный секретарь, фактически на каждой странице «указания», «выступления», «выводы», «записки», «беседы», «речи» товарища Черненко… Панегирик-некролог умирающему лидеру получился впечатляющий. Как того и желал больной. Обсуждение итогов работы политбюро за 1984 год сегодня выглядит символичным: на заседании, где присутствовал шестой лидер КПСС и СССР, подвели итоги его правления… Как полагалось, итоги в основном канцелярские, бумажные. В душе генсек до конца жизни остался заведующим общим (как он подчеркивал, «особым») отделом. Судите сами.
Итоги работы выражаются такими «впечатляющими» цифрами: в 1984 году состоялось 48 заседаний политбюро и 42 – секретариата ЦК. Принято 3760 постановлений политбюро, из них – 529 на заседаниях и 3231 – голосованием заочно. Секретариат ЦК принял 5452 постановления, в том числе на заседаниях – 980, голосованием заочно – 4472. Работали Комиссии по проекту Программы партии, топливно-энергетическому комплексу, Продовольственной программе, реформе общеобразовательной школы, по Польше, Китаю, Афганистану, внешнеполитической пропаганде, товарам народного потребления и другие. В «Итогах» дается высокая оценка «миролюбивой советской внешней политике» и результатам бесед товарища Черненко с руководителями братских социалистических государств, развивающихся и капиталистических стран. Политбюро продолжало укрепление руководящего состава партийных органов и утвердило 28 новых первых секретарей обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, назначило 12 новых союзных министров…
В ЦК поступило за год 255 тысяч экземпляров всякого рода служебной корреспонденции. Количество писем, полученных в Центральном Комитете, достигло более 600 тысяч. Только генеральному секретарю и другим членам высшего руководства доложено более 9 тысяч писем…{991}
Огромный отчет с массой цифровых выкладок, перемежаемых славословиями в адрес генерального секретаря… Однако в записке практически отсутствует глубокий анализ роли политбюро в преодолении кризисных явлений в обществе, слабой общественной активности населения, продолжающейся бюрократизации государственных структур, последствий подмены партийными комитетами советских органов власти и других вопросов.
Записка общего отдела, подготовленная по указанию Черненко, еще раз подтвердила, что шестой лидер оказался полностью неспособным на внесение в жизнь хотя бы некоторых реальных реформаторских идей. С другой стороны, историческая пауза безвременья лишь усилила ожидание необходимости кардинальных перемен в обществе. В той ленинской системе, где людям уровня Черненко становится возможным возглавлять партию и государство, эти перемены могли быть начаты только сверху. Оставалось ждать, придет ли на смену профессиональному партийному чиновнику человек, который услышит призыв своей судьбы в инициировании выстраданных перемен. Когда начнется долгожданная Реформация?
Страна чувствовала безвременье. Общественное умонастроение было таково, что все ждали крупных перемен. Но в такой стране, как СССР, они могли начаться только со сменой первого лица. Все смутно понимали, что общество подошло к тому незримому рубежу, когда должен начаться перелом, изменения, крупные перемены. Это как перед наступлением весны в средней полосе России. Март. Может заметелить, пойти обильный снег. Но все знают, что это ненадолго: на часы, максимум на сутки-двое до нового веселого натиска весны…
Весьма колоритно передал атмосферу перед уходом Черненко наблюдательный работник ЦК А.С. Черняев, ставший вскоре помощником М.С. Горбачева. – «…О Черненко. Из дневника. Москва полна анекдотами и смехом, а западная печать жуткими карикатурами и статейками по поводу его болезни. И все обсуждают, кто потом: Горбачев, Гришин, Громыко, Романов… Ходит даже «вариант» (от русских всего можно ожидать), что Черненко уже мертв. Поэтому и остановили матч Карпов-Каспаров в Колонном зале Дома союзов, чтобы освободить место «для прощания с телом». Обильно цитируют Громыко, Зимянина, других с восхвалением выдающихся заслуг, вклада и качеств Генерального секретаря, которые, отмечает «Express», будут забыты раньше, чем выгорят свечи у гроба. Видимо, поэтому дважды показали Черненко по ТВ: при голосовании якобы на избирательном участке и при вручении ему удостоверения депутата Верховного Совета РСФСР. В последнем случае он даже пытался что-то говорить. Зрелище убийственное и постыдное»{992}.
