Рабочие записи генсека

Рабочие записи генсека

Старые письма, пожелтевшие манускрипты, ветхие фотографии, выцветшие дневники – Страна Прошлого… Вернуться туда можно только мысленно. Часто не имеет значения, кому принадлежат раритеты: карликам или гигантам мышления, «любимчикам» истории или ее изгоям… Все это свидетельства навсегда отгоревшего и ушедшего времени.

Мы о своем советском прошлом, в котором было много и героического, и трагического, и преступного, судили обычно по октябрьскому перевороту, нэпу, коллективизации, индустриализации, большому террору, Великой Отечественной войне, «великим стройкам коммунизма», ГУЛАГу, космосу, венгерским, чехословацким, польским, афганским событиям, перестройке и по многому, многому другому. И это верно. Но иногда неизвестные документы, личные записи человека могут придать неповторимый колорит тем десятилетиям, которые унесены рекой времени в бесконечную невозвратность. Особенно если это записи государственного человека или тем более первого лица страны.

Брежнев, при своей низкой общей культуре и грамотности, оставил немало рабочих записей: с заседаний съездов и пленумов, в настольных календарях, записных книжках, дневниковых пометах ежедневного характера, бесчисленных резолюциях. Они по-своему интересны, ибо рельефно высвечивают не просто облик человека, стоявшего на самой вершине пирамиды власти, но и приоткрывают полог над тайнами (мелкими и крупными) управления великой страной. Подобные записи – своеобразная, фрагментарная анатомия всего того, что навсегда ушло, что никогда не вернуть или, точнее, можно «вернуть» только мысленно. Поэтому в этом разделе очерка о Л.И. Брежневе я хотел бы коснуться его текущих рабочих, служебных, дневниковых записей как политработника, члена высшего руководства, генерального секретаря гигантской партии. При всей личностной, субъективной, скажем даже, метафизической содержательности записей они также составляют едва уловимую ткань нашей с вами истории…

Не думаю, что свои записи Брежнев вел из тщеславных побуждений, тем более что в них немало такого, что едва ли могло поднять генсека над историческим плоскогорьем бытия. Полагаю, то была обычная для многих партийных руководителей привычка сначала записывать «указания» своих начальников, чтобы их исполнять, затем, через годы, уже записывать, чтобы самим давать указания, а потом просто, став генсеком, фиксировать мгновения собственной «великой» жизни. Многое предназначалось и для будущего, для «потомков».

«Черненко К.У.

Наверное, это письмо вместе с запиской Голикова В.А. следует поместить в личный архив – у меня была и сейчас продолжается переписка с народом – трудно все сохранить.

Л. Брежнев. 13/VI-76»{767}.

Но задолго до этого, когда еще не было «переписки с народом», полковник Л.И. Брежнев вел рабочие заметки, начиная с конца войны, а точнее, с 1944 года.

«Зам. начальника 2 воздушной дивизии – к партответственности за мародерство исключить из партии. Срок – 1 день».

«С тов. Мехлис: о заградотрядах – забрать коммунистов…»{768}

Довольно полуграмотные (с военной точки зрения) записи свидетельствуют об обычной фронтовой практике непрофессионального офицера среднего уровня. Но Брежнев все эти записи сохранял, возил с собой, пока они не «осели» в архиве генсека.

Очень много записей в различных блокнотах, в которые будущий генсек заносил установки и указания Н.С. Хрущева на различных совещаниях, заседаниях (об откорме скота, когда его сдавать, об использовании естественных откормочных угодий и т. д.). Вообще до снятия Хрущева с поста первого секретаря Брежнев уделял ему повышенное внимание и фиксировал в своих записях: когда «провожал Никиту Сергеевича», где он «отдыхает», что Никита Сергеевич «передавал по телефону», какой материал «подготовить к его приезду» и т. д.

Выполняя распоряжения Хрущева, член Президиума ЦК Брежнев часто выезжал «на места», проводил «линию» первого секретаря. Так, в конце октября 1957 года он вылетел в Группу советских войск в Германии для выступления с докладом на заседании партийного актива по факту снятия маршала Г.К. Жукова с поста министра. В рабочих пометах Брежнева к докладу, в частности, говорится:

«…Факты свидетельствуют о тенденции т. Жукова к неограниченной власти. Недавно т. Жуков предлагал заменить председателя Комитета государственной безопасности и министра внутренних дел военными работниками. Чем продиктовано это предложение? Не тем ли, чтобы возглавить руководящие посты в этих органах своими людьми, кадрами по признаку личной преданности? Не является ли это стремлением установить свой контроль над КГБ и МВД?»{769}

Так Брежнев по указанию Хрущева развенчивал великого полководца, которого побаивались в разное время и Сталин, и Хрущев, и сам Брежнев…

В записях «хрущевского периода» преобладают военно-промышленные темы: беседы с конструкторами, заслушивание отчетов об испытаниях военной техники, звонки директорам оборонных заводов. Брежнев, будучи фаворитом Хрущева, тогда очень много работал. Правда, в это же время множество «охотничьих» записей типа:

«Говорил с Н.С. о охоте».

«Уехал в 4 часа на охоту с Юрой».

«Убил трех кабанов в Завидово».

«Завидово-лось…»

При всей занятости Брежнев очень часто отдавался охотничьей страсти, хотя никогда не был аристократом. Странное увлечение… Уничтожение живых существ как способ морального удовлетворения каких-то нездоровых инстинктов далекой старины. В свое время я видел в усадьбе Тито в Белграде специальный охотничий «домик» с его многочисленными трофеями: сотни рогов и шкур убитых им животных… Охота не как способ существования, а как удовлетворение кровавой прихоти… Может, это у советской аристократии осталось от Романовых? Николай II, подводя итоги первому году своего царствования, написал: «Всего убито мной на охоте 3 зубра, 28 оленей, 3 козы, 8 кабанов, 3 лисицы = 45»{770}. А что изменилось, что произошло в империи за этот год? Дневники не дают ответа.

Со временем охота для Брежнева превратилась в самое главное духовное отдохновение. За два-три года до кончины его ослабевшие руки уже плохо держали оружие (в коллекции генсека было около ста великолепных, дорогих ружей). Несколько раз, стреляя по животным в Завидове, он разбивал себе брови, переносицу, нос; руки были не в состоянии удержать «отдачу». Об этой части жизни Брежнева весьма интересно написал бывший начальник его охраны генерал Владимир Тимофеевич Медведев. Теперь «охота» под занавес жизни была другой: он руководил, командовал, а стреляли по оленям и кабанам его охранники. Последний раз он «охотился», пишет Медведев, «за сутки до смерти»{771}. Брежнев так любил охоту, что главному егерю в Завидове присвоил генерала и за короткий срок наградил его вновь учрежденным орденом «За службу Родине» всех трех степеней! Первого в Вооруженных Силах: не подводника, ракетчика или летчика, а профессионального охотника… Правда, в Главном управлении кадров Министерства обороны, понимая такую нелепицу, оформили документы генералу-егерю за номером десять. Перепали награды и помощникам егеря…

Брежнев любил отправлять свои богатые охотничьи трофеи друзьям, знакомым, «полезным» людям. Я уже писал выше, как он осчастливил сов. посла в Бонне Фалина целым кабаном, а в другой раз Леонид Ильич выслал самолетом «доктору Якобу из Бона» (так в тексте) и «доктору Озинга из Дюсендорфа» (так в тексте Брежнева) свою добычу из Завидова…{772}

Интересная деталь. С середины 1964 года записи исчезают… Брежнев работает, выступает, фиксирует на отдельных листках указания и распоряжения Н.С. Хрущева, но о чем-либо остальном ни слова. В это время, как мы знаем, исподволь велась работа по подготовке к смещению первого секретаря, и Брежнев был предельно осторожен: почти не писал о встречах с «соратниками», не упоминал об охоте, о звонках и т. д. Формировался внутрипартийный заговор.

Лишь после того как удалось «свалить» Хрущева, во второй половине октября 1964 года, вновь появляются обильные записи в рабочих тетрадях, блокнотах, специальных книжках для заметок, выдаваемых членам политбюро.

«О докладе тов. Полянскому» (подчеркнуто){773}.