Проницательные люди давно поняли, что они скоро могут стать свидетелями обрыва консервативной традиции, возродившейся с приходом Брежнева на Олимп власти. Один из признаков этого акта заключался в том, что власть, ее официальная идеология уже почти не говорили о «достижениях» сегодняшнего дня, а просто прославляли режим и настойчиво переносили ожидаемые блага и свершения в неопределенное, туманное будущее.
В начале 1985 года в Софии должно было состояться заседание Политического консультативного комитета Организации Варшавского Договора. На заседании политбюро, состоявшемся 9 января 1985 года, Черненко предоставил Чазову слово. Тот без обиняков заявил: «Константин Устинович не сможет возглавить делегацию СССР. Выезд генерального секретаря куда-либо нежелателен и, более того, просто невозможен…»
Решили: сообщить в Софию, что «Константин Устинович в настоящее время нездоров» и выехать на ПКК не может{993}.
Затихли и соцстраны, выжидая, чем закончится очередная агония очередного советского вождя.
Двадцатилетняя зима консерватизма и «стабильности», похоже, приближалась к концу. Все чувствовали близкий приход оттепели, провозвестника долгожданной весны. В такие моменты люди особенно рельефно видят губительный, зияющий разрыв между провозглашаемыми режимом постулатами и реальной действительностью. А это означает все большее осознание неизбежности грядущих перемен. Но какими они будут – ответить никто не мог.
Черненко, посетивший в последний раз свой «генсековский» кабинет 7 февраля 1985 года, вскоре прочно и до конца своих дней перебазировался в лечебный корпус для самых высоких сановников страны.
Мобилизовав всю свою волю, Черненко приехал в Кремль. В последний раз. Словно чувствовал, что, как только он не сможет этого делать, и власть, и жизнь выскользнут из его ослабевших рук.
Оглядев длинный стол, где уже сидели его соратники, генеральный секретарь, собравшись с силами, зачитал свою последнюю крохотную речь.
– Этот отрезок времени прошел у нас по-боевому… Я на некоторое время как-то вышел из боевого строя, но старался внимательно читать все документы и по наиболее важным вопросам принимать решения. Скажу прямо, что прошедший период времени выявил необходимость еще раз посмотреть наши боевые ряды, выявить, на что способен каждый товарищ. Думаю, что нам следует продолжать в таком же духе нашу работу, не выдумывая каких-то новых форм…
Закашлявшись, Черненко не стал читать продолжение, а, собравшись с силами, поздравил Г.В. Романова с днем рождения… Приступили после этого к обсуждению двух записок генсека: о координации работы с братскими странами и о кадровой работе. Проекты постановлений уже были готовы. Черненко оставалось набраться сил выслушать хвалебные слова о «своевременности и глубокой аналитичности записок»{994}.
Закончив заседание и едва поднявшись, Черненко с трудом, держась за спинку кресла, чуть слышно произнес:
– Желаю всем товарищам больших успехов…
Шестой «вождь» фактически прощался со своими соратниками. Было 7 февраля 1985 года.
Многое в жизни не столь ужасно, сколь неотвратимо.
Судьбе было угодно обрушить на разваливающегося человека все мыслимые болезни: к легочной и сердечной недостаточности прибавилась пневмония, когда он лечился в Кисловодске; цирроз печени, усилились дистрофические изменения в других органах и тканях. Целый сонм врачей, возглавляемых академиком Чазовым, пытался продлить агонию шестого лидера СССР.
Один из кремлевских старцев, А.А. Громыко, вскоре напишет: «За три дня до кончины, почувствовав себя плохо, он (Черненко) позвонил мне:
– Андрей Андреевич, чувствую себя плохо… Вот и думаю, не следует ли мне самому подать в отставку? Советуюсь с тобой…
Замолчал, ожидая ответа. Мой ответ был кратким, но определенным:
– Не будет ли это форсированием событий, не отвечающим объективному положению? Ведь, сколько я знаю, врачи не настроены так пессимистично.
– Значит, не спешить?
– Да, спешить не надо, – ответил я.
Мне показалось, что он определенно доволен моей реакций.
– Что же, из этого и буду исходить…
На этой фразе мы и закончили телефонный разговор»{995}.
Но Черненко торопила смерть.
Генсек уже почти ничего не соображал, а от его имени нет-нет да и поступали в политбюро «бумаги»{996}.