«О докладе тов. Суслова на пленуме (разослать)».

«Посоветоваться о сыне Берия (в Дарнице квартира)».

«О Председателе Совета обороны» (по положению им всегда был генсек. – Д.В.).

«Активы на местах (о снятии Хрущева. – Д.В.) прошли под аплодисменты…»

«Спрашивают: почему выступал на съезде ОН с двумя докладами».

«Звонил Игнатов: мол не поговорить ли на очередном пленуме, мол не все кончено и т. д. Я не разделяю этой точки зрения»{774}.

Последнее замечание Брежнева очень важно. Сегодня известно, что кое-кто в руководстве осенью 1964 года не хотел ограничиться снятием одного Хрущева. По старой привычке предлагали убрать из обоймы руководителей и самых близких к бывшему первому секретарю людей. Такие, как Игнатов, фактически советовали провести небольшую партийную «чистку» в руководстве – в центре и на местах.

Брежнев, при всей ортодоксальности своего партийного «характера», не хотел этого делать. И прежде всего потому, что формально все они были «сторонниками» Хрущева, все его славословили и превозносили, а сам Брежнев был явным фаворитом… По предложению Суслова высшие руководители ограничились на пленумах общими фразами о вреде «волюнтаризма и субъективизма» и сделали все для того, чтобы вычеркнуть, убрать из народной памяти Хрущева… Не получилось. Хотя почти два десятилетия на имя Хрущева было наложено табу. Старая площадь хотела, чтобы люди, по сути, жили по древнеримскому закону «Об осуждении памяти», когда усопший император (если он чем-либо не нравился новому) предавался официальному забвению. Почти за два десятилетия Брежнев не счел нужным (ни разу!) встретиться с Хрущевым, позвонить ему, о чем-то с ним посоветоваться… Даже в мемуарах у авторов нередко вымарывали фамилию бывшего «вождя» партии и страны.

Но память живет по своим объективным законам и не зависит от директив политбюро или указаний генсека. О большинстве из тех, кто «свергал» в октябре 1964 года Хрущева, сегодня многие (если не большинство) живущие в России люди (особенно молодые) не знают вообще ничего. Никто им не давал указаний их «забыть». Нет. Ил истории постепенно и навсегда поглощает их имена. А взбалмошный Хрущев останется навечно на исторической поверхности…

На первых порах, когда Брежнев пришел к руководству, некоторые люди из его ближайшего окружения толкали нового лидера на пересмотр решений XX и XXII съездов партии, решительно осудивших культ личности. Особенно старались в этом такие сталинисты, как СП. Трапезников (ставший заведующим отделом науки и позже академиком при всей его глубокой примитивности) и один из помощников, В.А. Голиков. В бумагах Брежнева есть решения XX съезда с подчеркиваниями (правда, не ясно чьими), есть проект его выступления в Тбилиси (забракованный) со сталинистским «душком». Сталинские взгляды разделяли тогда и К.У. Черненко и Н.А. Тихонов – очень близкие к четвертому «вождю» люди.

Об этой скрытой борьбе в ближайшем окружении Брежнева хорошо рассказывает академик Г.А. Арбатов в своем очерке «Из недавнего прошлого». Эти люди, пишет Арбатов, «вместе с наиболее консервативными членами Президиума и Секретариата ЦК КПСС все же смогли быстро сбить какое-то подобие общей идейно-политической платформы. Во внутренних делах добивались отмены решений XX и XXII съездов КПСС, полной реабилитации Сталина…»{775}

Новый лидер симпатизировал Сталину, но боялся вновь поднять его на пьедестал. Колебался Брежнев, однако, больше потому, что радикальный пересмотр взглядов на роль Сталина в советской истории вновь вызовет брожение умов, протесты, борение страстей. А он очень не хотел этого.

Брежнев колебался. В конце концов все закончилось «компромиссом». Сталина перестали критиковать в печати и, наоборот, нет-нет да и упоминали его в плане былых заслуг. Но решиться на пересмотр исторических решений XX съезда «духа» не хватило. На «дворе» было уже другое время. Брежнев, как глубоко консервативный человек, сочувствуя в душе Сталину, понимал, что открытая реабилитация тирана вызовет огромную антисоветскую волну в зарубежье, не пройдет бесследно и в СССР Новый лидер, будучи исключительно слабым «теоретиком», счел за благо занять некую «промежуточную» позицию, полуосуждающую сталинизм и полуреабилитирующую его.

До 1968 года Брежнев вел свои рабочие записи спонтанно, нерегулярно, часто без указаний даты, месяца и года. Похоже, лишь для собственной памяти. Вот как, например, велись эти бессистемные рабочие записи в 1968 году в отдельной общей тетради. Стиль и пунктуация генсека не изменены.

«О создании Академии литературы и искусства…»

«Кто мне готовит речь в Чехословакию?»

«О наградах. Дать Гречко орден Ленина, Ворошилову и Буденному – героев. Епишеву – Ленина, Тимошенко, Еременко, Баграмяну и Москаленко – ордена октябрьской революции. Всем маршалам дать по служебной «чайке».

«О законодательстве – высылать за пределы страны» «О Хрущеве – его «мемуары».

«О допуске всякой швали к военным архивам и их использованию в неблаговидных целях – ужесточить…»{776}

Император Николай II в своих «безразмерных» дневниках, числом в 50 тетрадей, охватывающих 36 лет, не пропустил ни одного дня!{777} Это был, в общем-то, мягкий, слабый, неглупый, совестливый человек, но… император! Но и он не писал о «швали», которую нельзя допускать к архивам, о контроле над мемуарами, которые пишут его сановники, о «совершенствовании» законодательства, позволяющего более просто выдворять своих вольнодумных подданных за околицу отечества.

Власти и бескультурья у советских генсеков было значительно больше, чем у российских царей.

Записи за 1973–1974 годы в тетради с красной корочкой. Теперь почти до самой смерти генсек, хотя далеко и не ежедневно, будет оставлять для истории свои пометы. Обычно толстым пером авторучки или фломастером.

«1 сентября. Разговор с тов. Андроповым Ю.В. Случай в Мавзолее. (Видимо, одно из нескольких случившихся покушений на мертвого Ленина посетителями пантеона. – Д.В.)».

«8 сентября. О Сахарове – принимать или нет. Еще раз посоветуюсь в ЦК. О помощи Индии – дать 200–250 т.».

«11 сентября. Еще раз поговорить с Алексеем Николаевичем о приеме Сахарова. Нам следует продумать вопрос более глубокого и крупного сотрудничества с ФРГ – в пику Франции».

«8 октября. Переговоры с Танака и сопровождающими его лицами. Говорит о «мирном договоре» и островах. Мол, народ об этом говорит!!!»

«21 октября. В случае гражданской войны в Чили – помогать (всем и оружием). Не порвать ли самим дип. отношения с этим фашистским режимом вместе с соц. странами это нас объединило бы»{778}. (Написание текста сохранено, как у автора дневниковых записей. – Д.В.)

Когда Брежнева готовили к переговорам, то на стол ему ложилось много всяких «разговорников»: справок, готовых возможных вопросов и ответов. Иногда генсек здесь же, на широких полях бумаги, делал свои вставки. Во время приезда Г. Киссинджера на одном из материалов к беседе Леонид Ильич размашисто начертал: «Ближний восток – то же сложный вопрос – где наши взгляды не эдентичны – это однако не означает, что мы не стоим с Вами на позициях мира»{779}.

Хотя взгляды Брежнева, естественно, были «не эдентичны» размышлениям Киссинджера, он вел мидовскую линию настойчиво, однако прямолинейно и негибко. Но генсек стал в конце концов понимать убийственную диалектику последней четверти XX века: кто запустит ракеты первым – погибнет вторым. Вот и весь выбор… Ирония истории парадоксальна: можно превратить противника в пепел и не стать победителем.

Политическое мышление Брежнева было схематичным, черно-белым: хорошо-плохо. Об этом, например, свидетельствуют его пометы, сделанные на Международном совещании представителей коммунистических и рабочих партий 10–23 ноября 1960 года. Фамилии деятелей зарубежных компартий почти все искажены (Брежнев даже своих соратников, людей, которых хорошо знал, часто именовал неправильно: Шерванадзе вместо Шеварднадзе, Катушов вместо Катушев и др.). Многие он просто слышал впервые.