Его факсимиле и печать по-прежнему скрепляют протоколы политбюро, которые он уже никогда не прочитает. Генсек как бы присутствует в Кремле, хотя его душа вот-вот отлетит от бренного тела. Энергичный Горбачев уверенно хозяйничает за председательским пультом: решают строить новые метрополитены в Челябинске, Омске, Красноярске; принимают постановление об увеличении выпуска обуви; намечают меры, направленные на сохранение палестинского движения сопротивления от раскола («важный фактор против израильской агрессии»); решают, как «распорядиться» принимаемым отработанным ядерным топливом (в частности, из Австрии и ряда других стран)…{997}
За три-четыре дня до кончины Черненко его посетили М.С. Горбачев и Е.К. Лигачев. Рассказывая затем 7 марта своим коллегам об этом посещении, Горбачев сообщил: проговорили около часа. Черненко якобы сказал, что надо сохранить достигнутое в промышленности, уберечь поголовье скота. Черненко согласился с предлагаемой датой очередного съезда – 3 декабря 1985 года. Будучи буквально на смертном одре, утвердил замену Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР Яснова (отправить его на пенсию), решили вопросы в отношении Бодюла, Непорожнего…
Горбачев в заключение буднично заметил: «Надоело ему в больнице… Передавал привет».
Незаменимость вождя у большевиков приняла гротескные формы. Брежнев, Андропов, Черненко, уже прощаясь с жизнью и будучи не в состоянии делать что-то рациональное, должны были решать кадровые перестановки, определять даты форумов, уточнять повестки дня каких-то совещаний.
Даже великое таинство, смерть, наследники Ленина не хотели принимать во внимание. Земная суета до последних минут, до последнего вздоха… А вокруг умирающего генсека все еще суетились, пытаясь представить «дееспособность» власти. Вся страна запомнила, как еще один старец, Гришин, не отказавшийся, скорее всего, от самых честолюбивых надежд, вытащил полумертвого, едва стоявшего на ногах Черненко из койки к избирательной урне, принесенной к нему в больничную палату. Призрак дрожащей рукой едва-едва смог поднять и опустить бюллетень…
Что мог думать Черненко в последние минуты бытия, пока его не покинуло сознание и смерть не похитила и эту жизнь?
В истории было разное.
Когда в 1793 году голову Людовика XVI, короля Франции, положили на плаху и она через минуту скатилась в корзину гильотины, Луи Капет, подняв окровавленную голову, вдруг спросил палача:
– Нет ли вестей о Лаперузе? (Уже пять лет как экспедиция Лаперуза исчезла бесследно…)
Наверняка Константин Устинович в свои последние минуты думал не о Продовольственной или Энергетической программе… Но это вечная тайна истории.
Когда генсек находился уже почти в коме, последним документом, скрепленным помощниками его факсимиле, был ответ в Токио на письмо Миямото вечером 9 марта 1985 года{998}. Фактически это был ответ с «того света». Ведь получил Миямото письмо несколько дней спустя.
Игра исторического случая или особый мистический знак: последнее письмо уже потерявшего сознание Андропова с его факсимиле (сам уже подписать был не в состоянии) ушло 8 февраля 1984 года в Токио руководителю компартии Миямото… У Черненко последнее в этой земной жизни письмо было тоже адресовано Миямото… Переступая невидимую черту, отделяющую земное бытие от небытия, пятый и шестой «вожди» последние импульсы угасающей жизни направили на Восток, одному и тому же человеку…
В полдень 10 марта 1985 года шестой лидер КПСС и СССР потерял сознание, а в 19 часов 20 минуту него остановилось сердце. Смерть, которую все давно предвидели, никого, кроме близких, не взволновала и не огорчила. Старцы из политбюро уходили один за другим. Анна Дмитриевна, жена генсека, и трое его детей скорбели о муже и отце. Они не могли не понимать, что неожиданная карьера резко сократила земную жизнь человека, призвание которого было совсем в другом.
Умер в январе 1982 года «серый кардинал» ЦК Суслов, в декабре 1984 года – Устинов. Черненко, ставший высшим руководителем страны в наиболее преклонном возрасте за всю историю СССР, не оставил после себя ничего памятного, кроме образа нелепого, случайного, исчерпавшего себя человека. Но нет, он не был случайным: такова была «воля» деградирующей Системы. Смерть отобрала у шестого «вождя» жизнь, которая уже едва ли могла пригодиться власти, той, что всю жизнь укреплял Черненко. Возможно, это было наиболее достойным завершением необычной карьеры Большого Чиновника? Может быть, прав Н.А. Бердяев, сказавший однажды: «Смерть есть знак, указующий на существование высшего смысла жизни»{999}.