«Т. Виольди (Аргентина) хвалил Хрущева

т. Живков (о заслугах Хрущева)

т. Нури (Ирак) выступление хорошее

т. Ланоян (Кипр) хорошо

т. Сауэ (Ливан) выст. хорошо

т. Венцен (Швейцария) хорошее выст:

т. (Уругвай) хорошо

т. (Дания) хорошо

т.(Мексика) удовлетв.

Бразилия (Прес) ничего, но скучновато

Гомулка говорил прекрасно более 2-х часов

Марокко (разделал китайцев и особенно Ходжу…)»{780}.

Реакция, школьные оценки, отношение к выступлениям «братьев по делу» схожи с записями какого-нибудь провинциального коммуниста в годы Гражданской войны, попавшего на конгресс Коминтерна.

Время Брежнева – это время активной борьбы КПСС, советского государства с диссидентами, правозащитниками, борцами за свободу личности. Большинство советских людей, и автор настоящей книги в том числе, в немалой степени верили лживой официальной пропаганде в адрес правдолюбцев, особенно Сахарова и Солженицына.

Брежнев часто слушал доклады Андропова о деятельности КГБ в этой области и делал это с видимым удовольствием. Генеральный секретарь регулярно читал доклады Комитета государственной безопасности (как правило, с грифом «Особой важности») и, водя пальцем по строкам текста, узнавал, что «пресечены попытки сколотить антисоветские группы – такие, как: «рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях», «группа содействия выполнению хельсинкских соглашений», «комитет в защиту прав верующих», «религиозно-философский семинар», «свободные профсоюзы» и т. д. «Установлено 1512 авторов и распространителей анонимных антисоветских и клеветнических материалов» В конце доклада, как обычно, говорилось, что «Руководство, Коллегия, Партком КГБ СССР от имени всех работников органов и войск КГБ заверяют ленинский Центральный Комитет КПСС, Политбюро ЦК, лично товарища Л.И. Брежнева, что чекисты и впредь будут непоколебимо верны делу партии, великому делу коммунизма…»{781}.

В брежневские годы получило широкое распространение проявление инакомыслия, вольнодумства, духовного протеста. Сам генсек, уже мало интересовавшийся государственными делами, тем не менее всегда с большим интересом и одобрением следил за деятельностью Андропова и его мрачного ведомства. Он лично одобрил высылку за границу Солженицына, Чалидзе, Максимова, Красина, Литвинова, Есенина-Вольпина и других диссидентов. После ряда публикаций в Париже, о которых ему доложили, раскрывавших наличие в СССР политических заключенных, Брежнев запросил у КГБ справку о количестве таких лиц. Председатель комитета 29 декабря 1975 года ответил обстоятельной запиской. Из нее следовало, что «за антисоветскую агитацию и пропаганду» (ст. 190/1 УК РСФСР) с 1967 по 1975 год осуждено 1583 человека. В предшествующие годы (1958–1966) в тюрьмах и лагерях за эти «преступления» сидело 3448 человек…{782} Здесь же, в записке Андропова, «антисоветская агитация и пропаганда» квалифицируются как «особо опасные государственные преступления»{783}. Для режима независимость политических суждений представляла по-прежнему особую опасность. Как покажут события конца восьмидесятых годов, именно правда, свободная информация окажутся тем оружием, которому ленинская система противостоять была не в состоянии.

Сквозь бетон консервации системы пробивались ростки свободомыслия, которые тут же топтали сапоги спецслужб. Но они пробивались…

К актам, связанным с обменом Буковского на Л. Корвалана, изгнанием нобелевского лауреата А.И. Солженицына из собственного отечества, ссылке А.Д. Сахарова в Горький и многим подобным делам Брежнев имел непосредственное отношение, и это порой находило отражение в его рабочих записях.

Когда Ю.В. Андропов и Р.А. Руденко доложили 26 декабря 1979 года свои предложения в политбюро в отношении академика-мученика Сахарова, Брежнев, еще до обсуждения вопроса на политбюро, выразил с ними согласие. А председатель КГБ и Генеральный прокурор СССР сочинили бумагу, в которой доносили, что Сахаров «в 1972–1979 годах 80 раз посетил капиталистические посольства в Москве», имел более «600 встреч с другими иностранцами», провел «более 150 так называемых пресс конференций», а по его материалам западные радиостанции подготовили и выпустили в эфир «около 1200 антисоветских передач». Боясь «предания суду» Сахарова из-за «политических издержек», на политбюро 3 января 1980 года решили лишить академика всех высоких званий и в «качестве превентивной меры административно выселить его из Москвы в один из районов страны, закрытый для посещения иностранцами»{784}.

При всей бытовой доброте и сентиментальности Брежнев был идеологически жестким человеком по отношению к инакомыслию, той «швали» (выражение генсека), которая думает не так, как он и его соратники. Время застоя и стагнации было временем особенно распространенной «охоты за ведьмами». И Брежнев, почти профессиональный охотник за дичью, внес свой большой вклад в это далеко не богоугодное дело.

Мы долго потешались над императором Николаем II, читая (правда, это удавалось не всем) его дневники. Например, российский император 5 апреля 1907 года записал:

«Целый день шел дождь, но было тепло. В 10 ¹/₂ поехали в экзерциргауз[20] на смотр морскому корпусу. Смотрел поочередно учение каждой роты, затем общий церемониальный марш. Остался очень доволен общим видом гардемаринов и кадет. Были на их обеде во дворце. После нашего завтрака они прошли мимо нас на пути к станции. Гулял и колол лед. Читал до 8 ч. Обедал Чагин (деж.) Играл с ним на биллиарде».

«Был на смотре, колол лед, читал, играл на биллиарде…»{785}

А 5 апреля спустя семь десятилетий партийный самодержец записал в своем партийном дневнике:

«Говорил с т. Черненко. Косыгин в 5 уехал встречать Пальме. Затем передал через приемную т. Косыгина для А.Н. что принять Пальме вообще не смогу. Мих. Евстафьевич прислал синюю рубашку с пуговочками до низу, но не шерстяная…»{786}

Главное отличие, конечно, не в рубашке, к тому же «не шерстяной», а в том, что Брежнев «не читал». Почти никогда. Нельзя встретить у него упоминания о какой-то прочитанной серьезной книге, монографии, сочинениях. Брежнев не читал. Ни 5 апреля, ни годом раньше, ни годом позже, ни накануне своей кончины. Не так, как Николай II. Почти каждую свою запись в дневнике император отмечал фразой: «читал», «читали вместе», «много читал», «удалось много почитать». Даже в последние недели перед своей трагической гибелью читал «Историю императора Павла I» H. Шильдера, поглощал том за томом сочинения Салтыкова-Щедрина…

Чтобы читатель полнее представил интеллектуальный уровень партийного руководителя гигантского государства, его четвертого советского «вождя», лидера великого народа, я просто приведу несколько страниц из рабочих дневников Брежнева за 1976–1977 спокойные годы. Оставляю орфографию и пунктуацию точно такими, какими они были у автора рабочих записей.

«10 мая 1976 г. Вручение большой маршальской звезды. Говорил с тов. Копенкиным А.Н. – он сказал голос офицера, слышал, голос генерала слышал – а теперь рад, что слышу голос маршала».

«16 мая 1976 г. Никуда не ездил – никому не звонил мне тоже самое – утром стригся брилься и мыл голову. Днем немного погулял – потом смотрел как ЦСК проиграл Спартаку (молодцы играли хорошо)».

«30 мая. Был в Завидово с т. Черненко К.У. Убил 8 штук».

«26 июня, суббота. Разговаривал с тт. Черненко К.У. Русаковым – о Польше. Примерка и прием костюмов. Был вечером у Музы Владимировны и Валентины Александровны».

«25 июля. Воскресенье. Утро как обычно никого не найдешь Завтрак – бритье – плавание. Сегодня заснул на качающемся снаряде на берегу. Сегодня Т. Николаевна – продолжила чистку зубов – а Муза посмотрела протез. Говорил с т. Черненко К.У. – он пока нездоров все что можно делается».