Люди устали от высоких похорон. За три года страна «простилась» с тремя генеральными секретарями. С Черненко действовали «сноровисто» и быстро. События развивались даже стремительно. Менее чем через сутки после смерти Черненко страна уже имела следующего, седьмого «вождя» КПСС (а вскоре, естественно, он стал и первым лицом государства).
Ничего не оставил после себя Черненко: ни сенсационных рабочих записей, ни каких-то личных заметок или воспоминаний, ни завещания. Когда вызвали мастера, чтобы вскрыть личный цифровой сейф, то после небольшой возни с кодами была распахнута стальная дверца. Последовала немая сцена. Все были поражены: кроме тонюсенькой папочки с документами весь сейф был забит пачками с деньгами…{1000} В ящиках письменного стола генсека тоже были деньги, деньги. Откуда они и зачем вождю такие огромные суммы? О происхождении их можно только догадываться и предполагать. Да и не хотелось бы развивать эту тему, зная, что Черненко, будучи генсеком и ранее заведующим общим отделом, мог контролировать бюджет ЦК и его расходы.
На другой день утром политбюро уже заседало; не приехал пока лишь из Киева Щербицкий. Горбачев дал в начале заседания слово академику Чазову. Это невольно выглядело так: смотрите, мол, друзья, хватит, козыряя «преемственностью», утверждать геронтократию. Страна, вместо того чтобы скорбеть, смеется… После медицинского сообщения Горбачев добавил лишь несколько фраз: «Болезнь у него действительно была тяжелая. Мы сами это видели. Врачи, конечно, старались помочь больному, но болезнь была настолько тяжелой, что терапевтические меры, предпринимавшиеся врачами, не привели к положительному результату. Очень тяжело сознавать, что среди нас нет Константина Устиновича…»
Тут же Горбачев перешел к главному вопросу: «О Генеральном секретаре ЦК КПСС…»{1001} Ни сам Горбачев, ни его сотоварищи не хотели откладывать дела «оформления» передачи власти новому лицу. Все уже знали – кому.
Предложив Горбачеву возглавить Комиссию по похоронам, члены политбюро тем самым, по традиции, предрешили: очередным лидером партии и страны будет самый молодой член партийной коллегии.
Горбачев, как само собой разумеющееся: «Похороним Черненко на Красной площади». Там, возле мраморного могильника Ленина, уже лежат три генеральных секретаря. Черненко оказался четвертым и, вероятно, последним «вождем». Хрущеву не нашлось места. Историческая площадь столицы великого народа была превращена большевиками в кладбище…
В книге А.С. Грачева «Кремлевская хроника» хорошо сказано: «…не только империи, но и социальные системы, подобно динозаврам, вымирают, если не успевают адаптироваться к переменам, происходящим на земном шаре»{1002}. Похороны Черненко-симптом скорых похорон и Системы, которой он так преданно, по-чиновничьи, служил. По предложению В.М. Чебрикова, председателя Комитета государственной безопасности, могилу Черненко решили разместить рядом с «красным конником», СМ. Буденным.
Соратники спешили перевернуть страницу, связанную с Черненко. У всех в душе, по себе помню, были смутные ожидания и даже какой-то страх. Да, страх: неужели какой-нибудь Гришин вновь поведет страну в никуда? Все устали от безвременья. Ведь история – это не просто годы, связанные цепью событий. История – это Библия Вечности, которую пишут сами люди. Они уже оставили на скрижалях советской истории имена шести руководителей, шести «вождей», которые столько обещали…
Кто будет седьмым? Мы, читая эту книгу, это уже давно знаем. Тогда же для нас эта недолгая неведомость была мучительной. Что было за кулисами событий? Люди тревожились: будут ли наконец перемены к лучшему? Будут ли?
Естественные, но наивные вечные ожидания.
Дело в том, что прошлое не менее совершенно (для своего времени), чем будет XXI век для своего столетия…
Будущее, только мы этого не знаем, всегда дает предписания нашему настоящему.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.