«31 июля. Суббота. Заплыв – 1 час бассейн 30 м. Бритье – забили в косточки с Подгорным. Подарки Гусаку Г.Н. – вручены в 11 ч. утра. Андропов о Косыгине. Подгорный играл в домино затем я ему рассказал о Косыгине».

«7 августа. 19 день отпуска. Плавал в море 1.30 – массаж бассейн 30 минут. Вымыл голову – детским мылом…»

«17 августа – вторник 29 день отпуска. Спросить когда Косыгин перевернулся на лодке. Чазов Е.И. – в сознании хорошо разговаривал спокойно реагировал что ему придется до средины октября лечиться. 17 августа улетели в Москву Галя и Юрий Михайлович. Суслов М.А. сегодня вылетает в Сочи».

«21 августа. Вылетел с Н.В. Подгорным в Астрахань. Вечером был на охоте (вечерка) Убили 34 гуся».

«23 августа – понедельник. Утро – разделка белуги – осетра изготовление икры. Отлет в Симферополь – он не принял посадили на морском военном аэродроме Саки. Встретили Блатов и Виктория. Приехали в дом к обеду ел борщ…»

Или вот еще несколько фрагментов из записей безмятежного 1977 года.

«10 марта – четверг. Вышел на работу – был до 2-х ч. 10 мин. в ЦК. Утром был Чазов ортопед. Принимал и наговорился с Черненко. Заходил к Кириленко – «доложился» что вышел на работу».

«14 марта. День рождения Галочки. Переговорил с Городовиковым просьбы я просил его рассказать т. Черненко К.У. что ему нужно так как он наговорил мне уйму просьбы мне трудно было понять – он хочет завтра приехать в Москву походить по Министерствам. Прием тов. Пономарева и Черненко по вопросу Конститутции».

«18 марта. Зарядка. Затем говорил с Черненко затем с тт. Громыко А.А. Андроповым Устиновым – читали материалы связанные с приездом Венца (Вэнса. – Д.В.). Звонил Павлову Г.С. по стоимости (да) 28.880. Читал всякие материалы с Галей Дорошиной. Поехал в цирк».

«13 апреля – среда. Утро – обычные мероприятия домашние. Брали кровь из вены. С 11 часов пере говор с Даудом. Вопрос о встрече один на один отпал. Отдыхал – здорово – (обед). Работа с Дорошиной».

«22 апреля, пятница 86.400 (Брежнев стал фиксировать свой вес. – Д.В.). В 5 часов заседание поев, дню его рождения (надо думать, что В.И. Ленина. – Д.В.). Переговорился с Гришиным Громыко – Черненко Дорошина»

«23–24 апреля выходные дни».

«3 мая, вторник. Беседа с Рябенко. Разговор о телеф со Сторожевым… извести, вопрос. Разговор с Черненко К.У по повестке дня ПБ. Портные – костюм серенький сдал и тужурку кож. Прогулочную взял. Позвонил Ю.В. Андропов – приехал мы с ним беседовали. Работал с Дорошиной».

«16 июня, четверг 86–00.10 часов утра-сессия Верховного Совета. Избрание тов. Брежнева председателем президиума Верховного совета (много поздравлений)».

«2 августа. 85-800 голый. Завтрак. – Бритье – плавал. Гулял на пирсе. Забили козла 1:1 Обед. Дорошина – Блатов. Сообщить Чаушестку – прием у меня в 6 часов».

«27 октября – четверг провел ПБюро в том числе о Рашидове. 2-ды Героя в связи с успехами в работе (хлопок) и шестидесятилетием. Принимал Кириленко – он в комиссии по рассмотрению анонимки на Бодюла критикуют его за комплексы – он защитил докторскую и т. д. Креминала нет… М.А. Суслов о академии наук Александров А.П. просит вице-президентом Логинова Ан. Алек.».

«21 ноября, понедельник. Утром был у Н.В. Лопаткина полурежим. Принимал тов. Лигачева Егор Кузьмича-Томск о улучшении матер, положения детей. Принимал Д.Ф. Устинова. Вопросы 60-тия Армии. Москаленко – дать 2-ю звезду героя. Епишев дать звание героя Карагланову – звание героя соцтруда и другие присвоения и награждения».

Пожалуй, довольно. Комментировать эти записи, в которых, повторюсь еще раз, я оставил все особенности «литературного» стиля генсека, для которого характерно почти полное игнорирование знаков препинания и рассмотрения (упоминания) каких-то значимых государственных вопросов, не хочется. Скажем, что свои рабочие записи Брежнев прекратил вести лишь незадолго до своей смерти. Последние год-полтора дневники генсека содержат почти исключительно динамику его собственного веса, плавание в бассейне, массаж, наслаждение хоккеем по телевизору и – что прибавилось – обязательное упоминание личного участия в многочисленных похоронах своих соратников{787}.

Ришелье однажды заметил, что он может судить о человеке по пяти самостоятельно написанным строкам. Думаю, француз изрек истину.

Поразительно унылые и бесцветные записи человека, который стоял (правда, в значительной степени формально, особенно в последние годы) у руля гигантской, великой и мощной в военном отношении страны с огромным, мировым потенциалом культуры.

Но я давно пришел к выводу, что примитивное, тупое, прямолинейное – часто имеет большую силу. Возможно, у коммунизма, не обладающего ни добром, ни благородством, ни достоинством, сила – есть главная ценность? Для такой силы, на каком-то промежуточном участке пути, ведущем к гибели Системы, лидер, подобный Брежневу, и подходил больше всего?

Брежнев не пишет о подготовке Конституции, принятии новых законов, экономике страны, опасном противостоянии двух супердержав, ядерной гонке, культуре, прочитанных книгах… Однако считает нужным записать, сколько ему финотдел ЦК выдал командировочных для визита в Брюссель (2338 франка, плюс жене и сыну), сколько стоит купленный им набор золотых и бриллиантовых украшений, какую сумму передал помощнику Цуканову для вклада на счет генсека в сберегательной кассе, и другие подобные бытовые вещи.

Брежнев, вероятно, был бы обычным, возможно, неплохим директором завода, руководителем одной из многочисленных советских контор, хозяйственником средней руки. Но судьба вознесла его на самую вершину и сохраняла его там почти два десятилетия. По продолжительности работы на высшем посту из всех советских руководителей Брежнев уступает только Сталину. Высшая номенклатура сочла весьма удобной и податливой для себя эту, по большому счету, повторюсь, Главную Марионетку Системы. Ленин был уважаем своими соратниками, но, даже смертельно больной, сам уйти с поста не хотел, а соратникам нужен был как символ. Сталин монополизировал наследие Ленина и стал неуязвимым диктатором, о смещении которого не могло быть даже речи. Хрущев же, в этом его великая историческая заслуга, создал атмосферу, когда вместо монолита, основанного на страхе, стала возникать переходная от кровавого тоталитаризма модель, более гибкая, но теперь уже «только» авторитарная. И сам Хрущев стал ее жертвой.

Брежнев же оказался ставленником номенклатуры, которая боялась нового, но не могла уже повернуть руль и в прошлое. Брежнев устраивал всех.

Но давно известно, что такой человек в конечном счете не устроит никого. Ни своих «соратников», ни своих «подданных», ни своих союзников. Он, как и любой другой руководитель, «устраивал» только бесстрастную Историю, которая в своей ледяной холодности не имеет рационального смысла. Она течет из ниоткуда в никуда. Возможную целесообразность создают Провидение и сами люди, а История, словно неиссякающий поток, то скачет по горным отвесам скал бытия, то плавно течет по бескрайней равнине миллионов человеческих судеб.

Настоящая цивилизованная страна всегда должна иметь великие духовные замыслы. При Брежневе они исчезли. Нет, о коммунизме по инерции продолжали говорить. Но в него уже никто не верил. А без великой идеи, с помощью которой можно поднять нацию, ни один ветер для нее не будет попутным. Духовная эрозия дополнила экономическую стагнацию.

Брежнев являлся одним из семи первых руководителей СССР. Все они были разными и… одинаковыми. То были основные Жрецы большевистской Системы, построенной ее главным Архитектором – Лениным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.